Зарубежные ученые еще несколько лет назад дали свою оценку советско-германскому договору от 23 августа 1939 г., последовавшим за ним договорам и тайным дополнительным протоколам. В последние годы и в Советском Союзе пришли к мнению, что этот пакт, по формулировке В. Дашичева, был «ничем не оправданной, в высшей мере безнравственной, предательской сделкой» и преследовал единственную цель — разжечь войну в Европе. Намерение «натравить друг на друга фашистскую Германию и страны Запада» стало, по словам Дашичева, идефикс Сталина. Подписание и реализация тайного протокола превратили Сталина де-юре в «сообщника» Гитлера и участника военной агрессии1.

Сталину было необходимо, чтобы европейская война дополнялась войной на Дальнем Востоке. На это указывали в свое время послы Стаффорд Криппс (Великобритания) и Лоуренс Ф. Стейнхардт (США). Ставшие ныне известными документы Наркоминдела свидетельствуют об этом с предельной ясностью. «Заключение нами соглашения с Германией, — сообщал Наркоминдел 1 июля 1940 г. послу в Японии, — было продиктовано желанием развязать войну в Европе». Что же касается Дальнего Востока, то это нашло красноречивое выражение в телеграмме из Москвы советским послам в Японии и Китае 14 июня 1940 г.: «Мы бы пошли на любое соглашение, чтобы обеспечить столкновение между Японией и Соединенными Штатами»2. В этих дипломатических свидетельствах откровенно говорится о «японско-американской войне, свидетелями которой мы бы с удовольствием стали». Данные высказывания перекликаются с сообщением Джона К. Уайли от 20 января 1939 г. государственному секретарю США о переговорах с генералом И. Лайдонером, которого он называет «доминирующей фигурой Е Эстонии». Советская политика, как передает Уайли со слов Лайдонера, «зиждется на надежде, что война в Европе смертельно ослабит силу великих держав континента, в том числе и Британской империи. Ему (Лайдонеру. — И. X.) было достоверно известно, что прошлым летом Литвинов получил от Сталина весьма строгие указания не упускать ни малейшей возможности для обострения европейского кризиса; Сталин сказал Литвинову, что было бы желательно, чтобы европейская война началась не позднее сентября»3.

В настоящее время советские авторы также усматривают непосредственную связь между 23 августа 1939 г. и 22 июня 1941 г. Пакт 1939 г. вселил в Гитлера решимость захватить Польшу, он разрушил оборонительные рубежи на советской западной границе, что дало СССР возможность аннексировать территорию, равную по площади всему рейху в границах 1919 г., и значительно улучшить свои позиции для наступления на Запад. Сталин достиг своей первой цели. Kaк вспоминает Маршал Советского Союза Г. К. Жуков, у Сталина «была уверенность, что именно он обведет Гитлера вокруг пальца в результате заключения пакта»4. Теперь надо было сделать следующий шаг, и предпосылки для него были благоприятными. Ведь положение Германии, несмотря на ее первую победу, был расценено в Москве как критическое. Открытым был вопрос и об исходе войны Англией, тем более что за Великобританией (это становилось все определеннее) стояли США. К тому же в Москве были вполне уверены, что экономически Германия не выдержит длительную войну. В обстановке, сложившейся к 1940 г., Сталин передает через Молотова в Берлин 12–13 ноября 1940 г. требования расширения советской «сферы интересов» на Румынию, Венгрию, Югославии Болгарию и Грецию, равно как и на Финляндию, с которой еще в марте CCCР заключил мирный договор. Был затронут и шведский вопрос. Иными словами, Советский Союз претендовал теперь на господствующее положение во всей Восточной Европе и потребовал к тому же опорных пунктов на Черном и Балтийском морях, чтобы взять вступивший в войну рейх в клещи и с севера, и с юга. Это демарш Советов в такой критический момент был настолько вызывающим, что Германии практически оставалось только одно — «сдаться или воевать»5. Это была хорошо продуманная провокация, при этом интересен психологический момент, ибо он дает понять, насколько уверенно чувствовали себя теперь в Москве. Сталин был убежден, что Гитлер не рискнет вести войну на два фронта. Но вместе с тем он не опасался нападения Германии, имея за собой Красную Армию с ее фактической силой, советскую военную промышленность6 со всей ее мощью. На 22 июня 1941 г. у Красной Армии было не менее 24 тыс. танков, в том числе 1862 Т-34 и KB, 23 245 самолетов, которые она приняла на вооружение с 1938 г. (из них 3710 машин новейших конструкций) и свыше 148 тыс. орудий и минометов, тогда как немцы располагали 3648 танками и штурмовыми орудиями (из них 1700 полностью устаревших), 2510 военными самолетами и 7146 орудиями. У союзников Германии не было сколько-нибудь современных танков или авиации, за исключением лишь крайне незначительной артиллерии. Опирающаяся на гигантскую и все убыстряющуюся гонку вооружений, Красная Армия выработала военную доктрину, основанную на проведении наступательных операций и не лишенную авантюризма. Данное учение о войне характеризовалось устранением понятия «несправедливая, захватническая война», поскольку Советский Союз выступал активным участником таковой. Еще Ленин заявил, что дело не в том, кто «первым нападет», кто сделает первый выстрел, а в причинах войны, ее целях и в том, какие классы ее ведут. С позиции Советского Союза захватническая война с самого начала была, таким образом, и оборонительной и потому всегда справедливой войной, благодаря чему исчезла разница между превентивным и ответным ударом. Советская военная теория исходила, впрочем, из предпосылки, что «война ныне больше не будет объявляться»7, поскольку каждый захватчик, естественно, стремится обеспечить себе преимущество момента внезапности. «Внезапность действует парализующе», — говорилось и в Уставе полевой службы РККА 1939 г., и советские нападения на Польшу и Финляндию в 1939 г. начались внезапно, по сути, без объявления войны. С весны 1941 г. советская военная литература широко использует выражение «война нового времени». Подразумевалось, что «войны нового времени» должны начинаться «без объявления». «Цель внезапного начала войны — ведение военных действий на территории противника и завоевание инициативы с начала кампании»8.

