Андрей Дмитриевич Жариков
Юногвардейцы
Повести

Не кисельные берега у реки Молочной

Дорога

Только одно название — ботинки. А что толку, если пальцы ног торчат из них?

Володя нашел местечко посуше, сел, разулся и с сожалением посмотрел на рваную обувь: «Куда теперь их? Нести неудобно, потому что шнурков нет и нечем связать. Бросить и идти босиком нельзя. Тетя скажет, что Валаховы совсем обедняли».

У дороги из черной как деготь жижицы торчала палка. Володя обмыл ее и насадил на сучок сначала левый ботинок, потому что он с дыркой побольше, а потом, как шапку, надел на конец палки и правый. Теперь шагать легче.

Весна в самом разгаре. Горланят грачи, солнце пригревает, в поле колхозники сеют гречиху. Хорошо весной! Так и хочется взлететь и петь, как вон тот жаворонок.

— Эй, берегись!

Володя обернулся. На сером в яблочко коне сидел усатый дядька с кожаной сумкой через плечо.

— Куда путь держишь? — спросил он.

— В деревню, — ответил Володя, щурясь от солнца.

— В какую?

— В Новую Васильевку.

— Далековато. Туда верст двадцать будет. Дойдешь ли?

— Дойду, — ответил Володя и посторонился. — Не маленький.

Конь под всадником гарцует, перебирает тонкими ногами, не стоит на месте. Только отпусти повод, понесет — держись. «Счастливый дяденька, — подумал Володя. — Вот бы мне коня…»

— Садись подвезу, — неожиданно пригласил всадник, вытащив правую ногу из стремени.

Володя обрадовался. Швырнув рваные ботинки в грязь, он перепрыгнул через лужу и оказался около всадника.

— Вот так, ногу сюда, рукой за луку. Сокол сильный, довезет, — улыбнулся усатый всадник. — Не торопись.

Володя взобрался на коня и, усаживаясь впереди дяденьки, спросил:

— Вы командир?

— Нет, я уполномоченный из района. А ты кто будешь?

— Я Володька. Валахов моя фамилия. Это по родному отцу. А отчим Зайцев. Кривой. Может, слыхали? Это прозвище. А он и правда косоглазый.

— А где же твой настоящий батька?

— Бандиты убили. Это давно. Мы тогда в Сибири жили.

— Ну и как этот отчим?

— Изверг. Лупит меня. Вчера сумку дорвал…

— Какую сумку?

— Сам сшил для книг. Витьке Кривой купил портфель, а мне нет. И никогда не купит.

— Это почему же?

— Отцом не называю. Витька слабохарактерный, называет. Разве это отец, ежели бьет? Вчера опять лупил. Мамка хотела заступиться, так он и ее отколотил. А что я, не человек?

— Плохи твои дела, — посочувствовал уполномоченный. — Неважно живешь, дорогой мой человек Вовка.

— Конечно неважно… Вот потому мать проводила меня в деревню к дяде Толе. Дядя Толя — самостоятельный, зря не обидит.

— И школу бросил? — удивился усатый.

— Там буду учиться, — твердо ответил Володя. — Зря шляться не стану.

— Это другое дело, — одобрил дядька и вдруг неожиданно спросил, прижав к себе мальчишку: — Петь умеешь?

Володя сначала стеснялся подпевать, а потом тоже запел. Голосок тоненький, но певучий, как у жаворонка. Хорошо получалось у них. Едут и поют. Посмотрят друг на друга, улыбнутся и снова запоют. Много песен было спето. Даже «Интернационал» пробовали петь. Получалось. Сокол шел под песню веселее. Шея дугой, гремит удилами и шагает в такт песни, как настоящая кавалерийская лошадь.

— Ну, Владимир, — сказал уполномоченный, когда они подъехали к развилке дороги, — хороший ты парень, подвез бы я тебя и до колхоза Ильича, да времени нет. Видишь — труба? Это маслобойня. Иди прямо через луг, короче. Вон девочка обернулась, смотрит на нас, догони ее, вместе веселей.

— Обойдусь, сам найду.

Володя лихо спрыгнул на землю, а уполномоченный нагнулся к мальчишке и сунул ему в руку аккуратно сложенные деньги.

— Вот, ботинки купишь, — сказал он и пришпорил коня.

Начало неудач

На краю деревни стоял приземистый кирпичный магазин, небольшой, но было в нем всего полным-полно. Выбирай что хочешь. Примерил Володя ботинки — в самый раз. Так и не снял их. На сдачу купил дяде Толе лезвия для безопасной бритвы, а тете Любе флакон тройного одеколона. Взял конверт с маркой, чтобы послать письмо усатому уполномоченному, но, вспомнив, что ни адреса, ни фамилии его не узнал, вернул обратно.

Дом дяди Толи разыскал быстро: мальчишки помогли.

У порога, греясь на солнышке, лежала здоровенная лохматая дворняжка. Рядом с ней сладко спал щенок, похожий на медвежонка. Собака зарычала, потом басовито залаяла, но с места не тронулась. Щенок лениво открыл один глаз, зевнул и тоже залаял, хрипло и отрывисто.

Володя прикрыл калитку, испугался: чего доброго, новые ботинки порвет.

— Тебе кого, мальчик? — спросила вышедшая на крыльцо женщина. Лицо ее было припухшим, глаза красные.

— Дядю Толю. Я Володя Валахов, а моя мама сестра дядина.

