Начать с того, что полк подняли по тревоге неожиданно, причем в ночь с субботы на воскресенье. То есть все знали, что в дивизии ожидается проверка, новый командующий армией намерен провести полковые учения с боевыми стрельбами, но было достоверно известно, что поднимут соседний полк, всегда использующийся в подобных случаях: полностью укомплектованный, выдрессированный, отличный, — показной. Там отменили увольнения, кое-кому задержали отпуска; к отбою офицеры пришли в казармы с уложенными чемоданчиками, в артпарке сняли с консервации тягачи, танкисты прогрели моторы, проверили заправку баков, — все были в напряжении, наготове, ждали только звонка из штаба, чтоб, перекрывая отличные нормативы, вытянуться в район сосредоточения и приступить к выполнению задачи.
А здесь царило спокойствие: благодушно причастились к радостям субботнего дня, предвкушая, как новый командующий даст прикурить соседям. И в половине первого ночи грянул гром.
Время было расчетливо выбрано самое неудачное. Дежурный завершил обход караулов, стянул сапоги, накрылся старой шинелью и заснул, велев будить себя в шесть. Помощник, лейтенант-двухгодичник из младших научных сотрудников туманных наук, врубил в пол-громкости транзистор, сел поустойчивей в креслице перед окошком и раскрыл роман. Дежурный по парку, немолодой прапорщик, сел за стол с приятелем, другим немолодым прапорщиком, они разложили закуску и налили по второй. Старослужащие же солдаты мелкими группами покинули расположение части — выражаясь разговорным языком, свалили в самоход: в пяти километрах, за озером, имелось село, а в селе том имелись девушки, с каковыми у них была налажена прочная солдатская дружба: иные, как водится, обещали жениться, а многим этого и не требовалось: теплый июль, крепкий самогон, практическое отсутствие конкурентов в селе и могучий нежный пыл двадцати лет делал их желанными гостями без всяких обещаний и планов на будущее: жизнь-то свое требует и берет.
Офицеры, как известно, тоже не монахи, и вдобавок среди них нашлись любители рыбной ловли. А если ночью вдруг плохо ловится рыба, то нигде не сказано, что ловля рыбы есть единственное и обязательное занятие на рыбалке.
Короче, приятно расслабились. Все настраивало личный состав полка на лад исключительно мирный и лирический: ласковая ночь, блеск звезд, томительный аромат травокоса, завтрашнее воскресенье, и усиливающее радость от всех этих благ сознание того, что соседям будет сейчас не до красот и удовольствий, вздрючат в хвост и в гриву, в мыло и пот.
В ноль часов двадцать девять минут командующий вылез из газика в полусотне метров от безмолвного КПП с прожектором над закрытыми воротами. Махнул короткой колонне гасить фары, кинул в зубы сигарету из серебряного портсигара, усмехнулся свите: "Ну, посмотрим без дураков, что тут у вас делается. Чего стоят эти разгильдяи". И с безжалостным любопытством прислушался к тишине за стандартным бетонным забором в резьбе ночных теней.
Огоньки сигарет приблизились к циферблатам: те, чья служба затрагивалась проверкой, мрачно представляли себе все возможные тягостные и даже позорные следствия, которые не замедлят проявиться, другие же, вне причастности и ответственности, втайне наслаждались отчасти комической стороной назревающих событий.
И в ноль тридцать сонный лейтенантик, не ожидая худого, снял телефонную трубку — и слух его разрубил загробный голос, устрашающе скомандовавший полку боевую тревогу.
Очки спрыгнули с лейтенантикова носа и хрустнули в помутившемся пространстве. На краткое время он очумел и впал в легкую панику. Психология военного такова, что в любой момент он может — приучен, привычен, — ожидать войны, и если тревога неожиданна, то внутри холодеет, мышцы напрягаются, доведенные до автоматизма команды выскакивают из перехваченного горла не в том порядке, — короче, застоявшийся от долгого покоя и рутины человек впадает в мандраж.
Мандраж, понятно, не лучшее состояние, в котором офицер может поднимать по тревоге полк. Кроме того, он имеет свойство передаваться окружающим.
Прежде всего лейтенант довольно сильно пихнул обеими руками храпящего дежурного и сорванно, заикаясь, проорал:
— Товарищ капитан!! Боевая тревога!!!
Сон слетел с капитана мигом и перепутался с явью. Суетясь руками, он натягивал сапоги, совал под погон портупею и орал в ответ:
— Спокойно! Чего орешь! Вызывай по списку, чего стал столбом!!