В марте 1941 г. все войска Западного военного округа получили приказ до июня 1941 г. привести свои части в состояние мобилизационной готовности согласно плану мобилизации «МП-1941»9. Предпринимавшиеся в течение всего 1941 года наборы в Красную Армию истолковывались немецким командованием как целенаправленное ее укрепление, что скрывалось из соображений маскировки, поскольку «в данных условиях открытая всеобщая мобилизация не требуется»10. Следует обратить внимание и на следующие положения советской военной доктрины:

1. Рабоче-Крестьянская Красная Армия (РККА) — это «нападающая армия», «самая нападающая армия»11.

2. Война будет всегда и во всяком случае вестись на территории врага и закончится полным разгромом противника при малых потерях с собственной стороны.

3. Восстания пролетариата в тылу противника поддержат борьбу Красной Армии.

4. Подготовка к войне исчерпывается подготовкой к нападению.

5. Оборонительные меры не предусматриваются и даже запрещаются, поскольку «во всяком случае» мыслится, что оборонительная фаза продлится лишь не сколько дней.

6. Возможность вторжения вооруженных сил противника на территорию СССР исключена.

Догма о непобедимости и «легкой победе» Красной Армии имела в эру Сталина силу закона и не подлежала никакому теоретическому обсуждению — отклонения от официального учения могли иметь для виновных непредсказуемые последствия.

Каким-то образом эта секретная информация просочилась сквозь мощный политаппарат советской армии и флота, но и немцы разузнали об этом достаточно. Подполковник Генштаба А. Андрушат (39-й стрелковый корпус) уже 25 апреля 1941 г. докладывал о влиянии массовой пропаганды, оставившей глубокий след в войсках: «Политкомиссары постоянно подчеркивают, что война будет вестись только на вражеской, а не на нашей территории. [...] Советский Союз обязательно победит, поскольку в тылу каждого противника у него бесчисленное множество союзников, [...] Красная Армия считается лучшей в мире»12. Вот еще ряд примеров, относящихся к начальному периоду войны: майор Филипов13 (39-й стрелковый корпус) заявил 26 июня 1941 г.: «Красную Армию не разбить»; полковник Н. Любимов и майор Михайлов (49-я танковая дивизия) 4 августа 1941 г.14: «Красная Армия превосходно вооружена и организована и потому непобедима»; майор К. Орнушков15 (11-я танковая дивизия) б августа 1941 г.: «Русскую армию не разбить. Военные журналы, пресса, кино и радио то и дело подчеркивают огромное увеличение количества танков и авиации»; командир дивизии Г. Филев16 (176-я стрелковая дивизия) 11 октября 1941 г.: «Красная Армия во всех отношениях, как в материальном, так и по численности, сильнее немецкой. Сила Красной Армии неизмерима»; генерал-майор В. Кирпичников17 (43-я Стрелковая дивизия), в свою очередь, говорил о «недооценке, совершенно пренебрежительном отношении к силам и возможностям противника». Подобные высказывания можно было бы продолжить.

Сталин считал войну с Германией неизбежной и, сознавая растушую мощь Красной Армии и ухудшающееся положение Германии, выбирает момент, чтобы объявить широкому кругу слушателей, что в данных условиях он думает взять инициативу в свои руки. В речи, произнесенной 5 мая 1941 г. перед выпускникам) военных академий РККА, имеется важное свидетельство того, что Советский Союз готовился к захватнической войне. Этот давний вывод западных историков сегодня получил новое подтверждение в биографии Сталина, написанной генерал-полковником профессором Д. А. Волкогоновым, который ссылается на разные документы, естественно вписывающиеся в известные факты18. Тем самым огромная, создававшаяся десятилетиями литература превращается в бесполезную макулатуру, ибо ее авторы либо не знали о факте саморазоблачения Сталина, обретшем ныне силу неоспоримого доказательства, либо отказывались ее признать. Но ведь уже в сообщениях из Москвы британского корреспондента А. Верта и советника германского посольства Г. Хильгера содержались целиком совпадающие трактовки речи Сталина. Некоторые авторы пытаются теперь поставить последующие фальсификации известных дезинформаторов Ф. И. Голикова и Л. Безыменского в один ряд с сообщениями А. Верта и Г. Хильгера и придать им такое же значение. Однако ключевые пункты сталинской речи 5 мая были известны уже во время войны, как явствует из недавно найденных протоколов допросов военнопленных советских офицеров высокого ранга19. Можно было бы усомниться в достоверности подобных свидетельств как исторических источников, но в работе О. Кузнецовой и К. Селезнева (последний — политработник Советской Армии) убедительно доказывается значимость показаний военнопленных как первоисточника20. Это созвучно выводам, сделанным по данному; вопросу и немцами: в докладе Отдела иностранных армий Востока Генштаба Верховного командования сухопутных войск о разведслужбе 6 мая 1943 г. в Позене подчеркивалось, что «допросы пленных нередко являются единственным и самым надежным способом добраться действительно до самой сути предмета»21. Тот, кто когда-либо работал с протоколами допросов военнопленных, без сомнения, мот убедиться в чрезвычайной красноречивости этих документов.

