Кое-как, по обломкам лестницы взгромоздился я в свою комнатуху. Сел на койку, закурил, призадумался. В принципе ничего, конечно, смертельного нет. Та стенка, на которую я открытки с видами Ленинграда, что мне регулярно отец присылает, наклеиваю, стоит целехонькая. Пол, вроде, не повело. В комнату особо не затекает. А перекантоваться у кого-нибудь до солнечных деньков — не проблема.
В общем, снимаю со стены АКМС, «лифчик» китайский с магазинами и гранатами, скатываю спальник западногерманский и иду к огнеметчикам. Их дувал прямо напротив моего, метров тридцать. Командир взвода химической защиты — это так огнеметчики называются — Серега живет в довольно просторной комнате вдвоем с начхимом полка Григорьичем. Начхим сейчас в командировке, повез гроб куда-то на Украину. Принимай, говорю, Серега, пополнение. Поживу пока у тебя.
А ему и в радость, скучновато по такой погоде одному куковать. Через десять минут серегин боец чайник бражки тутовой из комендантского взвода приволок. Сидим, попиваем потихонечку. За окном поливает. «Орбита» концерт какой-то симфонический показывает. Короче, настроение — туши свет, бросай гранату. Серега мне обещает, мол, как дожди пройдут, выделю тебе пару бойцов на ремонт хибары, а то Николаич обломается, из отпуска приехав. Николаич — я говорил — сосед мой по комнате. Пропагандист полка, майор. Некоторые, за глаза, зовут его пропагандоном. Но это зря они. Уж кто-кто, а я его за год хорошо узнал. Хороший Николаич мужик, порядочный. Сейчас дома в Минске развлекается.
А с Серегой мы уже года полтора знакомы. Начинал я службу в дивизионном агитотряде начальником звуковещательной станции — БРДМ с громкоговорителем на башне. Водила — Толик, оператор, он же стрелок-пулеметчик — Валерка, да я. Экипаж машины боевой.
Где-то через месяц, как границу пересек, загремел я со своей станцией на армейскую операцию в провинцию Логар или Вардак — сейчас уже и не помню. Короче, выкатываемся мы из кишлака, где замначальника политотдела дивизии Жилин пытался объяснить дехканам, почему наш вертолет по ним ракетой засобачил. Точнее, объяснить, что вертушка была не советская, а афганская, и он, Жилин, не в курсе дела. Выруливаем мы в конце концов за холмик невысокий. Там уже разведчики согнали человек тридцать в кучу.
Оказывается — местный отряд самообороны, царандой. Сажают кабульские власти таких вот ребят в какой-нибудь кишлак. Выдают им форму, один автомат на пятерых. Там, как в данном случае, зачастую даже местных органов управления никаких нет. Начальство уезжает, и, если далеко, от отряда такого одно название остается, да и то не всегда. Потому как не знают они, кого от кого они оборонять должны. Вот и эти — все одеты в царандоевскую форму с нуля, то есть — неношенную. Куртки, брюки, кепки мятые, только-только, видно, из мешков подоставали. Свои, мол. Оружия ни у кого нет. Как пить дать, или продали духам, или те сами отобрали. Ладно, их дела.
Чуть поодаль дух сидит связанный. Разведка объясняет — с оружием взяли. В ногу ранили, вот и не смог уйти, отстреливался до последнего патрона. Замначпо к нему подошел, рубаху оттянул — для понту, конечно. Все верно, на плечах от «лифчика» следы. Тут и «лифчик» принес лейтеха с разведбата, и автомат — «калашников» китайский. Тем же утром, кстати, секретарь парткомиссии нашей дивизии в перестрелке сдуру замочил китайского инструктора. Прямо в лоб закатал «брату навек».
Трофеи унесли, повернулись уходить. Лейтеха, гад, развернулся и, типа случайно, душарику пяткой всю морду расквасил, и до того сильно помятую. Жилин говорит, нехорошо, мол, товарищ лейтенант, пленного бить, пусть им ХАД занимается. Сомневаюсь я, правда, что дух тот до хадовцев дожил.