— Проходи, проходи, не бойся, не укусит, — засуетилась женщина и, прогнав собаку, повела Володю в дом.

В комнате было чисто. На полу — домотканые дорожки, на стенах — расшитые полотенца и фотокарточки. Пахло горячим хлебом. Володе сразу же захотелось есть.

— Не успел ты, опоздал… — заговорила тетя Люба.

Мальчишка решил, что не успел к обеду.

— Ничего, я сыт, — ответил он, — мне мама на дорогу колбасы давала.

От упоминания о колбасе есть захотелось еще больше. Володя поставил на стол флакон одеколона и положил лезвия:

— Это вам подарок.

— Зачем же? Я не бреюсь, — тяжело вздохнув, ответила тетя Люба. — Вот Анатолий был бы рад. — Тетя заморгала очень часто, и ее курносый нос стал красный, как редиска.

— Я это и купил для него, — проговорил Володя и, взяв со стола пачку лезвий, подбросил их на ладони, любуясь. — Ленинградские!

— Мать ничего не сказала или не знает?

— А что? — удивился племянник, не понимая причины грустного настроения тети. Может быть, умер дядя Толя? Или случилось что-то неожиданное?

— Толю опять в армию взяли, — объяснила тетя и всхлипнула. — Года не прошло, как отслужил, и призвали.

— Вот здорово! — обрадовался Володя. — Военным будет!

— Чему же ты радуешься? — обиделась тетя Люба, вытирая ладонями слезы. — Не к добру мужиков берут в армию. Войной пахнет.

«Как это „войной пахнет“? — подумал Володя. — Вот горячим хлебом действительно пахнет, аж голова кружится…»

— Не бойтесь, пусть враги только сунут свиное рыло в наш советский огород, — сказал он, вспомнив слова из какого-то стихотворения о Красной Армии. — Нам не страшны капиталисты.

Тетя ничего не ответила, лишь тяжело вздохнула.

Володя увидел на окне потемневшую от времени морковку, взял ее.

— Люблю морковь. У нас в городе шаром покати — ни одной нет.

— Эка невидаль. Вон целая кошелка. Бери.

Володя съел штук пять, а потом признался:

— Нет, не та стала морковь. Вот если бы с хлебом…

— Я вижу, ты голодный, а молчишь.

Тетя налила миску лапши, и не успела чугун затолкнуть в печку, как от лапши осталось одно воспоминание.

— А я-то думала, мать прислала тебя проститься с Толей, — вздохнула тетя. — Наказывала передать матери, видать, не сообщили.

…Уснул Володя не раздеваясь, прямо на лавке возле стола. А проснулся на пуховой перине. Солнце ярко светило в окна, на дворе до хрипоты кричал петух. Тети в доме не было.

«Отчего так сильно болит голова? — подумал Володя. — И ноги болят. А, это я устал…» Но когда ступил на пол, чуть не вскрикнул: ноги словно деревянные. Тупая боль в коленях. Шагать больно. Держась за стены и стулья, Володя вышел на крыльцо. Собака зарычала и преградила путь во двор. Пришлось задабривать. Взяв каравай хлеба, Володя начал отламывать от него кусочки и бросать их собаке. Через несколько минут он уже гладил ее по шерсти, приговаривая: «Умная, хорошая…» Знакомство состоялось. Володя мог ходить теперь по двору куда угодно, не позволяла собака только брать в руки мордастенького щенка.

— Ты уже с Жучкой подружился? — услышал он сзади себя голос тети Любы.

— Подружился. Хорошая собака…

— Весь хлеб отдал ей или сам съел?

— Вместе ели, — ответил Володя. — А вы где были?

— На почту ходила. Телеграмму матери послала. Да фельдшера пригласила. Подними-ка штаны, я погляжу твои ноги.

«Какого фельдшера, зачем? — подумал Володя. — Подумаешь, ноги припухли, велика беда».

Потрогав Володины колени, тетя горестно сказала:

— Надо же, как суставы вспухли. Вот еще несчастье на мою голову.

— Я могу уехать, — сказал огорченно Володя.

Тетя ничего не ответила. Она только грустно вздохнула.

Шли дни, а ответа на телеграмму все не было.

Фельдшер сказал, что у мальчишки простужены ноги и что нужно лечиться и долго лежать. Вот и лежал Володя вторую неделю.

Однажды в доме появилась девочка. Ее привела тетя Люба.

— Это Оля, — сказала она племяннику, — будешь делать с ней уроки.

— А он будет меня слушаться? — спросила девочка.

— Подумаешь, учительница какая, — огрызнулся Володя.

— Нечего петушиться, — одернула его тетка. — Или станешь заниматься, или уезжай к своему Кривому.

Володя призадумался и решил, что лучше подчиняться девчонке, чем снова попасть в жилистые руки отчима.

— Ну как? — спросила тетка.

— Пусть учебники приносит, — уже миролюбиво ответил Володя.

На следующий день маленькая учительница пришла с тетрадями, учебниками и даже с доской и мелом. Доской служило дно от старого ржавого таза.

— Мне в школе поручили с тобой заниматься, — с гордостью сказала она, раскладывая учебники на столе. — Мы всегда помогаем, кто заболеет. А ты самый больной.

Володя обиделся.

— Наговорила там небось разной ерунды, — проворчал он.

— А вот и нет. Я сказала, что ты не можешь ходить в школу, потому что у тебя ревматизм…

— Нет у меня никакого ревматизма, — не сдавался Володя. — Я пешком сюда из города пришел.