Речь 5 мая 1941 г., в которой Сталин раскрыл свои захватнические намерения, была как бы продолжением его речи, произнесенной 13 января 1941 г. перед высшим командным составом, и еще одной речи — от 8 февраля 1941 г. перед высшим командным летным составом в Центральном Комитете партии, в которых уже высказывались сходные мысли. Приведем некоторые важные моменты из трофейного дневника майора НКВД (ранг генерал-майора армии) Мурата из штаба 21-й армии. Согласно ему, вождь говорил о некоем «культурном» противнике, т. е. о Германии, и о «наступательных операциях», которые могли бы начаться в случае двойного превосходства СССР в силах. «Двойной перевес — это закон, но больший — еще лучше», — так сказал Сталин 13 января 1941 г. И еще: «Когда 5000 самолетов все разбомбят», то Красная Армия сможет «перейти Карпаты»22. Сталин и советское руководство получили донесение о «нежелании немецкого народа воевать», о «дезертирстве в немецкой армии», о «пораженческих настроениях в вермахте». «Если Германия ввяжется в войну с СССР», так якобы говорили немецкие солдаты, «то она будет побеждена», а «мы не хотим воевать и хотим домой». Казалось, что «с нарастанием пролетарского движения в Германии назревает и революционный кризис», о котором «писали газеты, передавало радио и распространялись теоретики». Волкогонов ссылается и на вышедшую в то время книгу «Первый удар» Н. Шпанова, отражавшую официальную точку зрения Советского Союза, что именно «после сокрушительного удара Красной Армии в фашистской Германии на второй день вспыхнет восстание против фашистского режима»23. И совершенно необязательно, чтобы Германия была нападающей стороной. Академик Н. Варга, протеже Сталина, объяснял, выступая в Военно-политической академии им. В. И. Ленина 17 апреля 1941 г., что, как только на основе войны возникнет «революционная ситуация», «власть буржуазии» потеряет силу и «пролетариат возьмет власть в свои руки», «тогда долгом Советского Союза будет, и он это сделает, прийти на помощь пролетарской революции в других странах»24. «Стремление разжечь пожар мировой революции» связывалось здесь, как и в других странах, с советской экспансией, облеченной в понятие революционной «освободительной войны»25.

Таков фон речи 5 мая, кульминацией которого была угроза войны против Германии. Согласно Волкогонову, Сталин был, «как никогда, откровенен, и говорил о многом таком, что было государственной тайной»; по словам одного очевидца, во время речи он был, кажется, навеселе. По сведениям, полученным британским корреспондентом в Москве А. Вертом, Сталин разъяснил, что с войной против Германии необходимо повременить до осени, поскольку тогда будет слишком поздно для немецкого нападения. Но война с Германией «почти неизбежно» начнется в 1942 г., к тому же в весьма благоприятных условиях. В зависимости от международной обстановки Красная Армия «или будет ожидать немецкого нападения, или возьмет на себя инициативу». Верт ясно подчеркивал, что все его сведения сходятся «в основных положениях, и прежде всего в одном важнейшем моменте»: «Сталин убежден, что война почти неизбежно разразится в 1942 г., причем русские, возможно, захватят инициативу"26. Со своей стороны, Г. Хильгер, который допрашивал трех пленных советских офицеров, сообщает, что «их показания совпадали почти дословно, хотя у них не было никакой возможности сговориться между собой». Согласно этим показаниям, Сталин резко отрицательно отреагировал на тост, поднятый начальником Академии им. Фрунзе генерал-лейтенантом М. С. Хозиным за миролюбивую политику, заявив, что теперь следует покончить с оборонительными лозунгами, поскольку они устарели, и с ними уже невозможно завоевать ни пяди земли. Красная Армия должна привыкнуть к мысли, что эра миролюбивой политики окончилась, и началась эра силового расширения социалистического фронта. Тот, кто не признает необходимости наступательных действий, — или обыватель, или глупец27. Одним из документальных свидетельств об этой сталинской речи была информация начальника Отдела иностранных армий Востока от 18 октября 1942 г. о «независимых друг от друга совпадающих сообщениях» трех пленных советских офицеров, перечисливших основные тезисы речи Сталина: «1) Призыв готовиться к войне с Германией; 2) Разъяснения о подготовке Красной Армии к войне; 3) Эра мирной политики СССР кончилась. Назрела необходимость расширения СССР на Запад силой оружия. Да здравствует активная наступательная политика Советского государства! 4) Начало войны предвидится в довольно скором времени; 5) Разъяснение о блестящих перспективах победы СССР над Германией». Одно из трех сообщений содержит интересное высказывание, что существующий мирный договор с Германией «это всего лишь обман и маскировка, дающие возможность для работы»28.