Ну ладно, залезли на броню и вперед, к лагерю. Первым жилинский БТР по склону попер — по низу дороги не было, только тропа. Накренился на левый бок, но едет потихоньку. Жилин с него рукой машет, давай, мол, за мной. Я ему через «говорящую шапку» передаю, не проедем, у вас восемь колес, а у нас четыре. Кувырнемся к свиньям. Ничего, отвечает, пройдете. Ну, хрен с тобой, вперед! Ноги из люка вытянул, автомат в руку взял и Валерке — он слева сидит — говорю, чтоб был готов, если что. Поехали. Прошли метров сорок — все. Чувствую, правый мой борт вверх пошел. Ору что-то Валерке и спрыгиваю.
Стою на четырех костях и тупо смотрю, как станция моя под горку кувыркается. Только пыль столбом. Все, думаю, отъездился Толик. Буквально вчера он мне рассказывал, что, когда в колхозе шоферил до армии, вез как-то полцистерны молока. Вот на повороте, да на скорости это молочко его машину в кювет и выкинуло. Ничего, говорил, только царапинами отделался. Тут, похоже, не тот случай.
На ватных ногах поковылял вниз сквозь завесу пыли. Метров через десять на Валерку наткнулся. Сидит в обнимку с нашим громкоговорителем, живехонький, покореженные крепления зачем-то щупает. Тишина, только камешки под ногами шуршат. Подхожу к машине — на боку лежит. Сел на задницу, сижу. В люк заглянуть — все равно, что голову в петлю сунуть.
Тут меня за плечо тормошат. Оборачиваюсь — Толик. Стоит на своих двоих, рот до ушей. Все хорошо, говорит, товарищ лейтенант, все хорошо, все хорошо. Заладил как попугай. Уже народ откуда-то появился. Жилин сверху скачет. А у меня отключка начинается. Муть какая-то перед глазами. Вдруг мне кто-то в пасть флягу втыкает и вливает спиртика глоток. Сразу оклемался.
Вот так и познакомились с Серегой. Он со своими ребятами и разведчики с новоиспеченными царандоевцами понизу шли. И наш БРДМ им чуть не на головы свалился. Сначала, правда, Толик прилетел, которого из люка выбросило.
А через пару недель мы с Серегой на соседних койках в госпитале очутились. С брюшным тифом залетели. Температура тела — сорок градусов по Цельсию. Без димедрола не заснуть. Хреново, короче. А жратва! Если по весу — левомицетина за сутки больше съедали. По вкусу, правда, примерно одинаково.
Когда температуру сбили — нужны развлечения. Серега быстренько обучил болезных искусству игры в «балбеса». Когда кон заканчивается, проигравший тянет две карты — сколько раз и каким количеством карт ему по оттопыренному мизинцу стучать будут. Сначала втроем играли, с Витькой — «комсомольцем» десантного полка. Потом вся палата втянулась. С утра до ночи только и слышно — шлеп, шлеп, шлеп. Кровожаден человек, особенно, если — как Витя — за весь день только раз десять кому-нибудь настучит. В остальное время получает, когда его очередь играть, конечно. Выписывался Витька — мизинцы с указательными вровень были.
Полежали, отдохнули, похудели. После выписки я несколько раз у Сереги на выносной позиции бывал. От дивизии километра четыре. В степи пятачок — три землянки, траншея-каре, пара пулеметов Владимирова станковых. Рядышком в кишлаке — метров семьсот — пост отряда самообороны, душарики, проще говоря. На посту том была волейбольная площадка, непонятное для тамошних мест сооружение с настоящей сеткой и скамеечками для зрителей по бокам. Площадка почти всегда была занята играющими афганцами, изредка приглашавшими поиграть в мячишко бойцов с серегиной позиции. Наши неизменно проигрывали.