— И не обманывай… Я видела, как тебя дядя на коне вез.

— Ладно, давай уроки учить, — сдался мальчишка.

…Быстро летело время. Через месяц Володя свободно решал задачи, знал весь материал, который проходили его сверстники в школе.

Как-то раз к нему зашел учитель местной школы. Он был в военном обмундировании, а на гимнастерке, чуть выше кармана, круглая блестящая медаль, подвешенная к красной ленточке. На медали написано: «За боевые заслуги». Награду учитель получил за войну с белофиннами. «Вот бы заиметь такую медаль, — подумал Володя. — Тогда Кривой пальцем не тронет. А ребята сказали бы: „Не нужен нам длинный атаман Хопа, ты будешь наш командир“. Хопа сильный и смелый, но злой и малышам курить дает».

Да, медаль носить — честь не малая.

Убедившись, что мальчик знает все, что проходили в третьем классе, учитель сказал:

— Что же, на следующий год приходи к нам в школу. Третий класс ты закончил успешно. Конечно, благодаря помощи Оли.

Оля смутилась. Тетя Люба обняла ее. Когда учитель ушел, ученик и учительница сели поиграть в самодельные шашки. Красные были сделаны из свеклы, а белые — из картошки. Клеточки нарисовали прямо на крылечке. Играли в «поддавки». Володе везло. Десять раз проиграл, а Оля только три раза.

— Пойдем в поле, — предложил он, — я покажу тебе ромашки.

— Пойдем, — согласилась девочка.

Увязался щенок. Было тепло. Ярко светило солнце. Синие колокольчики и белые ромашки слегка покачивались, и весь луг казался живым разноцветным морем.

— Ты слышишь, как они звенят? — спросил он, подавая Оле букет колокольчиков.

— Это пчелки жужжат да кузнечики трещат, — сказала девочка.

— А что ты больше любишь — ромашки или колокольчики? — спросил Володя.

— Я все цветы люблю, — ответила Оля. — Смотри, смотри, какая веселая ромашка. В белой косыночке, как моя мама… И зачем ты уехал от мамы? Я ни за что не рассталась бы с мамой.

Хорошо было на цветистом лугу. Домой вернулись вечером.

— Что-то ты не весел? — спросила тетя за ужином. — Или обидел кто?

— Мама теперь небось скучает… А может, Кривой бьет ее? Я не надоел вам?

— Живи. В селе лучше летом. А осенью домой отвезу, — ответила тетя, зевая. — Давай спать, устала я.

Ночью Володе приснилась мать. Она прижимала его к себе и плакала, приговаривая: «Никуда я тебя не пущу. А Кривого я прогнала». Володя проснулся. Лицо его было мокрым от слез. Он долго лежал и слушал однотонное, торопливое тиканье ходиков, а мысленно был дома, разговаривал с матерью.

Потом за окном промычали коровы — это пастух погнал стадо на луг. Закудахтали куры. Рассветало.

Володя приподнял голову. Тети дома уже не было, она ушла в поле. Мальчик оделся, умылся, затолкал в карман кусок хлеба, написал записку: «Тетя Люба, я ушел к маме в Мелитополь. Щенка отдайте Оле. Володя».

Путешествие «зайцем»

Вот он, родной дом. Маленький, с палисадничком. Окна раскрыты, виднеются новые занавески. Таких раньше не было, значит, купили. Володя облегченно вздохнул. Наконец-то… Сердце стучит: тук, тук, тук. Сейчас он откроет дверь, и его мама скажет: «Родненький, как я соскучилась по тебе…» Она нальет вкусный борщ с мясом и будет глядеть, как Володя аппетитно ест. Хорошо в родном доме. Володя представил и разговор с братом. Он, конечно, удивится, когда узнает, что Володя ехал домой на попутной легковой автомашине, вероятно, не поверит, что ему дал деньги на ботинки усатый уполномоченный и прокатил на коне. Теперь даже сам атаман босоногих ребятишек Хопа признает, что Володька толковый парень.

…Слышно, как трещит швейная машинка. Ну конечно это мать шьет. Ведь она не только литейщица, но и портниха. Берет заказы на дом. «Отчим тоже, наверное, соскучился и не будет смотреть зверем», — подумал Вовка и постучал в дверь. Машинка замолчала. Громче забилось сердце мальчишки. И вдруг распахнулась дверь.

— Ты опять, бездельник, тут! — из двери выглянула незнакомая толстая женщина. Лицо лоснится, губы накрашены, нос словно кукурузный початок.

Володя отскочил от двери.

— Вон отсюда! — пуще прежнего загорланила она. — Яблоки зеленые оборвал, а теперь метишь в дом забраться!

— Тетя, я к маме пришел, — хотел объяснить Володя. — Это мой дом…

— Я тебе дам «мой дом», шпана проклятая!

— Тетенька, а где моя мама?

— Уходи отсюда! — не унималась толстуха. — А то вот ухватом!

Володя отошел от дома, посмотрел издали: неужели дома перепутал? Нет, все правильно: сирень, изрезанная ножом дверь, камень у порога.

— Вовка, ты чего тут делаешь? — окликнул его кто-то звонким голосом.

Обернувшись, Володя увидел своего друга Толю Бойко, с которым вместе ходили в школу, купались в речке Молочной.

— Куда наши делись? — спросил Володя, чуть не плача.

— А кто их знает, — ответил Толя. — Уехали куда-то… — Давно?

— Не особо. А ты в гости?