Ключевые моменты речи Сталина 5 мая 1941 г. нашли подтверждение и в беседах советника посольства Хильгера с генерал-майором И. П. Крупенниковым (3-я гвардейская армия) 18 января 1943 г. и с генерал-лейтенантом Л. А. Масановым (30-я армия) 22 июля 1943 г. Крупенников разъяснил, что «Сталин уже несколько лет систематически готовится к войне с Германией и под каким-либо подходящим предлогом, без прямого нападения на Германию, начал бы ее самое позднее весной 1942 г. (...) Конечно, целью Сталина было достижение мирового господства с помощью старого большевистского лозунга об освобождении трудящихся». Масанов же «проявил хорошую осведомленность насчет речи Сталина на банкете 5.5.1941 г. Хотя сам он и не присутствовал на этом мероприятии, он почти дословно процитировал Сталина о необходимости готовиться к наступательной войне»29. Первые сведения об этом вскоре после начала войны получили и немцы, так что истинное содержание речи Сталина могло быть раскрыто независимо от секретности документа, хранящегося в б. ЦПА ИМЛ (ф. 3, оп. 1, д. 3808).

Полковник И. Я. Бартненев (53-я стрелковая дивизия) показал на допросе 15 июля 1941 г., что Сталин на одном банкете по случаю выпуска молодых офицеров резко отклонил тост одного генерал-майора о миролюбивой политике: «Нет, военная политика!»30. Шесть пленных офицеров из различных дивизий «как один» заявили на допросе 20 июля 1941 г.: «При выпуске офицеров Академии Генерального штаба в мае этого года Сталин между прочим сказал: «Хочет того Германия или нет, война с Германией грядет»"31. А вот информация от 6 августа 1941 г.: «...Сталин в начале мая при выпуске слушателей военных академий РККА сказал, что война с Германией непременно начнется» (протокол допроса полковника Н.Любимова)32.

Д. А. Волкогонов так выразил суть «путеводной» речи 5 мая 1941 г.: «Вождь дал ясно понять: война в будущем неизбежна. Нужно быть готовыми к безусловному разгрому германского фашизма». И: «Война будет вестись на территории противника, и победа будет, достигнута малой кровью"33. Волкогонов цитирует некоторые ключевые документы, из которых следует, каким образом будут форсироваться приготовления к наступлению в соответствии с речью Сталина. Огромный интерес представляет «План стратегического развертывания вооруженных сил СССР» (б. ЦАМО, ф. 16, оп. 2951, д. 239). Знавшие о намерениях генсека начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии Г. К. Жуков и народный комиссар обороны Маршал С. К. Тимошенко подчеркивают в данном плане Генерального штаба «необходимость» «упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания»34, «упредить» противника и «разгромить его основные силы на территории бывшей Польши и Восточной Пруссии» уничтожить «основные силы центрального и северного крыла германского фронта, одним словом, начать превентивную войну». В частности, предусматривалось разбить немецкие войска по направлениям Варшава-Люблин и Краков-Катовице, занять Восточную Пруссию, как и Польшу, и за 30 дней продвинуться до Ополе в Силезии и Оломлуца в Моравии, а также к Румынии. 152 советских дивизии с многими тысячами танков и самолетов и десятками тысяч орудий должны были уничтожить 100 немецких дивизий одним внезапным ударом. План Генерального штаба 15 мая 1941 г. был передан Жуковым Сталину, который его якобы «явно» отклонил, но на деле после 5 мая 1941 г. усилились меры, которые были вполне созвучны этому наступательному плану.

Так, Генеральный штаб по указанию Сталина 13 мая 1941 г. перебросил в район границы еще четыре армии. В начале июня Сталин приказал усилить решающий юго-западный участок еще 25 дивизиями. «Одним броском» основная масса вооруженных сил РККА была переброшена на запад страны, причем особые механизированные и моторизованные подразделения разместились на советской границе, преимущественно вдоль ее выступа, вдающегося в немецкую территорию по линии Белосток-Львов. Только у Белостока находилось 28 стрелковых и моторизованных дивизий, 9 танковых дивизий, 9 кавалерийских дивизий, у Львова — 20 стрелковых и моторизованных дивизий, 13 танковых дивизий и 7 кавалерийских дивизий35. Такое «оперативное построение» была предназначено только для целей наступления, так как, по мнению Жукова, в противном случае оно немедленно создавало опасность окружения и уничтожения этих войск36. То же утверждает и генерал-майор П. Г. Григоренко: такое построение могло быть оправдано только в одном случае, «а именно, если бы эти войска были нацелены на то, чтобы немедленно перейти в наступление. Иначе они сразу попали бы в окружение»37. Особого внимания заслуживает чрезвычайно укрепленный левый фланг советского боевого порядка вблизи Румынии, где концентрировалась «сверхмощная армия наступления», которая, по замыслу, должна была располагать большим количеством танков, чем весь немецкий вермахт38. Представление о размерах переброшенной «из глубины России» «армии наступления» дает справка, составленная Отделом иностранных армий Востока Генштаба Верховного командования сухопутных войск Германии, согласно которой только до начала августа 1941 г. в сражениях с вермахтом участвовало 260 стрелковых и моторизованных дивизий, 50 танковых дивизий и 20 кавалерийских дивизий, итого — 330 крупных соединений. Итак, переброска войск должна была вестись задолго до начала войны. Вблизи границы была сосредоточена и военная авиация. Одна из подготовленных штабом военно-воздушных сил карт позволяет особенно ясно представить расположение советских аэродромов в прифронтовой зоне и в намеченных направлениях основного удара39. Склады снабжения, резервы и резервный подвижной состав были тоже сосредоточены непосредственно близ Государственной границы, здесь были проложены железнодорожные пути и спешно сооружались транспортные магистрали, тогда как мероприятия оборонительного характера считались необязательными. «Все мероприятия», по словам начальника Управления связи Народного комиссариата обороны генерал-майора Н. Галича, «были направлены на создание и подготовку плацдарма для нанесения удара по противнику и ведения войны на вражеской территории»40.