Расчухай вот так, вдруг, спросонок, учебная это все-таки тревога, как обычно, или — на самом деле боевая, и тогда... Нехитрая дезинформация сработала, утечка сведений из штаба и военкомата капнула предусмотрено, — психологический расчет нового командующего был абсолютно точен: он получал товар лицом. Лицо было не ах.
— М-да; необстрелянный солдат — не солдат. И службу понял, а вот если что...
Капитан перехватил трубку и заполошным отрывистым голосом выкрикивал в нее, как под артобстрелом. Нервозность запульсировала по жилам полкового хозяйства: пошел блин комом. Вырубилось дежурное освещение. Под черным колпаком тьмы р-рухнуло с коек, зашевелилось, зашуршало, зашумело, зацокало подковками сапог, защелкало примыкаемыми магазинами, заматерилось, застучало, забегало, залязгало, загрохотало дверьми, завопило командами. Сложная и продуманная до деталей военная машина приводилась в действие. И в каждой детали что-то сбоило, что-то не стыковалось, неполадки цеплялись одна за другую, и вместо предполагаемого стройного движения через несколько минут прочно образовался невообразимый хаос. Кто-то наделся глазом на компенсат автомата впередиидущего, и его вели в санчасть, кто-то приложился головой о лестницу и по нему ссыпа- лся торопливый взвод, кого-то не могли досчитаться, докричаться, найти; рысили посыльные лишь усугубляли напряженный разброд; погнали грузовик по излюбленным местам офицерской рыбалки. Лейтенанты криком слали сержантов собирать недостающих солдат за пределами части. Сержанты из стариков отругивались с достоинством, возражая, что ночью по кустам до света лазать придется, и перепоручали это молодым. Молодые выбегали за забор и топтались растерянно поблизости, отдыхая. Наличествующий личный состав топтался на плацу и бил злых лесных комаров, проклиная устроителя этой гадской затеи.
— Пирл-Харбор, — сказал командующий. — Как писал любимый мною в детстве Луи Буссенар, на войне много и часто ругаются.
На кухне гремело, в санчасти звенело, в складах НЗ скрипело и стукало, у реки свистело разбойничьим призывным высвистом... В парке рыдали в голос: один тягач разобран на профилактику, из второго слито все горючее, третий простоял на консервации от рождения, по принципу "не тронь — не сломается", и теперь не заводился никаким каком. Прапорщик успел выбросить пустую бутылку, но закуска красноречиво валялась под столом в развернувшемся газет дисбат и все смертные муки, одновременно прикидывая, во что обойдется мероприятие ему самому.
И среди всего этого бардака и безобразия ровно взрычали ГТСы противотанковой батареи. Приземистые гусеничные машины с приплюснутыми и разлапистыми длинноствольными пушками на прицепе подползли к повороту из аллеи и остановились: ворота уже закупорил застрявший танк, размявший о бетонный столб полевую кухню, разъяренный повар клялся сжечь соляркой поганую бандуру и вытравить мышьяком всю танковую роту, экипаж заводил буксир, отругивался и подавал советы.
Фигура, торчавшая в люке переднего тягача, сказала спокойно, негромко:
— Рахманов, давай вокруг второго ангара к курилке. — И, прижав к горлу ларингофоны: — Все за мной.
В противоположном конце парка его головной тягач выдавил пролет забора, и короткая колонна утянулась в темноту, не обратив на себя ничьего внимания.
Грузовики с резервистами заблудились на проселочных маршрутах, однако развертывание приемного пункта запоздало еще больше, задерганные вещснабженцы швыряли обмундирование тюками, отяжелевшие на гражданке люди напяливали кому что досталось, приобретая вопиюще нестроевой вид: куцее торчит, мешковатое висит, вкось давит и вкривь болтается: "Строиться!" — "Ладно, потом поменяемся..." Партизаны флегматично ждали команд и, сле- дуя им, тыкались туда, где их вовсе не ждали, потому что посыльные перехватывались по дороге офицерами и усылались с другими распоряжениями. Поучительные воспоминания бывалых о давней службе бесили девятнадцатилетних сержантов: "Р-разговоры в строю!!"
С рассветом задождило, палатки шуршали и хлопали, хлюпало, булькало, народ промок, подустал, приуныл.
Утряслось все кое-как только к шести утра. Командир полка стал меньше ростом. Лейтенантов, принявших во взводы пополнение, трясло от изнеможения. Солдаты безнадежно мечтали поспать и с надеждой — пожрать. Командующий наблюдал происходящее со cпокойной брезгливостью дипломата, обнаружившего в тарелке мокрицу:
— Летчики говорят, что когда господь бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе. Мало они той земли видели!