Как-то раз Серега заезжал по делам в дивизию и на обратном пути пригласил меня в гости. Делать мне тогда было нечерта, я и согласился. Приехали на позицию. Там уже собралась вся капелла: Саня и Женя — взводные с огнеметной роты, старшина роты Васильич и техник Жора. Васильич отмечал день рождения. В специально оборудованном окопчике за командирской землянкой солдат украинец подкидывал досочки в огонь под бачком с брагой. Взад-вперед бегал боец с ведром — менял воду в баке со змеевиком. Самогон чинно капал в трехлитровую банку.
В ожидании окончания процесса баловались водкой, в небольшом количестве купленной на базаре. Васильич находился под следствием за продажу афганцам машины пищевого жира и особо не роскошествовал. Водка уже заканчивалась, когда в землянку протиснулся Азим, командир отряда самообороны. После непродолжительных приветствий и «штрафной» перешел к делу. Встал, прокашлялся, и от лица правительства — так и сказал — предложил сыграть в волейбол. В случае нашего проигрыша, Серега отдает на пост всю деревянную тару из-под патронов и всякой другой ерунды. Если же мы выиграем — получаем пять бутылок водки.
Васильич начал медленно вставать с табуретки. Ты что ж это, Азим, кричит. Наши дрова в две тыщи афошек оценил? Дружба дружбой, а денежки денежками. Честно говоря, это была, конечно, не цена. Начинались холодные денечки и эти доски можно было загнать гораздо дороже. А играть в волейбол с азимовскими тренированными ребятами — безнадега. В «балбеса» — еще куда ни шло. Азим на отказ вроде бы и не обиделся, посидел еще минут пять и отвалил к своим.
Васильич посмотрел на часы и пошел делать «шурави контроль» — проверять работу самогонщика. Вернулся удовлетворенный и, похоже, опробировавший. Пять минут, говорит, и все будет чики-чики. Сидим, курим, обсуждаем последующую культурную программу. Имеется в виду вечерний заезд в госпиталь и общение с противоположным полом.
Вдруг со стороны заветного окопчика мат-перемат доносится. Из землянки всех в момент сдуло, будто в нее граната залетела. Подбежали к аппарату. Стоит солдатик, трясется весь, в руках пустая банка. Донышка нет — весь мокрый спереди. «Ревизор» — немая сцена. Ну, в общем, чего там говорить. На Васильича смотреть больно. Постарел как-то сразу лет на десять.
Деньги вообще-то были. Да ехать на базар не на чем. Единственный БТР техник роты пять минут назад в рембат погнал. Собрали сто чеков, Серега взял двух бойцов и пошел к Азиму, пять бутылок выпрашивать. Через полчаса вернулся смурной. Не дал, говорит, Азим водки. Хотите, мол, давайте в волейбол на моих условиях, не хотите — самим пригодится.
Васильич к «Владимирову» кинулся, давай его на пост наводить. Еле оттащили. Народ уже на взводе, требуется, как говорится, продолжение банкета. Делать нечего, Серега строит личный состав. Ставит боевую задачу типа — победим или умрете. Отобрали шестерых бойцов покрепче. Васильича с собой не взяли, как он ни рвался. Нельзя, Васильич, сказали мы ему, у тебя сердце, оставайся за старшего.
Бойцы, не осознавшие, видимо, до конца всей важности поставленной задачи, первую партию позорно продули. Серега, Саня и Женя переглянулись и начали стягивать тельники. Лица строгие, торжественные. Я бы тоже рыпнулся — раньше неплохо играл в волейбольчик — да в очках не больно-то попрыгаешь. Азим облизал сигарету, прикурил и свистнул в самодельный свисток. Вторая партия началась.
Через три минуты у меня непроизвольно отвисла челюсть. Впечатление было такое, что на площадке появились три члена сборной Союза. Мячи брались такие, что глазам не верилось. Серега, несмотря на небольшой рост, порхал над сеткой как бабочка. Саня с Женей летали по площадке, почти не касаясь земли. Растерянный Азим дважды пытался прикурить сигарету с фильтра. Афганцы меняли игроков почти после каждого перехода подачи, не помогло. Не помогло. Матч закончился со счетом три-два в нашу пользу.