— Из деревни вернулся, а наших нет…

— Фи, беда какая. Что тебе, не надоел Кривой? Пойдешь опять в деревню.

— Тебе хорошо говорить…

— А может, на речку пойдем? — неожиданно предложил Толя. — Там Хопа из самодельной пушки, сделанной из медной трубы, стрелять будет, — затараторил старый приятель. — Идем?

Но Володе было не до зрелища.

— Может, эта жаба знает? — кивнул Володя в сторону дома. — Как же узнать, где наши?

— Не ходи к ней. У них вчера Хопа с ребятами все яблоки оборвал.

— Ладно, идем на речку, — вздохнул несчастный Володя. — Искупаюсь и обратно пойду в Васильевку. Жаль, что уехали наши. Где их искать?

— Ну если ты правда не знаешь, куда уехал Кривой с матерью, я узнаю у отца. Вечером, когда с работы придет. Ладно?

— Ладно, — уставшим голосом ответил Володя.

Ребятишек на речке было много. Они толпились вокруг высокого вислоплечего парня. Это и был Хопа. Он наводил свое орудие в крутой противоположный берег. Когда Володя и Толя спускались по песчаной тропе к реке, Хопа надрывисто командовал:

— Разойдись! Сейчас стрелять буду!

Ребятишки бросились врассыпную.

Хопа насадил на конец хворостины дымящуюся папироску, стараясь попасть ею в запальное отверстие. Он снимал окурок с хворостинки, раскуривал, снова одевал и, отвернувшись, тыкал наугад. Наконец пушка бабахнула. Пушкарь окутался седым дымом. Загомонили ребятишки. Бросились — кто к берегу смотреть, куда попала картечь, кто к Хопе. Володя и Толя побежали к пушке. Длинный Хопа, закрыв лицо руками, сидел на песке. По грязным пальцам текла кровь. Красивая волнистая шевелюра запорошена обожженными клочьями бумаги. От пушки остались только колеса.

— Что с тобой? — робко спросил Володя.

Хопа вскочил как ужаленный и, дав подзатыльник Толе, закричал:

— Марш отсюда, салака!

Володю Валахова Хопа ценил за то, что он добывал ему на заводе, где работал отчим, разного калибра трубки для самопальных пистолетов. И эту медную трубу еще зимой Хопе дал Володя.

Заметив Володю, он остыл:

— Пересыпал трошки, она и рванула…

— Кровь надо смыть, — посоветовал Володя.

Усмехнувшись, Хопа заклеил рану на щеке папиросной бумагой и, поглядывая на высокий обрывистый берег, зло сказал сквозь зубы:

— Драпать надо. Наверняка скоро милиционер нагрянет. Идем отсюда.

— Идем, — согласился Володя. — А Тольку зря ты оплеушил. Убежал со страха, заплакал.

— Это ему за трусость. В сад боится лазить.

Хопа не любит возражений, и Володя не стал говорить ему, что драться нехорошо, а лазить по садам чужим тем более.

Володя и Хопа вышли на улицу деревянного городка и затерялись в толпе. Дорогой Володя рассказал Хопе о своем горе.

— Не тужи. Мать литейщица? Литейщица. Кривой тоже? Тоже. Где же им быть, как ни в Донбассе.

— А далеко этот самый Донбасс? — поинтересовался Володя.

— Часов за пятнадцать доедешь.

— На чем?

— Факт — не на быках… Поездом.

— А если пешком?

— Пятки до костей протрешь.

Володя хотел сказать еще что-то, но Хопы уже рядом не было. Чья-то сильная рука легла ему на плечо.

— Ну-ка, пушкарь, идем в милицию! — услышал он требовательный голос.

Володя замер от страха, увидев перед собой милиционера.

— Дяденька, я не пушкарь, отпустите…

В милиции Володя молчал как рыба. Он решил не выдавать Хопу.

— Пусть посидит ночку. Заговорит, — сказал начальник. И махнул рукой: — Уведите!

В комнате, в которую привели Володю, было прохладно. В углу стоял диван. Оставшись один, мальчик сел на него и заснул. Но поспать не удалось. Вызвали к начальнику.

— Ну что, Владимир Валахов, будем говорить или нет? — уже не таким строгим голосом спросил начальник. «Откуда в милиции знают меня?» — удивился Володя.

— Твои родители выехали в Донбасс, — сообщил ему начальник и приказал накормить мальчугана, узнать точный адрес его матери. — Хорошо, что попал к нам. Ох, эти мне беглецы из родительского дома…

Дежурный милиционер немедленно приступил к исполнению приказа. Он куда-то звонил и настойчиво спрашивал:

— Проживает у вас Мария Валахова?

Звонил до самого вечера. Наконец — удача!

— Проживает, говорите? — кричал в трубку милиционер. — Мария Васильевна, да?

Володя затаил дыхание. Радость-то какая! Наконец нашлась мать.

— Все в порядке, хлопец, — сказал милиционер, вешая трубку. — Мамаша твоя живет в областном центре по улице Пионерской, в доме двенадцатом, в квартире третьей.

После ужина Володя, совсем успокоившись, свернулся калачиком на диване и уснул под колючей шинелью милиционера.

…Поезд в Донбасс отправлялся на другой день. В дальний путь Володю провожал милиционер дядя Степа.

— Не убежишь? — спросил он в вагоне.

— Честное слово, не убегу! — заверил мальчишка сопровождающего. — Зачем мне тикать? Не маленький.

— Ну смотри! — погрозил тот пальцем и преспокойно завалился спать.