Свита с высоты своего безопасного положения осуждающе покачала головами.
Хмарь слизнуло с прозрачно-лимонного неба, солнце брызнуло сквозь мокрый лес на заляпанную технику, нечетко-ровный строй касок, лаковые козырьки начальства: подразделения получили задачи.
На выбитой разъезженной трассе БМП, взревывая и дымя, наматывая на колеса тонкий слой грязи и взметая из-под нее пылевую завесу, покачиваясь и кренясь на виражах — одна за другой не укладывались в норматив.
— Почему мало тренируются?
— Согласно учебного расписания... все часы... — Знаю твои часы. В год раз сдадут норматив — на одной машине — а остальные в парке в смазке стоят. Так?
— Никак нет.
— Раз не умеют — значит, мало ездят. Мало! Почему?
— Лимиты горючего, товарищ генерал-лейтенант...
— Вот на войне и объяснишь про лимиты. Изыскать! С отличного полка за мелкие нарушения не взыщу. Какой год служишь?
— Двадцать четвертый.
— Так что, мне тебя службе учить? Не можешь полком командовать?
— Могу, товарищ генерал-лейтенант.
— Н-не вижу! Чему ты своих водителей учишь?
— Всему, что положено, товарищ генерал-лейтенант.
— А им ведь, по сути, одно положено: техникой владеть. Боевой специальностью. Может не уметь строевой, не знать всякой словесной премудрости — плевать! но чтоб был водитель! Вези на стрельбище — посмотрю твою пехоту.
Стрельбище ничем не улучшило настроения командующего. Офицеры нервирующе выкрикивали команды, стрелки поочередно бежали к огневому рубежу, падали, передергивали затворы — и в основном мазали. Мухлевать было невозможно — наблюдать в траншею к мишеням командующий отрядил своего адъютанта.
— А что они у тебя орут на солдат? — неприязненно спросил он, шагая к линии огня. — Стрельба требует спокойствия. И вообще — что за манера дергать людей?
Взял у очередного неудачливого снайпера автомат:
— Сколько служишь, гвардеец?
— Год и восемь месяцев, товарищ генерал-лейтенант.
— А сколько раз стрелял?
— Три.
— Вот так вот...
Мрачно — командиру:
— Это — стрелок? Чем он врага поразит — знанием устава и надраенной бляхой? Патроны изыскать!! Стрельбе учить! В прицеливании тренироваться ежедневно!
— Есть!
— Если стрелок не умеет стрелять, все остальное ничего не стоит. Ты его гоняешь, муштруешь, мучишь, а потом он промажет — и вся судьба. Ходячая мишень, пушечное мясо, пешка! Моду завели: кое-как умеет стрелять один человек на отделение, так его титулуют аж снайпером!
Солдат тянулся, опустив глаза в неловкости, что присутствует при разносе своему начальству.
— Смотри сюда. — Командующий отпустил на полную длину ремень автомата, захлестнул его под рожок и накинул на левое плечо, упершись левой ладонью сбоку в накладку. — Видишь? Стоит мертво, как в станке. — Протянул руку назад, не глядя: — Дай-ка десяток патрончиков. — Лег, скомандовал: — Позвони там пулемет поставить.
Вдали встали три низких зеленых щита, сливаясь с травой. Треснули слитно три короткие очереди — силуэты исчезли.
— Вот так, — в один прием. Ничего трудного, только целься. — Протянул автомат владельцу и тяжелым ровным шагом пошел обратно.
— Время обедать, товарищ генерал-лейтенант, — деловито-несмело доложил командир полка, надеясь, что хороший обед, как водится, смягчит настроение человека.
— Хорошее дело, — отозвался командующий и направился к своему газику. - Вези на танкодром, там и пообедаем.
Полковник изменился в лице.
С обедом на танкодроме случилась заминка — пищу еще не подвезли. Полковник отдал тихий приказ незаметному капитану.
— Если узнаю, что обед забрали у других — накажу, — ровно и доброжелательно бросил командующий. Полковник насильственно улыбнулся, как веселой шутке. Командующий демонстративно сдвинул обшлаг над часами.
Когда из "хозяйки" (ГАЗ-66) сняли термоса и контейнер с мисками, он взял миску, перевернул на траву и ухватил пятерней за бока. Сжал, приподнял, — жирноватая на ощупь миска выскользнула из пальцев.