Стягивание основных сил Красной Армии к западной границе проходило в обстановке строжайшей секретности, но, естественно, не могло остаться совершенно не замеченным. Немцам оставались неизвестными лишь фактические размеры тех сил, что размещались к востоку от советско-немецкой границы. Поэтому немецкое командование полагало, что советские танки будут вводиться в бой лишь для поддержки пехоты. О систематическом создании танковых соединений в СССР с целью ведения наступательных операций немцам известно не было, так что в начале войны для них стало полной неожиданностью столкновение с многочисленными танковыми дивизиями, которые внезапно вышли на них. Но первые боевые успехи вермахта помешали ему реально оценить соотношение сил. Так, Отдел иностранных армий Востока 9 августа 1941 г. пришел к выводу о том, что силы Красной Армии исчерпаны, а о новых подкреплениях и речи не могло быть. «Общей численности [Красной Армии] теперь не хватит ни для широкомасштабного наступления, ни для создания сплошного оборонительного фронта, — утверждалось в заключении Отдела, — людские ресурсы также будут исчерпаны в обозримом будущем»41. Поскольку перед войной мощь и наступательная сила противника недооценивалась немцами, советские меры вообще рассматривались лишь как оборонительные. Однако с весны 1941 г. опасения относительно возможности наступления Красной Армии стали нарастать42. 11 марта 1941 г. было высказано мнение о возможном наступлении — «нападении на область Немана». Начальник генерального штаба 18-й армии отдал приказ «удержать Тильзитский плацдарм». 23 апреля 1941 г. стало ясно, что Советский Союз располагает более чем «достаточными силами» против Румынии, «чтобы внезапно начать там наступательную операцию». В мае и июне 1941 г. усилились опасения, что стягивание Советским Союзом мощных мобильных сил в непосредственной близости от границы на южном участке и подготовка средств переправы через Прут с целью нападения на Румынию были взаимосвязаны. По исключительно политическим соображениям вероятность агрессии со стороны СССР вообще не принималась в расчет, хотя его повышенная боеготовность воспринималась с известной тревогой. Теоретически советское наступление считалось возможным: «сильным ударом от линии Черновцы-Львов на Румынию, Венгрию или Восточную Галицию, за которым должна была последовать сильная группа прорыва из Белоруссии в направлении Варшавы или на Восточную Пруссию»43. При всем этом мощь советских военно-воздушных сил не была верно оценена. В январе 1941 г. немцам было известно о наличии лишь 5700 советских боевых самолетов, хотя их имелось 20 тыс. Тем не менее, как следует из дневниковой записи генерал-полковника Гальдера от 17 февраля 1941 г., «Гитлер, кажется, был смущен донесениями о русских военно-воздушных силах». Как пишет Гальдер, теперь он считал столкновение «неизбежным»44. А так как, по Волкогонову, Сталин тоже считал столкновение неизбежным, все фактически сводилось к тому, кто из них опередит другого.

В этой связи имеет значение, что штабные учения, военные игры и т. п. все больше свидетельствовали о наступательном в своей основе характере планов советской стороны. Вот что показал на допросе подполковник А. С. Ковалев (223-я стрелковая дивизия), который до мая 1941 г. был слушателем Военной академии. Военные игры разыгрывались по следующим сценариям «контрнаступления»: «От Ленинграда в направлении Хельсинки, по линии Гродно — Брест-Литовск в направлении Восточной Пруссии, на юге от Украины в направлении Варшава — Лодзь при укреплении флангов через припятские болота и Карпаты»45. «Военные игры предусматривали наступление и из Вильно», — докладывал уже упоминавшийся подполковник А. Андрушат 25 апреля 1941 г. Немаловажное значение имеют донесения 1-го адъютанта из штаба 11-го механизированного корпуса капитана Пугачева о плане военной игры командующего Западным особым военным округом для командующего армией и командующих корпусами от 18 до 21 марта 1941 г.: «3-я армия получила задание пробиться через Августов в Сувалки, 4-я и 10-я армии получили задание выйти на Варшаву и Лодзь. На выполнение этого задания отводилось 14 дней. Размещенные в Литве войска должны были занять границу с Восточной Пруссией, как только южные армии выполнят указанные задачи, и войти в Восточную Пруссию»46.