А Володе было не до сна. Он смотрел в окно и мечтал о встрече с матерью.

Наконец прибыли в областной центр. Очень быстро, без всякого труда разыскали улицу Пионерскую и большой дом — двенадцатый, но в квартире никого не оказалось. Соседка сказала, что Мария Валахова здесь проживает, но сейчас она на работе.

— А ее муж? — спросил милиционер.

— Никакого мужа у Марии Васильевны нет.

— Вот здорово! — обрадовался Володя, но милиционер приуныл и начал сокрушаться, что не застал Марию Васильевну дома.

Вышли в сквер. Долго сидели молча. Милиционер то и дело посматривал на часы, вздыхал тяжело, бросал оценивающий взгляд на Володю. Потом спросил:

— Доволен?

— Конечно! Теперь без Кривого жить будем. Я подрасту, помогать буду.

— Умный ты парень. Вот такие голубоглазые да курчавые блондины все умники. У меня дома такой же. Может, посоветуешь, как мне быть? Тут видишь, такое дело: мать твоя придет вечером, а мой поезд уходит через час.

— Так чего же вы сидите? Идите на вокзал, — простодушно посоветовал мальчишка. — Теперь я дома.

— А расписку дашь, что я в целости и сохранности до матери тебя довез?

— Это можно, — с чувством достоинства произнес Володя и написал в блокноте дяди Степы: «Домой приехал. Спасибо милиции!»

Простившись с дядей Степой, Володя начал присматриваться к ребятам, игравшим во дворе. Он потихоньку подошел к мальчишкам, которые с увлечением мастерили планер.

— Чего тебе тут надо? — сердито спросил у него самый маленький.

— Ничего! Просто посмотреть хочу, — робко ответил Володя.

— Уходи отсюда, деревня! — не унимался малыш. — А штаны-то какие: драные и длинные. Вот деревня!

— Не трогай его, Арнольд, — сказал мальчишка постарше, — пусть смотрит колхозник.

— Ну пусть, — милостиво согласился задира.

— Не полетит, — заметил Володя. — Нет скоса на крыльях.

— Знаешь ты много, — огрызнулся главный мастер, — скажи лучше, когда пшено сеют?

— А ты скажи, когда манка цветет?

Парень задумался, но не ответил. Вместо ответа он задал новый вопрос:

— Сколько будет семью восемь?

— Пятьдесят шесть, — не задумываясь, ответил Володя.

— Куда впадает Волга?

— В Каспийское море.

— Кто был Спартак?

— Вождь римских рабов.

— Мозги работают, — сказал придирчивый собеседник. — Только умываться надо, рубашку чистую надевать…

— Я только что с поезда, — начал оправдываться Володя.

— К кому же ты приехал?

— К маме — Валаховой Марии Васильевне.

В это время во двор вошла маленькая стройная девушка.

— Мария! Это к вам! — крикнул один из мальчишек, указывая на Володю.

— Ты ко мне? — спросила она у Володи, удивленно рассматривая его с ног до головы.

— Я к маме приехал, — пробормотал тот.

— Как же зовут твою маму?

— Марией Васильевной Валаховой. Мне в милиции сказали, что она тут живет, — пояснил Володя.

— Я тоже Валахова и тоже Мария, — ответила девушка. — Вот уж не знала, что в доме живет еще одна Валахова…

Но в доме не жила другая Мария Васильевна. Произошла ошибка. Что теперь делать? Решил Володя возвратиться в Мелитополь. Низко опустив голову, он побрел на вокзал.

Поезд в Мелитополь уже давно ушел, и теперь его нужно ждать целые сутки. Денег на билет не было.

«Что делать?» — подумал с тоской Володя. Немного посидев в скверике, он снял свои ботинки и пошел искать рынок.

На базаре было многолюдно и шумно.

— Кто купит ботинки? Кто купит? — кричал Володя тоненьким голосом. — Ботинки! Почти новые!

— А ну-ка покажи, — пробасил какой-то бородатый дядька и стал рассматривать обувь.

— Рвань, — заключил он. — Трояк могу дать.

— Мало, дядя. Мне на билет нужно, — жалобно попросил Володя.

— Как хочешь, — отрезал покупатель и небрежно бросил ботинки к ногам мальчишки. — Больше не стоят.

Долго ходил Володя по базару, но продать ботинки так и не удалось. Потом стал искать того дядьку, что предлагал три рубля, но не нашел. Отдал бы ему за трешку.

Хотелось есть. Как магнитом, притянуло к лотку с душистыми пирожками.

— Тебе с мясом или рисом? — спросила лоточница.

— Я так…

— Проходи, проходи, не мешай, — сказала тетя. — Кому пирожки с мясом? Пирожки!

— У меня денег нет, а есть очень хочу, — признался Володя, — дайте, пожалуйста, один пирожок… Продам ботинки, тогда расплачусь.

— Иди домой, мать борщ нальет.

— Нет у меня дома. Я потерявшийся…

— Ходят, врут. Кому с мясом, с мясом!

Володя чуть не заплакал. И не потому, что слишком был голоден, а от жалости к себе, от мучительной боли, что оказался один среди черствых людей, не желающих понять, как ему трудно.

— Я маму ищу… Потерялся — и нечего улыбаться. Стал бы я попрошайничать.

Это, видимо, разжалобило женщину, и она сунула в руку мальчишке теплый пирожок.

— Хотите ботинки отдам вам, пригодятся?