— Перемыть, да некогда, — прокомментировал он. — Дежурному по кухне передайте пять нарядов от меня лично. Завстоловой — трое суток гауптвахты. Мыть с горчицей! — или ее вам тоже не хватает?
Ефрейтор в белой куртке и колпаке, торопливо отвернувшись, протер миску полотенцем, черпанул гущи со дна, снял жирка сверху — протянул с улыбкой.
— В Жукова играет, — зло прошептал полковник командиру танковой роты. - Солдатский демократ... Ну с-смотри, если твои подведут!
Командующий сел за раскладной столик в тени штабной машины, задумчиво помешал ложкой и велел адъютанту:
— Неси-ка за мной.
Подошел к ближнему танку — выше низкорослого экипажа на голову, похожий на огрузневшего правофлангового офицерской парадной коробки:
— А ну, гвардеец, поменяйся со своим генералом мисками.
Адъютант аккуратно опустил генеральский суп на горячую пыльную броню, а солдатский доставил обратно.
Командующий скрупулезно исследовал содержимое миски; хлебнул, пожевал, почмокал.
— Кому как, а мне изжога обеспечена. Огурчики соленые с гнильцой. Картошечка подмерзла. Так, а где же мясо? Ага — вот это мясо? — выловил кусочек жилы размером с сигарету. — А потом солдатики гастрит наживают, под язву желудка в госпиталя косят? Мясцо-то куда идет? Поворовываем понемножку? Кабанчиков откармливаем? Для штабного магазина? Начпроду — предупреждение о неполном служебном соответствии. Завстоловой — еще трое суток. Зампотыла...
К пяти часам полк был разгромлен и деморализован вдребезги, как с этим не справился бы даже налет вражеской авиации.
Командующий с выражением всемирной разочарованности стоял пред свитой на артиллерийском НП и наблюдал результаты работы гаубичников, пощелкивая секундомером. Потный майор с пушками на петлицах выкрикивал телефонисту команды, и десяток-другой секунд спустя высоко над головой чугунно шелестели и погромыхивали, как железнодорожные составы, летящие из-за леска с огневой позиции снаряды. Разрывы неукоснительно разбрасывались вдали от целей, заранее рискованный шаг: мигнул телефонисту, и, переходя к стрельбе на поражение, огневики заложили дымовые снаряды. Бурый туман окутал район цели.
— Стой! — торжествующе объявил майор. — Записать: цель задымлена!
— "Факир был пьян, и фокус не удался". Зачем же ты ее задымил? — поинтересовался командующий. — Или, как говорят в артиллерии, без "твою мать" и снаряд не туда летит? Или, раз противника уже не видно, так и нет его? Ты страусом не служил?
Ушлый майор огреб предупреждение о неполном служебном соответствии и, одеревенев лицом и фигурой, удвинулся с глаз долой.
Некогда командующий волею судеб окончил не общевойсковое, а артиллерийское училище (подобно другому, более знаменитому полководцу за двести лет до него), и артиллерия оставалась его первой любовью и слабостью.
Чем дальше, тем гуще уснащалась его речь энергическими выражениями. Когда внизу на полигоне споткнулся впопыхах гранатометчик, зарыв в песок свою трубу и кувыркнув с ног второго номера, он сплюнул, махнул рукой и отвернулся.
— Полк небоеспособен, — угрюмо резюмировал. — Офицеры подают солдатам пример жульничества и очковтирательства. Подушки в казарме ровняются по нитке, трава красится зеленой краской, а солдаты берут социалистические обязательства: вот результат. А гранаты бросать боятся — страшно! В парке занятия как? Bыстроит взвод на солнцепеке и талдычит. А солдат преет и терпит: скорей бы кончилось. Да выведи их в лес, посади в тени, дай расстегнуть до полусмерти, но чтоб он понимал: для дела, со смыслом! — Он достал портсигар, прикусил сигарету. — Служить не хотят — а почему? много бессмыслицы и унижений, мало воли. И считает дни до приказа. Оттого и дедовщина, что снизу вверх показуха, а сверху вниз хамство: у кого на звездочку больше, тот другому и тычет... товарищи офицеры... Сам грешен. Ему как себя уважать, чем в себе гордиться? вот и ищет того, над кем главным будет... А взводным удобно: старики отвечают за порядок! А комиссии смотрят бумажки и наглядную агитацию. Черт его знает, неужели и войны ничему не учат? Мы ведь с вами профессионалы, а не чиновники... Людей и технику в гарнизон. Ну, поехали к тебе — раздавать всем сестрам по серьгам.