Позднее немецкое командование получило конкретные свидетельства подготовки Красной Армии к наступлению. Так, в ходе военных действий вблизи границы, а также в глубине советской территории немцами были захвачены карты областей, расположенных на значительном расстоянии от советских рубежей, в том числе и самой Германии. Фонды таких карт имелись в Кобрине, Дубно, Гродно. Еще в октябре 1941 г. в руки командования XXIV танковым корпусе попала карта Литвы с оперативным названием «Захват Восточной Пруссии». Kaк сообщалось в донесении от 1 июля 1941 г. из XLVIII танкового корпуса, в крепости Дубно находились «упакованные на случай войны карты, которые были подготовлены для выдачи дивизиям. Речь шла исключительно о картах, на которых были нанесены места к западу от границ рейха до окрестностей Кракова. Также в большом количестве были обнаружены учебные задания»47. А на одном подробно не обозначенном месте войсковых учений, как утверждало донесение XXVIIJ армейского корпуса от 16 июля 1941 г., «были найдены мобилизационные карты Красной Армии, на которые были нанесены исключительно Южная Литва, бывшие польские земли и части Восточной Пруссии. На этих картах снова подтверждалось намерение Красной Армии напасть на Германский Рейх»48. Именно на этом фоне становится ясным то, что сказал 22 июня 1941 г. пленный старший лейтенант Я.И. Джугашвили (14-я танковая дивизия), сын Сталина: карты подвели Красную Армию, так как война вопреки ожиданиям разыгралась восточнее Государственной границы. Недавно умерший зав. кафедрой восточноевропейской истории Майнцского университета, профессор д-р Готтхольд Роде, в свое время переводчик и зондерфюрер в штабе 3-й немецкой пехотной дивизии, нашел 2 июня 1941 г. в здании штаба советской 3-й армии в Гродно, как он отметил в своем дневнике, «кипу карт Восточной Пруссии, отлично отпечатанных в масштабе 1 : 50 000, по качеству гораздо лучше наших. Вся Восточная Пруссия как на ладони»49. Зачем же, задавался он вопросом, Красной Армии нужны были «целые сотни карт» соседней страны? «Непонятным остается одно, — рассуждал впоследствии Роде, — если Сталин не желал начать захватническую войну уже конце лета 1941 г., то почему же он набил Белостокский мешок таким количеством дивизий (...}? Или он хотел сделать вид, что на него напали немцы, в л;ошибся при оценке соотношения сил?"50. Карты Восточной Пруссии, по мнению лейтенанта О. А. Красовского, заложили основу подготовки 16-й стрелковой дивизии «Киквидзе» в Эстонии. 23 июля 1941 г., как свидетельствовал и капитан Н. С. Бондарь, начальник штаба 739-го стрелкового полка, «Красная Армии нацелилась не на оборону, а на захват генерал-губернаторства». Так, полки 213-й стрелковой дивизии, «равно как и другие части Красной Армии, были снабжены картами до самого Кракова»51.

Советские планы экспансии становятся еще более явными, если учитывать наряду с линией Генерального штаба еще и политику всемогущего Главного управления по политической пропаганде Красной Армии (ГУПП РККА), которым руководил комиссар армии I ранга А. И. Запорожец. Ведь Сталин отдал вполне четкие указания в духе своих высказываний 5 мая 1941 г. не только Генеральному штабу, но и этому управлению. Он потребовал разработки директивы «О задачах, политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время», в которой по его приказанию должны были быть учтены следующие моменты: «Новые условия, в которых живет наша страна, современная международная обстановка, чреватая неожиданностями, требуют революционной решимости и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление на врага... Все формы пропаганды, агитации и воспитания направить к единой цели — политической, моральной и боевой подготовке состава, к ведению справедливой, наступательной и всесокрушающей войны... воспитывать личный состав в духе активной ненависти к врагу и стремления схватиться с ним, готовности защищать нашу Родину на территории врага, нанести ему смертельный удар...»52.

Проект директивы «О задачах политической пропаганды» был подготовлен на основе одновременно разработанного плана Генерального штаба, который завершался настоятельной рекомендацией нападения на Германию. Проект был передан Сталину Г. М. Маленковым, правда, только 20 июня 1941 г., но уже в мае 1941 г. была запущена широкомасштабная пропагандистская кампания по разъяснению в Красной Армии указания Сталина. И вот красноречивое тому подтверждение: немецким войскам в здании штаба советской 5-й армии в Луцке 4 июля 1941 г. попали в руки важные документы, среди которых был и «План политического обеспечения военных операций при наступлении». Начальник Управления политпропаганды 5-й армии Уронов, который через верховное руководство Красной Армии был подробно информирован о его намерениях, дает в нем детальные указания по политико-пропагандистской подготовке к внезапному наступлению на немецкой вермахт53. В инструкции ГУПП читаем: «Немецкая армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники. Значительная часть немецкой армии устала от войны»54. Отсюда и «План политического обеспечения военных операций при наступлении» констатировал наличие «первых признаков падения морали немецкого вермахта». «Необходимо, — следовало разъяснение, — нанести противнику очень сильный, молниеносный удар, чтобы мгновенно поколебать моральный дух его солдат. [...] Молниеносный удар Красной Армии, несомненно, приведет к расширению и углублению уже заметного расслоения неприятельской армии». На первом этапе предусматривался «сбор армии, занятие исходных позиций и подготовка к переправе через Буг». Как уже упоминалось, военные действия должны были «развиваться на территории противника и при этом в благоприятной для Красной Армии обстановке», во-первых, по причине ожидаемой поддержки гражданского населения, а во-вторых, — ожидаемого сопротивления немецких солдат войне и политике Гитлера». «Надо приложить усилия к тому, — говорилось в донесении Уронова из Ровно от 4 мая 1941 г. «О настроении населения в генерал-губернаторстве...», — что касается падения морали противника, чтобы на этой основе осуществить окончательный разгром противника»55.