Он поставил ботинки у лотка. Пусть не думает лоточница, что он, пионер Володя Валахов, врун и попрошайка.

Не успела лоточница и рта раскрыть, как Володя убежал. Он бежал долго и плакал. Слезы катились градом.

Очутился он снова около вокзала.

«Заночую здесь», — решил Володя и выбрал местечко возле дощатого забора.

На город медленно спускалась ночь. Володя никак не мог уснуть. Рядом то и дело громыхали вагоны, надрывисто свистели паровозы.

Когда совсем стемнело, по забору начали бегать коты. Вдобавок ко всему вдруг, как из-под земли, вырос здоровенный пес и зарычал. Володя поднял руку, чтобы закрыть лицо, но пес сам испугался и с визгом шарахнулся в сторону.

Самое неприятное началось в полночь. Лопухи около забора ни с того ни с сего стали шевелиться и переговариваться: бук-тук, бук-тук… Это сначала испугало мальчишку, но потом все стало понятно: падали крупные, редкие капли дождя и звонко стучали по широким листьям. Пришлось спасаться от дождя в лопухах. Но дождь начал барабанить все сильней и чаще. Мальчишка вынужден был спрятаться от него в вагоне, стоявшем на пути. В вагоне было темно. Пахло навозом. Робко пошарил по углам, спросил: «Кто тут?» Ему никто не ответил. Прижавшись к стене, мальчишка уснул и не услышал, как вагон подцепили к составу, как всю ночь ехал к Азовскому морю.

…Вдруг скрипнула дверь. Володя открыл глаза и, выпрыгнув из вагона, удивился: ни забора, ни лопухов. Перед глазами колыхалось и поблескивало море. Было утро. Стаи чаек носились над водой. У берега дымили пароходы.

«Где я? — с испугом подумал он. — Откуда взялось море?»

Недолго раздумывая, он пошел вдоль берега, любуясь морем, которого никогда до этого не видел. Недалеко от порта повстречал ватагу ребят. Они шли к маленькому пароходику, стоявшему у причала.

Володя спросил у самого маленького, который шел сзади:

— Малец, это какой город?

— Ты что, с луны свалился? — удивился малыш и ответил с картавинкой: — Мариуполь, какой же еще.

Возвратившись на станцию, Володя не нашел там вагона, в котором приехал к морю. Набравшись смелости, он спросил у милиционера, как уехать отсюда в Мелитополь.

— Из детдома удрал, что ли? — спросил тот и подозрительно посмотрел на мальчишку.

— Не знаю я никакого детдома, — обиделся Володя, — от поезда отстал…

— Проверю, — заявил милиционер и, подойдя к телефону, начал звонить в детский дом. Оттуда сообщили, что все воспитанники на месте.

— Доедешь до Волновахи, а там пересядешь на мелитопольский, — посоветовал милиционер Вовке.

— Денег у меня нет, — признался тот.

— Ступай на станцию, найди там милиционера дядю Василия, скажи, что Петр просил устроить тебя на товарный.

Володя бросился бегом на станцию. Нашел там дядю Васю, рассказал ему суть дела, и тот без расспросов отвел его к паровозу.

— Довезешь до Волновахи? Хлопец от поезда отстал, — обратился он к машинисту. — Надо помочь.

— Ладно, — ответил тот, — пусть лезет в вагон. Через час поедем.

До отхода поезда оставалось много времени, и Володя решил пойти на вокзал. Может быть, удастся встретить кого-нибудь из знакомых или хоть кипяточку попить… В желудке пусто, и с голоду голова кружится. Если бы кусочек хлеба… Приглянулся Володе улыбающийся старичок. Бородатый, в пыльных сапогах, с кошелкой. Из кошелки торчат гусиные головы.

— Ну что, на людей городских поглядеть охота? Ну глядите, глядите. Ишь, птица, а кумекает…

— Дедушка, можно сесть рядом? — обратился вежливо Володя.

Завязалась беседа. Мальчик простодушно рассказал о своем горе. Накормив маленького незнакомца, старик посоветовал ему поискать мать в Горловке.

Поезд на Мелитополь тем временем ушел. Но Володю это не особенно огорчило: он подошел к поезду, идущему в шахтерскую Горловку.

— Билет? — спросил у него строгий кондуктор.

— Провожающий! — с независимым видом бросил мальчик.

Войдя в вагон, он забился под нижнюю полку и лежал там, пока поезд не тронулся.

В Горловку приехал вечером.

Переночевав на вокзале возле каких-то женщин, которые не достали билет в Таганрог, Володя ранним утром отправился разыскивать мать.

Но и на этот раз неудача: в Горловке матери не оказалось. Был и в горсовете, и в милиции, заходил в управление шахт — везде один ответ: «Такой нет, сходи…» — и посылали куда-нибудь через весь город, чтобы задать кому-нибудь все тот же вопрос.

Измученный поисками, голодный и грязный, Володя пришел на вокзал и, напившись из водопроводного крана, сказал сам себе: «Найду! Все города объезжу, а найду!»

Долго путешествовал мальчишка по Донбассу, и судьба привела его в Мариупольский детский дом.

Началась война

На самом интересном месте, когда у Анки кончились патроны, а Чапаев ринулся на беляков, кто-то сзади потянул Вовку за тужурку и прошептал в самое ухо:

— Малютка требует.

— Отстань, — раздраженно ответил Володя, хотя знал, что не пойти нельзя. Требования детдомовского атамана Малютки — закон для всех ребят. Если не выполнишь желания атамана, то за обедом получишь ложку соли в тарелку, а постель будет засыпана опилками. Пожалуешься — нос расквасит.