Но, хотя все уже приблизились к машинам, чтобы ехать, на полигоне, очевидно по инерции, еще что-то происходило. Потому что из дырявого лесочка вдруг вылетела куцая батарейная колонна, расходясь веером, резервный тягач отстал и ткнулся за куст, шесть остальных развернулись с ходу, из них разом, как чертики их шкатулок, выскочили расчеты, отцепили и развели станины, слетели чехлы, кувалды звякнули по сошникам, вгоняя в землю длинные стойки... Фигурка за боевой линией взмахнула флажком, и пушки ударили четким залпом — километровые дорожки пыли взметнулись от стволов и протянулись к зеленым щитам — снаряды шли по низкой траектории все это менее минуты.
Командующий поднял бровь вопросительно.
Батарея дала два залпа, мигом снялась на подлетевшие тягачи и переместилась метров на пятьсот влево, на позицию с передвижным щитом.
— Кто это упражняется? — спросил командующий, показывая, что удивлен тем, что в столь завалящем полку кто-то что-то умеет, и то по недоразумению, надо полагать.
— Командир противотанковой батареи капитан Степченков! — с особенной четкостью доложил командир полка.
— А что без приказа? Задобрить меня хотите?
— Никак нет! — рубил полковник.
Командующий неохотно протянул руку, в которую адъютант вложил бинокль. Внизу на мятой равнине орудия уже были приведены "к бою". Щит полз вдоль линии. Гулко стукнуло первое орудие, высоко подпрыгнув на колесах и на миг зависнув в пылевом шатре, словно подавилось проглоченным в отказе стволом. В бинокль отчетливо просматривалось, как белые щепки брызнули за щитом от образовавшейся дырки.
— Хм, — сказал командующий утомленно.
Еще пять хлопнули поочередно, и пять раз споткнулся пятнистый прямоугольник в своем движении.
— Хм, — повторил командующий.
Щит пополз назад. Одновременно скакнули три пушечки, три нити легкого праха слились в цель, щит резко дернулся в размахах, помедлил, последовал дальше. Врезали залпом три другие.
— Неужто умеет? — с напускным презрением спросил командующий.
— Умеет, — подтвердил полковник.
Батарея дудухнула единым громом, оседающая муть клубилась над огневой: щит расщепился иззубренно, улетела вкось кувыркающаяся доска.
Командующий оперся о крыло машины и сдвинул фуражку..
— Дай-ка сюда этого комбата, — приказал он.
Газик сорвался с места и рискованно полез прямо вниз с холма. Все наблюдали, как он катит по полю к батарее, останавливается...
Через пяток минут, газуя и рыча, он выскочил наверх, открылась дверца, и взорам ожидающих явилось воронье пугало.
Тощая кривая фигура, путая шаг, с издевательской нелепостью промаршировала к командующему, и растреснутый тенорок доложил:
— Товарищ генерал-лейтенант! Командир противотанковой батареи... ... ... полка капитан Степченков по вашему приказанию прибыл! — Он лихо опустил от козырька руку, из-под топорщащегося хэбэ выпал грязный носовой платок.
— О господи, — сказал командующий. — Один есть офицер у тебя в полку, так и того вблизи показывать никому нельзя.
По свите дунуло смешком. Ко всему вдобавок, на вишневом шнобеле комбата отблескивали невероятные очки — толстые, с какими-то составными стеклами, подобающие, наверное, профессору филологии в читальном зале, испортившему зрение в архивных изысканиях.
"Пятнадцать суток ареста за внешний вид!.."
Командующий посуровел и выпрямился.
— Спасибо за отличную стрельбу, капитан! — отчеканил он, взяв под козырек.
— Служу Советскому Союзу, — недобрым, вяловатым, некомандным голосом ответил странный капитан. Выглядел он лет на сорок, наверное.
— Где так стрелять научился?
— В поле, — свободно ответил капитан, и даже наметил пожатие плеч. Генеральская свита слегка нахмурилась, как бы показывая, что осуждает такую вольность, что с командующим армией таким тоном говорить не след.
— А солдат где учил? — улыбнулся командующий.
Капитан хрустнул камешком под сапогом.
— Там же, — отозвался с оттенком утомленного удивления. — В классе... в парке... Дело нехитрое, долго ли.
— А по тревоге сколько поднимались?
— С нормативом на "отлично", — ответил капитан так, как отвечают на надоедливый вопрос что-то само собой разумеющееся.