С чувством выполненного долга возвращались мы на позицию. Васильич, издали заметив сверкающие на солнце как медали бутылки в наших руках, исполнил на бруствере танец «чунга-чанга».
Вечером вернулся техник роты, и меня отвезли в дивизию. При этом потеряли час, гоняясь по степи за дикобразом. Подняли такую стрельбу, что чуть друг дружку не перебили. Дикобраз избежал смерти, нырнув в какой-то кяриз. Уверен, что две гранаты, брошенные нами туда же, особого вреда ему тоже не принесли.
А еще через месяц меня направили сюда, в полк, переводчиком штаба. Как бы на повышение. Со старлейской должности на капитанскую. Да и в прямом смысле повыше — на две двести на уровнем какого-то моря.
Подразделения нашего полка дислоцируются в бывшем уездном центре. Стоит он, точнее то, что от него осталось, в печально известном ущелье. Полк залатал уцелевшие после артиллерийских и бомбовых ударов саманные домишки, понатыкал на окрестных вершинах посты боевого охранения, огородился минными полями. Жизнь в таких условиях примерно напоминает жизнь на зоне, как я ее себе представляю.
Мне, правда, грех жаловаться. Прилетел уже на все готовенькое. Поселился в клубе, как уже говорил, на втором этаже, над туалетом. Очень удобно, кстати. С соседом, Николаичем, без конфликтов живем. Гонял он меня поначалу за курение в комнате, потом плюнул. Хрен с тобой, сказал, может хоть москитов поменьше будет. Москитов, может, меньше и стало, но лихорадкой-трехдневкой нас по несколько раз уже протрясло.
Один у Николаича минус — любит в комнате пострелять. У нас между крышей и потолком пустое пространство. Там крысы гонки устраивают. Вот Николаич их на звук из автомата одиночными и мочит. Сидит иногда, пишет чего-то там пропагандистское. Вдруг замирает. Тихо, говорит, Вова, тихо. И за автоматом тянется. Я из комнаты вылетаю, а там уже война идет — только дым пороховой из-за двери выплывает. Наконец командир полка его предупредил. Вроде затих на время. Через неделю не выдержал, выпросил у разведчиков «Макарова» с пэбээсом — бесшумку, короче говоря. Ладно, говорю ему, Николаич, флаг тебе в обе руки, пали на здоровье. Шума почти никакого, только порохом шмонит. А вот когда дожди начались, помянул я соседа тихим добрым словом. Комната наша душевую стала напоминать. Пришлось заново крышу рубероидом крыть.
А через пару месяцев после меня и Серега прилетел. Что-то у них там в роте приключилось и всех взводных раскидали кого куда. Саню на аэродром в Кабул, Женьку — на Саланг. Сереге к нам «посчастливилось», в медвежий угол. Так и живем теперь рядышком, а когда и на войну вместе ходим.
Ну, так вот, значит, сидим, бражку тутовую попиваем. Слышим — по лестнице кто-то к нам топает. Дверь распахивается и вваливается Рома — начальник службы горючесмазочных материалов полка. Пьяный, зараза, в хлам. На рукаве бушлата повязка — «Дежурный по полку». Ни здрасте, ни привет — аккуратно ставит автомат в уголок и падает, как подстреленный, ничком, то есть мордой обо пол. Мама родная! Переворачиваем его — рожа в кровищи, из разбитого носа уже в уши затекает. Ну, все, — Серега говорит, — опять чмо подставу лепит. Если его сейчас здесь выкупят в таком виде и при исполнении — всем по суду чести, как с добрым утром. Роме юбилейный, третий. Рома парень-то, в общем, неплохой, если крыша не едет. Пятьдесят с лишком колонн прошел. Всех друзей и начальство «горючесмазочным» обеспечивает по честному. На его должности такие бабки можно делать, что рехнуться можно. Рома же сам пьет, других поит, но о деньгах речи никогда не ведет.