— Иди, говорю, — потребовал тот же шепот сзади.

Володя нехотя вышел из зала. В коридоре под большим фикусом стоял Малютка.

— Почему так долго? — спросил он строго.

— Чапаев в наступление пошел. Интересно… — начал оправдываться Вовка.

— А я тебе что, не Чапаев?

— Ты атаман, а не Чапаев.

— Так вот, карантин кончился? Кончился. Гулять пускают? Пускают. Гони завтра папиросы! — приказал Малютка.

— А где я их возьму?

— Украдешь где-нибудь.

— Не буду я воровать! — наотрез отказался Володя и, оттолкнув Малютку, прошмыгнул в зал.

— Ну, держись! — крикнул ему вслед атаман.

После кино, когда был дан отбой и все ребята детского дома легли спать, Володя долго выколачивал свою постель: в ней было полно опилок.

Утром он обнаружил в своей тумбочке два окурка. Догадался: это месть Малютки. «Пожаловаться? — думал Володя. — Нет! Никогда. Что скажут ребята? Ябедник». Взял окурки, понес в туалетную комнату.

Там возле форточки важно стоял черноглазый, взъерошенный и злой Малютка и курил папиросу.

— Мы еще сочтемся! — пригрозил атаман и дохнул едким дымом в лицо мальчишке.

— Не пугай, не из пугливых! — огрызнулся Володя. — Подумаешь, начальник…

— Это мы еще посмотрим! — прохрипел Малютка и подошел к Володе. Тот не сдвинулся с места. В глазах сверкала решимость. И атаман отступил.

На утреннюю проверку они опоздали, поэтому стали рядом.

Петр Иванович скомандовал:

— Смирно! За отличную работу в мастерской воспитаннику Саше Аверкину объявляю благодарность. — Директор прошелся вдоль строя ребят, потом остановился, достал из кармана пачку папирос и строго спросил: — Кто вчера ночью открыл гвоздем мой кабинет и украл вот такие папиросы?

Все молчали. «Надо сказать, надо сказать… Сейчас все узнают, кто вор», — думал Володя и протянул было руку, но во втором ряду кто-то прохрипел:

— Ябеда!

— Из-за этого вора мы не пойдем сегодня на море, — сказал директор.

— Я знаю, кто вор! — крикнул Малютка.

— Кто? — раздалось сразу несколько голосов.

Малютка, а он действительно был невелик ростом, вышел из строя и повернулся к Володе. Не глядя ему в глаза, сказал:

— Он украл!

Все притихли. Было слышно, как над головой пролетел жук.

— Неправда! — крикнул Володя. — Я не крал!

— Чем ты докажешь? — спросил Петр Иванович у Аверкина.

Малютка засунул руку в Володин карман и извлек оттуда папиросы.

— Вот, смотрите. И в тумбочке у него окурки…

В глазах у Володи потемнело. Он схватил атамана за ворот и дал такую оплеуху, что тот не устоял на ногах. Поднявшись, Малютка бросился на Володю, но, получив ответный удар, снова упал.

— Бей Малютку! — крикнул кто-то пронзительно. — Хватит ему нами командовать!

Строй разрушился, и ребята, подбежав к Аверкину, стали его избивать. Даже девочки, противницы всяких драк, кричали: «Поддайте ему! Так ему и надо!»

— Прекратить! — крикнул директор и начал расталкивать ребят, которые набросились на Малютку.

И никто не заметил, как в это время бежала по двору, размахивая руками, женщина в белом халате — врач детского дома. Остановившись рядом с Петром Ивановичем, она судорожно глотала воздух, что-то хотела сказать.

— Что с вами? — спросил директор.

— Война! — только и могла выговорить она.

— Война! — ахнули ребята.

…А через месяц директор, построив ребят во дворе детского дома, сказал: «Будем собираться в путь. На Урал поедем».

Сообщение о выезде на Урал озадачило Володю Валахова больше всех. Днем раньше он получил ответ от тети Любы из Васильевки, и она, называя его родненьким, глупеньким, сначала поругала за то, что сбежал, «как зайчик», а потом сообщила радостную весть: мать живет в Макеевке. Правда, тетя не советует в тревожное время ехать туда, просит пока побыть в детском доме, но разве может тетя понять мальчика. Он истосковался по матери, и никак ему невозможно ехать куда-то на Урал далеко от матери.

Ночью, когда все крепко спали, Володя услышал неясный гул: где-то далеко стреляли пушки. Мальчишка осторожно встал и, одевшись, вышел в умывальную комнату. Окно там было раскрыто настежь. Не долго думая, Володя прыгнул в темноту и побежал, сам не зная куда.

По булыжной мостовой двигались обозы, громыхали телеги, без фар, на малой скорости шли машины. Слышался топот сапог, приглушенно покашливали люди.

Володя вышел на дорогу. Фыркая и сопя, шестерка лошадей тащила пушку. Запахло конским потом. Кто-то чертыхался около грузовика, где-то хныкал ребенок…

Далеко в море что-то гудело. «А вдруг в этой самой Макеевке уже немцы?» — подумал Володя. Стало жутко.

— А ты чего не спишь? — послышалось из темноты. Подошел высокий матрос. В руках винтовка.

— В Макеевку пробираюсь, домой… Мама…

— Растеряют, а ты их собирай… «Мама», «мама»… — проворчал матрос. — Санько! Отведи и этого в комендатуру! Завтра разберемся.