Командующий обернулся к наблюдателям:
— Врет?
— Он не врет, — проговорил комполка.
— Противотанковая батарея вышла сразу, — подтвердил коротенький подполковник из свитских.
— Ты же докладывал, там с ходу в воротах пробка встала?
— Они забор повалили и вышли.
— Вот как, — сказал командующий неопределенно.
Степченков стоял перед ним по стойке, никак не соответствующий ни "смирно", ни "вольно", и шевелил пальцами. На носу его повисла капля, он поднял платок с земли и высморкался.
— Из каких вообще систем стрелял? — спросил командующий, потому что по обстановке, по настроению надо было еще что-то спросить.
— Из всех.
— Как? Что значит — "из всех"?
— Из всех систем наземной ствольной артиллерии, — скучновато уточнил тот.
— Из И-тридцатых?
— Из И-тридцатых.
— Из ЗИСов?
— Из ЗИСов.
— Из Д-тридцатых?
— Из Д-тридцатых.
— Из Т-пятнадцатых?
— Из Т-двадцатых тоже.
— Из самоваров?
— И из "гвоздик" тоже...
— И как? — начал веселеть командующий от необычности случая.
— Точно так же, — с неуставной флегматичностью ответил Степченков.
— Что значит "так же"?!
— Как вы сейчас видели.
Командующий секунду помолчал; нахмурился.
— Подполковник! Отвези-ка этого хвастуна на закрытую к гаубичникам, и пусть выстрелит... пятую задачу. Цель укажу сам. А то уж больно... — подыскал правильное слово, — выеживается. Проверим!
— Есть, — безучастно ответил Степченков, с полурасслабленной у козырька рукой повернулся и, спотыкливо гребя ногами, последовал за сопровождающим.
Командующий сдвинул линейки прибора управления огнем и произвел расчеты сам.
По полевой связи комариный голос доложил: "Капитан Степченков на огневую позицию прибыл".
— Прибыл? — недобро переспросил командующий и перевел взгляд на местность. — Цель номер четыре: дот и пехота укрытая в окопе. Полная подготовка данных. Даю метеосредний: 200-752-08007-23, 400-747-08008- 21... Пошло время! — надавил секундомер. Дышал в нагретую телефонную трубку, ожидая.
Буквально через двадцать секунд он услышал, как телефонист репетирует команды, подаваемые Степченковым на дальней огневой:
— Стрелять первому взводу! По доту! Взрыватель фугасный! Заряд второй! Прицел сто тридцать два! Уровень тридцать ноль! Основное направление правее пять ноль! Первое! Огонь!
Шелестяще прогромыхал в небесах снаряд и выбросил неяркий серо-прозрачный фонтан почти рядом, казалось, с бетонным колпачком среди черно-зеленых прогалин.
— Однако, — отреагировал командующий и скосился в свои записи. — Перелет право двести!
— Прицел сто тридцать! Угломер меньше ноль ноль один! Огонь!
Встал и опал земляной столб перед целью.
— Недолет лево сто, — недоверчиво корректировал командующий.
— Прицел сто тридцать один... Батарее, пять снарядов, беглый...
Командующий убедился, как первая батарейная очередь накрыла цель на поражение, и только тогда скомандовал: "Стой..."
Комполка расправился гордо.
— Хулиганит, — приговорил командующий. — Вместо широкой вилки — мизер ловит. Это еще не факт. Могло и не повезти.
— Он умеет, — весомо заступился комполка. — Он не ошибается. — Благодаря этому артиллеристу комполка сейчас чувствовал себя в чем-то даже более правым, чем генерал: как бы он защищал безупречного человека, а защищать другого всегда легче, чем себя, к, кроме того, безупречность защищаемого как бы распространяется на благородного защитника, причастного к успехам своего офицера и руководимого полковым патриотизмом.
— А вот перебрось-ка его на третью огневую, пусть выстрелит из ста тридцати миллиметров. Поглядим. — И добавил ворчливо: — Километров пятнадцать — это тебе не в щит перед носом тыкать.
Придирчиво выискал цель на пределе дальности:
— Репер номер четыре! Сокращенная подготовка данных.
Фугас пробуравил вечерний воздух через те же двадцать секунд.
— У него там что, компьютер в голове? — выразился командующий. — Что-то быстровато опять...
Командующий, по привычке старых артиллеристов, смотрел поверх дальномера, чтобы засечь разрыв, если он ляжет вне ограниченного обзора оптики, — как, вероятнее всего, и должно было быть.