Заквасили они как-то с нисом — начальником инженерной службы — полгода, наверное, назад. Рома спать завалился, а сапера понесло занятия с молодым пополнением проводить. Построил солдатиков полукругом вокруг себя, взял мину противопехотку. Вот, говорит, ребята, мина нажимного действия. Сюда наступаешь — и, до свиданья, Таня. Показываю! Нажимает — рукой, правда, — и от него одни штаны остаются. Солдат немного посекло, кто поближе стоял, благо все в бронежилетах были, кроме ниса.
Туда-сюда, разбор полетов. Как нис мог так нажраться, что настоящую мину от учебной — у нее полоса белая вдоль корпуса — не смог отличить? Кто поил? А тут вариантов не много. Рому на кракалык. Суд чести младших офицеров — такой-сякой, плохой. Но отделался выговором — кормилец все-таки. Это у Ромы уже второй суд был. Первый тоже за пьянку, но я в подробности никогда не вдавался.
И сейчас лежит, кабанина, и, вместо того, чтоб в дежурке сидеть на телефоне, засвечивает дувал, где мы уже с Серегой тутовки треснули. Садимся думу гадать. Ни черта не нагадали, суем «антиполицай» под язык и тащимся по жидкой глине в дежурку.
Там помощник дежурного сидит — прапорщик Сидорин. Тоже, тот еще конь. Прошлой осенью собрался в отпуск. Отвальная — все честь по чести. Наутро с чемоданами поскакал на взлетку. Погода — дрянь, вертолеты не летают. Проторчал там до вечера, уныло глядя в небеса. Вечером опять бензин-керосин. На следующий день картина повторяется. И так еще три дня. На шестой вечер пил он в комендантском взводе. Выпил литровку самогона, и, не прощаясь, вышел. Все думали, что спать пошел Сидорин. Ни хрена подобного.
Утром выясняется — пришел к себе в батальон, надел броник, каску, взял автомат, чемоданы и пошел домой пешком. Это в Рязанскую область. Да по нашему ущелью, где «бородатые» белым днем спокойно разгуливают. Короче, тормознули его, и то случайно — Сидорин всякие военные хитрости применял — уже на выходе с территории полка. Связали и отнесли в батальон. Командиру не доложили — подумаешь, крыша у человека поехала. На следующий день, конечно, весь полк об этом знал.
Такие дела. Серега к нему подъезжает, Сидорин, мол, не знаешь, куда дежурный пошел? В третий батальон, отвечает. Часа два назад. Ну, все понятно. В девятой роте Рома наклюкался. Спрашиваем у Сидорина, где командир полка. В бане, оказывается, вместе с замполитом. Банька у нас шикарная, с бассейном, парная эвкалиптовыми досками обшита. В комендантском взводе находится, соседний, кстати, с серегиным дувал, через арычок перепрыгнул — и там.
Серега звонит в девятую роту и вызывает от имени дежурного старшину и двух бойцов. Можно, говорит, без оружия. Через пятнадцать минут прибегает косящий под трезвого прапорщик Конев с бойцами. Волочем их к Сереге. Рома в той же позе, кровищи натекло, как из поросенка. Конев за сердце хватается — жив, нет ли? Давайте, говорим, Ваня, волоките его в санчасть, раз мужика так ухайдакали. И чтоб через полчаса Рома на ногах мог стоять и языком ворочать, да рожа чтоб в порядке была. А с фельдшером сам потом разберешься.
Надо Роме помочь, все-таки наш человек. Ему давно орден полагается, а он с двумя судами чести ходит. Впрочем, чего про ордена говорить. Не та тема.
Приносит нам боец еще чайничек тутовой. Серега его спрашивает, Нарметов, мол, чем командир взвода занимается? К политзанятиям готовится, отвечает тот. Правильно, Нарметов, молодец — свободен. И, правда, молодец. Где-то полгода назад выходили мы с боевых по ущелью к полку. Километра полтора оставалось. Вдруг справа сверху по нам ДШК заработал. Сразу трое раненых. Все попрятались, конечно, но точку засекли, по пыли. Метров сто выше по склону, на полочке гранитной. Тут Нарметов и отличился, накрыл пулемет с первого выстрела. Не хотел бы я оказаться там, куда капсула огнеметная попадает. Мало там чего остается.