К подготовке широкой пропагандистской кампании относилось также заблаговременное печатание газет и листовок как для польского населения, так и для немецких солдат. Соответствующие листовки, «содержание которых скрывает наши намерения», были подготовлены еще перед началом войны. И не удивительно поэтому, что войска немецкой 16-й армии уже в первый день войны, 22 июня 1941 г., у Шакяй в Литве обнаружили «советские листовки, адресованные немецким солдатам». Эти листовки, по словам командования 16-й армии, «являются убедительным свидетельством подготовки Советского Союза к войне»56. Немало советских офицеров и политработников дали показания о проведении активной антинемецкой пропаганды. Так, согласно таким показаниям, комиссар бригады П. Н. Никонов (7-я стрелковая бригада) докладывал 23 августа 1941 г., что пропаганда против Германии после «заключения пакта была официально прекращена. В замаскированном виде она тем не менее беспредельно расширялась, особенно среди офицерского состава К[расной] А[рмии]. С мая 1941 г. она снова ведется открыто"57. То, что начиная с мая 1941 г. произошел поворот к худшему, не укрылось и от немецких радиослушателей. «Из радиосообщений на немецких солдат внезапно повеяло враждебным духом, чего до сих пор не было», — говорится в донесении из 44-й пехотной дивизии от 19 мая 1941 г.58.

О все более грозных изменениях в настроениях советского руководства, а также об их мотивах лучше всего свидетельствует доклад, сделанный 15 июня 1941 г. (спустя два дня после успокаивающего Заявления ТАСС) одним авторитетным политработником (полный текст этого заявления попал в руки немецких войск 19 июля 1941 г.). Вот его ключевые моменты: «В последнее время Германия расширила свои границы и расширилась за счет захвата чужих земель, что не означает, будто от этого она стала жизнеспособной. [...] Это вызвало чудовищное возмущение [...]. Война затягивается и принимает такую форму, которая приведет к смертельному ослаблению Германии [...]. Германия способна вести молниеносную, а не затяжную войну. Вести затяжную войну, войну на изматывание может осмелиться Англия, тем более, что ее поддерживают США [...]. Само собой разумеется, Германия идет навстречу собственной гибели [...] Народы СССР — против империалистической войны. Мы — за революционную войну. К этой войне революций народы СССР готовы. Что касается внешней политики, осуществляемой нашим товарищем Сталиным, то она использует соперничество между Германией и Англией. [...] Мы — за справедливую войну. В интересах ускорения мировой революции мы поддерживаем народы, борющиеся за освобождение [...]. Красная Армия делает вывод: она готова с честью выполнить дальнейшие приказы нашей большевистской партии и советского правительства. Красная Армия будет сражаться до полного разгрома врага»59.