Рвануло с отклонением в одно малое деление, метров триста переноса. Широкая вилка. На такой дистанции с первого пристрелочного — это практически невозможно. Не верите в случайность — назовите чудом...
— Там что, все прицелы посчитаны заранее, так?
— А он? — указал тот на майора. И майор готовно изобразил лицом: да, он ведь стрелял плохо, значит — все честно, не мухлевали; да и куда, мол, нам, нерадивым, такую работу проделывать.
Возникший состязательный дух ввел командующего в азарт: приятно поставить в тупик достойного противника, погонять настоящего специалиста, утыкая его в предел возможностей: все равно уже предъявлен высший класс.
— Степченкова на провод. Капитан, слушай приказ. Занять огневую позицию за рощей Зеленая, между оврагом и отметкой двадцать ноль. Понял? Доложишь по прибытии.
— Вот так, хитрецы, — удовлетворенно сказал он полковым офицерам, понимая их скрытую гордость и даже подначку. — Сам укажу огневую и сам поставлю цель. Выясним, что можете, а что симулируете... научились, понимаешь, ухари... так вашу... Соседи-то, поди, все еще боятся водку выпить, которую на учения припасли, а? Знаю, сам такой был: зимой в поле минус тридцать, руки к металлу прилипают, я своему взводу по сто, сам двести — и жарко...
И все засмеялись, разряжая обстановку, тягостность неладного дня как-то приуменьшилась, сгладилась.
Первый снаряд Степченкова ссек серпом осколков одинокую сосну, которая была ему задана в качестве цели.
— Ну сука, — восхищенно сказал командующий. — Во огневичок милостью божией. Так, — он вскинул часы, сощурился на догорающее в озере солнце. — Разбор здесь. Старших офицеров — ко мне. Остальным — свободны.
Теперь, когда Степченков выкарабкался из газика, атмосфера приема поощряла дружелюбием. Командующий жестом оборвал доклад и помедлил. По настроению хотелось ему чуть растрогаться, открыться грубовато-строгим, но душевным и справедливым отцом-командиром, благодарным отличному офицеру за примерную службу... Был миг уместности обнять Степченкова, но некоторая театральная проникновенность сцены диссонировала с его карикатурной фигурой и несуразным очкастым лицом, и командующий ограничился:
— Спасибо за службу, товарищ капитан. Спасибо тебе, дорогой, — и двумя руками стиснул и тряхнул ему кисть.
Степченков неловко стоял и переминался. Образовалась пауза.
— А почему ты прицел дал на два деления больше, чем выходит по подготовке? — командующий отнес от глаз листок. — И что это за установка "полделения"? Почему поправки?
— По интуиции, — вздохнул Степченков.
— Что значит — по интуиции?
— Вечер... — скупо обронил тот.
— Не понял. То есть?
— Температура воздуха ниже, плотность и влажность выше, и ветер вечером всегда стихает... Вечером метеосредний через пятнадцать минут уже неточен, это учесть надо.
— Та-ак.
— Перепад пяток метров учесть надо: стоишь ведь не точно на отметке по карте. Степень изношенности ствола...
— Да не проще ли сразу при пристрелке...
— А зачем, если заранее ясно.
— Откуда же ясно? Сколько на них давать?
— Практика. Потом, снаряды были с тремя плюсами, а три — почти всегда два с половиной.
— С чего ты взял?
— А я их часто взвешивал, чтобы уяснить.
— Снаряды взвешивал?! На чем?
— На медицинских весах.
— Ну-ну, — сказал командующий. — Нарвался я на аса! Учитесь, товарищи офицеры — что такое профессионал; что такое любовь к своему делу. Что ж ты в капитанах-то застрял, Степченков? ЧП были?
— Образование среднее, товарищ генерал-лейтенант. Кончал еще не высшее училище.
— А почему в академию не поступал?
— Поступал.
— Ну и что?
— Не поступил.
— Почему? Уж ты-то? Строевую не сдал, что ли? — пошутил он.
Окружающие готовно — незло — подсмеялись.
— По зрению, — неохотно скрипнул Степченков.
— А сколько у тебя?
— Минус семь с половиной.
— Ско-олько?! Да-а... — протянул командующий. — Как же тебя проверки не комиссовали?
Степченков развел локтями — эдакий дрыг обрубками крыльев.
— Он таблицу наизусть выучил, — подал голос майор.
— А? Та-ак... А если выучил, что ж не можешь в академию ткнуться?
— Поздно..