Ну, ладно. Сидим, закусываем. Насчет замены разговор заводим. Я-то двухгодичник, мне заменщика ждать не надо, уже через полгода «звонок» — и в запас. А Сереге надо сначала заменщика дождаться, который появиться может и на месяц и на три позже, чем надо. Да еще голову ломать, куда потом отфутболят — в ГДР или на Дальний Восток. Но эту тему можно долго обсасывать двум профессиональным военным, так что скоро переезжаем на женщин. Только Серега начинает рассказывать об одном из своих приключений во время отпуска, слышим, кто-то по лестнице поднимается. Заходит Вова-майор с центра боевого управления, по кличке «Полковник». Выпивает кружку браги и начинает новости рассказывать.
С двадцать первого поста душарики станковый гранатомет уперли. Часовой, из молодых, как увидал бородатые мокрые морды, позабыл, что у него на пузе автомат болтается и дал деру по ходам сообщения к своим. Вернулись кодлой — гранатомета нет. В общем, надо идти командиру полка докладывать, а он в бане с замполитом квасит. Так что, Вовка говорит, я у вас посижу тут чуток. Распатрониваем сухпай. Нарметов отправляется за очередным чайником.
Вовка раньше командиром четвертой роты был, но год назад его бээмпешка на фугас наехала. После той контузии, как сильно разволнуется — его кондрашка хватает, откачивать приходится. Вот сейчас и сидит на ЦБУ. Правда, работенка такая, что его оттуда частенько на руках выносят и в санчасть волокут. Как, например, две недели назад, когда наша колонна на мины напоролась. Восемь человек погибло. Среди них зам по тылу третьего батальона Николай Николаевич. Ему сначала ногу оторвало, потом сердце не выдержало — за сорок мужику было.
Серега вызывает дневального, посылает к комендачам, следить, когда начальство «помывку» закончит. Часа не прошло — возвращается. Там, говорит, внизу. Это самое. Командир полка в арык упал, вылезти не может. Бежим вниз, не каждый день на такую хохмочку взглянуть можно. Там уже Нарметов кэпа за руку из арычка тянет. Дождь идет, глина скользкая. Кое-как вытянули. Весь грязный, еле стоит, «мяу» сказать не может. Кто-то догадливый уже за командирским денщиком сбегал. Тот начальника под бока — и домой поволок. Замполита обнаруживаем спящим в бане, в раздевалке. Накидываем на него его же одежонку и оставляем спать на месте.
Вова выпивает еще кружечку и идет к себе в бункер, управлять. А мы с Серегой тащимся по грязюке в санчасть. В «приемной» Рома сидит, глазами хлопает. Один глаз все норовит к переносице отъехать. Кровушку с него Санька-фельдшер уже стер. Золотой парень. Со второго курса мединститута забрили. Сейчас, говорит, оклемается старший лейтенант. Чем-то он Рому кольнул — у того рукав закатан. Проходит пара минут — Рома четким голосом произносит — дети мои! И начинает плакать. Поскольку детей у него нет, принимаем это на свой счет и, как можем, начинаем его успокаивать. Минут через десять Рома возвращается в реальную действительность. Вова, спрашивает он меня, а помнишь, как мы в Дурани бочку соляры духам загнали? Помню, говорю. От того смертельного номера, правда, у меня остались самые неприятные воспоминания. Как тогда живы остались — ума не приложу. Берем Рому под белы рученьки и волочем в дежурку. Зря, говорим, Сидорин, парились. Командир-то еще покруче Ромы набульбенился.
Возвращаемся к Сереге. Бражка кончилась. «Орбита» свои передачи закончила. Дождь за окном, темень. Давай, говорю, Серега, по койкам. День какой-то дурацкий. Дом развалился, собака. Рома замотал. Гранатомет уперли. Командир в арык навернулся. Шло бы оно все к чертовой матери.