В 1941 г. в Красной Армии методически проводилась мысль о том, что между Советским Союзом и Германией неизбежно должна начаться война, и при этом Красная Армия должна нанести первый удар. Из массы свидетельств можно привести следующие. Штаб одного из участков немецкого фронта (17-я армия доложил 22 мая: «Русские комиссары, назначенные партией, разъясняют населению, что обязательно будет война с Германией, и бедные будут сражаться против богатых»60. Точно так же, еще до начала войны, 4-я танковая группа сообщала о словах одного перебежчика: «Со времени посещения Берлина Молотовым господствует мнение, что война между Германией и Россией неизбежна. Офицеры говорят, что она начнется по приказу Сталина»61. А вот цитаты из немецких документов, датированных 22 июня — 18 сентября 1941 г. Донесение IV армейского корпуса: «Из допросов пленных то и дело явствует, что политические комиссары говорят о предстоящем русском нападении на Германию. Ссылаются на то, что Германия ослабла в борьбе с Англией». Один не названный по фамилии пленный офицер авиации заявил: «Всем известна тайна, что Красная Армия нападет на Германию»62. Лейтенант В. Сазонов (60-я стрелковая дивизия): «В [Военно-технической] академии в Ленинграде каждый день говорят, что все идет к подготовке войны с Германией. Такая война грядет»63. Лейтенант Рутенко (6-стрелковая дивизия): «Повсюду уже полгода говорилось о предстоящей войне Германией. Можно было ожидать, что война начнется 2.9.1941 г. с русской стороны, и к этой дате приурочивались все приготовления»64. Капитан И. Краско (200-стрелковая дивизия): «Уже в мае офицеры считали, что война начнется после июля»65. О. М. Кравченко (75-я стрелковая дивизия): «В новой обстановке говорилось о запланированном вторжении в Германию; Красная Армия должна была решиться нанести удар по немецким войскам»66. Лейтенант П. Харченко (131-я стрелковая дивизия) «признает, что с весны 1941 г. развернулись широкие приготовления к войне с Германией. Он считал, что война начнется самое позднее в конце августа или в начале сентября, после уборки урожая. Само собой разумеется, предусматривалось вести войну на территории противника. Тем, что война началась в России, все планы военного руководства были перепутаны»67. Майор В. В. Соловьев (140-я стрелковая дивизия): «Столкновение с Германией ожидалось только после сбора урожая, примерно в конце августа — начале сентября 1941 г. Поспешно производимая переброска войск к западной границе в последние недели перед началом военных действий могла свидетельствовать о том, что Советы отодвинули срок начала нападения. Примечание: последнее разъяснение последовало на замечание, что нашей стороной получены сведения, из которых явствует, что Советский Союз в начале июля собирается напасть на Германию»68. Майор В. В. Косков (44-я стрелковая дивизия): «Военные приготовления со стороны Советов велись уже давно, и в соответствии с масштабом и интенсивностью этих военных приготовлений русские самое позднее через 2–3 недели должны были напасть на Германию»69. Полковник и командир полка, оставшийся неизвестным: «Но я допускаю, что концентрация Красной Армии на вашей восточной границе означала угрозу для Германии, поскольку говорилось о том, что Германия должна ожидать на себя нападения в августе нынешнего года»70. Майор Клепиков (255-я стрелковая дивизия): «Подготовка к войне против Германии стала злободневным предметом»71. Генерал-майор П. Понеделин (12-я армия) и генерал-майор Н. Кириллов (13-й стрелковый корпус) 18 сентября 1941 г.: «Противоречия между Советским Союзом и Германией должны были неизбежно привести к столкновению Из этого можно было понять, что к постоянной угрозе всемирной революции [...] Германия не останется равнодушной»72. И, наконец, функционер из центрального аппарата НКВД Жигунов 18 сентября 1941 г.: «Политика Советского Союза после 1939 г. была тоже направлена против Германии. Дружественный акт 1939 г. был заключен, чтобы втянуть Германию в войну и воспользоваться ее ожидаемым вследствие этого ослаблением [...]. Если бы Германия первая не приблизилась к Москве, то Советский Союз, со своей стороны, рано или поздно напал бы на Германию»73.

Если еще раз взглянуть на все приведенные здесь аргументы, то можно понять правомерность того, что бывший председатель Союза польских патриотов в Советском Союзе Ванда Василевская, пользовавшаяся особым авторитетом у Сталина, написала незадолго до смерти: «Помню, что мы, коммунисты, независимо от официальной позиции советского правительства, считали, что это (дружественное отношение к Германии. — И. X.) лишь тактика советского правительства, но что в действительности дела обстоят совершенно по-иному. Не следует забывать, что для каждого из нас уже в то время было ясно, что грядет советско-германская война [...]. Независимо от официальных высказываний мы верили, что война начнется, и мы ждали ее со дня на день. Весной 1940 г. я впервые была в Москве, и уже тогда (когда всего шесть немецких дивизий стояли на восточной границе. — И. X.) Сталин сказал мне, что война с немцами начнется рано или поздно. Так что уже тогда я получила заверения высшего авторитета и подтверждение того, что мы были правы, когда ждали войны». Именно в таких словах Василевская высказала это и Первому секретарю КП(б) Белоруссии П. К. Пономаренко в конце 1940 г.: «Молотов был в Берлине. Он уже вернулся. Будет война. Она наверняка начнется весной 1941 г., но готовиться мы должны уже сейчас»74.

Наши рассуждения можно обобщить следующим образом: Сталин заключил пакт 23 августа 1939 г., чтобы развязать войну в Европе, в которой он сам с 17 сентября 1939 г. принимал участие как агрессор. В ноябре 1940 г. он фактически сообщил через Молотова в Берлин, что не видит в Гитлере никакой опасности. Советско-германскую войну он считал неизбежной и позднее, 5 мая 1941 г., дал понять, что намерен захватить инициативу и инсценировать «революционную освободительную войну». В это время Советский Союз обладал мощным военным превосходством75. Красная Армия заняла наступательные позиции на западной границе. Военные и политические приготовления Красной Армии к нападению на Германию достигли кульминации весной 1941 г. Гитлер не имел ясного представления о том, что действительно готовилось с советской стороны. Если принять во внимание эти приготовления, то становится ясно, что он своим нападением 22 июня 1941 г. предвосхитил нападение Сталина. От будущего министра обороны СССР Маршала Советского Союза А. А. Гречко мы знаем, что для Сталина и советского руководства нападение Германии не было неожиданностью. Немецкое нападение принималось в расчет, и все же никаких мер для его отражения предпринято не было. Кажется, сам Сталин из тактических соображений хотел немного оттянуть начало войны, «хотя бы на несколько недель»76. Но даже 22 июня 1941 г. в Москве еще преобладало надменное настроение победителей. Политическое и военное руководство было уверено в том, что немецкое нападение будет отражено, а агрессор разбит. Интересно, что как раз 22 июня Сталин не испытывал страха, он почувствовал его лишь через несколько дней, когда осознал катастрофу, а все иллюзии моментально рассеялись.

Естественно, это ничего не говорит о целях и варварских методах Гитлера и Сталина в этой войне. Что касается Сталина, то надо помнить о его презрении к людям и безжалостности, с какой советские солдаты посылались на верную смерть77, как одной из причин огромных потерь Советского Союза в войне.