— Сколько тебе?
— Тридцать девять.
— Мд-а. Ну, а раньше, когда поступал?
— Не догадался.
— А когда догадался и возраст позволял?
— Больше не направляли.
— Ясно! — сказал командующий. — Направлять не направляли, но в полку держали — для результативности, и на всякий случай, чтоб был хоть один артиллерист, так? — Перевел тяжелый взгляд на командира полка.
Командир полка вытянулся. Степченко пожал плечами.
— Короче, — спросил командующий, — начальником штаба в отдельный артполк хочешь?
Установилась космическая тишина. Сейчас на глазах у всех происходил один из тех редчайших случаев, которые затем перелагаются в легенду и передаются поколениями офицеров всех округов: как командующий вознес личной властью судьбу неудачливого офицера, посадив капитана сразу на подполковничью должность, так ему понравилась стрельба того.
— Спасибо, не хочу, — ответил Степченков.
В толпе произошло легкое гудение. Комполка спокойно кивнул головой. Командующий склонил голову чуть набок, как озадаченный победоносный петух.
— А почему это еще? — осведомился он.
— Я артиллерист, — сказал Степченков.
— А я тебя не кухню предлагаю.
— Моя профессия — стрелять, — сказал Степченков.
— Но не могу же я поставить тебя на дивизион! — сказал командующий. — Я вообще гнать тебя должен, узнав официально о твоих очках, ты понял?
— Понял, — сказал Степченков равнодушно.
— И что?
— А все равно еще год-другой — и в запас.
— Хоть бы майора тебе дать, что ли, — раздумчиво сказал командующий. — Послужил бы еще пяток лет...
— Если можно... — и тут впервые голос Степченкова потерял равнодушную ровность, он посмотрел на генерала сквозь свои неуклюжие очки с надеждой и даже, пожалуй, с мольбой.
— М-да, — крякнул командующий. И проницательно спросил: — Пьешь?
Степченков пожал плечами.
— Редко, товарищ генерал-лейтенант, — заступился комполка.
— Ясно, — сказал командующий. — Благодарность в приказе получишь. А это — на память, от меня. Сейчас это, конечно, не модно, но, что называется, чем могу, — он отстегнул с запястья часы и вложил Степченкову в руку. — Хочешь — носи, хочешь — пропей, дело твое.
Он вздохнул и направился к натянутому тенту, под которым вокруг стола с картой ждали старшие офицеры.
...Через час Степченков стоял в гарнизонном кафе-стекляшке, именуемом здесь в просторечии "прапорщик". Фуражка его с трудом удерживалась на затылке, очки сползли, китель был расстегнут, открыв серый заштопанный свитерок. Перед ним на заляпанной мраморной крышке отекали две кружки с пивом, и между — пивная же кружка с красным. Водочная бутылка каталась под столом, старушка-судомойка подняла ее и, шаркая, унесла.
— Ссуки, — полукричал-полуплакал Степченков, качаясь на нетвердых ногах и хватаясь за крышку столика. — Блляди! Ггады! П-портачи поганые! Я артиллерист, я! Я артиллерист милостью божьей!.. Артиллерия — бог войны... что вы понимаете! Что вы можете, долбоклюи! Да я вам снаряд в баскетбольное кольцо за десять километров продену, с кем спорить, ну? Мной командовать... да я вас всех утру, дошло бы до дела!..
Он отхлебнул вермута, запил пивом, ткнул в губы мокрой сигаретой и выронил ее. Сержант из его батареи, следящий от двери, бережно вложил ему в рот зажженную сигарету и обнял за плечи.
— Пойдемте, товарищ капитан. Вам уже пора, я помогу, идемте.
— Ты не видел... мне командующий армией сегодня руку жал... одному! Я один из всех стрелять умею! И вас, салаг, щенков, учу!
— Я знаю, товарищ капитан.
— Что ты знаешь, сопля, пацан! Знаешь! Я в Египет просился — не отправили! Во Вьетнам — не отправили! В Анголу — не отправили! Суки, гады, бляди! В Афган — не отправили! Говно отправляют, а я, срок уже отслужил, все, — сижу здесь! Да я снаряд... душу твою... я его в воздухе чувствую... я его как руками на место кладу... и меня, мариновать!.. да я вообще ослепну, и все равно стрелять буду... я артиллерист (слеза выкатилась), я ас, первый, понял?..
— Пойдемте, товарищ капитан, — уговаривал мальчишка-сержант. — Поздно уже, закрывают, вам домой надо, идемте.