…Через сутки с попутной колонной автомашин Володя добрался до Макеевки. Было утро. Люди торопились по своим делам.

В городе и признаков нет, что началась война. Не то что в Мариуполе. На улице громко говорит радио. Военных не видно. Колхозники едут на базар, везут огурцы, лук, кур…

— Вовка! Вовка! — послышался знакомый голос из трамвая, громыхающего по стальным рельсам. Мальчишка обернулся. И чуть не закричал от радости. Из окна выглядывал брат Виктор. А трамвай продолжал лететь вперед. Володя побежал за ним. Бежал почти не отставая, боясь потерять брата.

Наконец остановка. Из вагона с корзиной в руке выскочил Виктор.

— Где же ты пропадал? — первым делом спросил тот. — Мы тебя разыскиваем по всему свету.

— И мама разыскивает?

— Ну конечно!

— А Кривой?

— Ушел он. — Витька боязливо оглянулся и шепнул брату: — Он скрывается где-то. Не хочет на фронт.

— Ух, шкура! Я так и знал, что он против красных. Помнишь, как за пионерский галстук меня тянул?

— Помню.

— Ну, ладно, сходим на рынок — и домой, — предложил Виктор. — Вот обрадуется мама…

Купив на базаре картофель, Виктор повел младшего брата домой. Возле старого деревянного дома Виктор остановился.

— Вот где мы живем. А это щель от бомбежки, — он указал на глубокую яму. — Прячемся во время налета.

На крылечко вышла мать. Загремели выпавшие из рук ведра, в доме послышался плач ребенка, остановились прохожие.

— Батюшки! Да неужто это ты? Сыночек… Нашелся…

«Какая она маленькая и худенькая…» — подумал Володя, когда попал в объятия матери.

— А это наш братишка Боря, — сказал Виктор, когда вошли в дом. В кроватке лежал закутанный в пеленки ребенок. — Теперь мы все в сборе и мама плакать не будет.

Голод

Когда в Макеевку ворвались немецко-фашистские войска, жить стало невыносимо. Магазины разграбили. На рынке шаром покати. Холод, голод, аресты, расстрелы.

Валаховы продали все, что у них было, но купленной муки на вырученные деньги хватило лишь на несколько дней. Решили уехать из города в село, но наступили холода, а одежды нет. Лишь Виктора удалось отправить со знакомыми. Он постарше, доберется. Володя, мать и совсем еще маленький Боря вынуждены были остаться в городе.

Однажды в дом вошли фашисты. Проверили пустой сундук, заглянули в горшки, из которых давно исчез даже запах молока, что-то требовали. Один из незваных гостей дал Володьке оплеуху просто так, ради потехи. Маленький Боря завизжал от страха, а фашисты весело загоготали, довольные тем, что напугали малыша.

«Эх, ружье бы мне сейчас», — со злостью подумал Володя и сжал кулаки.

Не миновать бы Валаховым голодной смерти, но нашлись добрые люди. Когда в дом попала бомба и он сгорел, Валаховых пустила к себе в подвал соседка. В глиняной стене старушка имела тайник, в котором хранилась мука. Пекли лепешки, варили мучную похлебку. Так и перебивались с хлеба на воду.

Чтобы чем-то помочь семье, Володя приловчился собирать окурки. Оставшийся табак из них он высыпал в кулек. Потом шел на вокзал и менял на хлеб. Весной и этот промысел перестал быть доходным. Окурки размокали, и за день не удавалось набрать табаку даже на одну папироску. Да и нагибаться стало тяжело: в глазах темнеет.

Недолго жила добрая старушка. Узнали немцы, что ее сын — командир Красной Армии, и расстреляли вместе с евреями, собранными по всему городу.

— В Мелитополь надо пробираться, — сказала мать, — или в деревню. Там весной хорошо. Хоть будем какую-нибудь траву варить. А пойдем через Волноваху, там дядя Александр живет. Поможет.

Из города вышли темной ночью. Единственной ношей у Володи был старенький патефон. За него могли дать немного хлеба, но с ним было жалко расставаться. Когда патефон играл, больной Боря почему-то не плакал. Видимо, музыка успокаивала его.

Чтобы патефон не привлек внимания немцев, Володя заляпал его грязью.

Шли долго и медленно. В поселках и деревнях садились у какого-нибудь дома и отдыхали. Иногда удавалось найти в поле мерзлый картофель. Варили его в солдатской каске.

На пятый день тяжелого пути в маленьком хуторе какая-то добрая горбатая старуха пустила переночевать. Накормила щами с хлебом, уложила спать на солому.

— Чем же отблагодарить тебя? — спросила Володина мать у старухи.

— Ничего не надо, родимые, — ответила та и тяжело вздохнула.

— Может, что сделать надо? — спросил Володя.

— Ты лучше вот это прочитай, — проговорила тихо старуха и подала Володе измятый листок. — Неграмотная я.

— «Дорогие товарищи, — начал читать Володя, — немцы распускают слухи, что Красная Армия уничтожена, что вся Страна Советов захвачена ими. Не верьте этому. Красная Армия разбила немецкие войска под Москвой и гонит их на Запад…»

— Ну, хватит, идет кто-то… — оборвала старуха чтение и проворно взяла у Володи листовку, В комнату вошла высокая, плоская как доска женщина. Заговорила нараспев:

— Авдотьюшка! Ты уж продай мне еще картошки на семена. Немецкими марками заплачу. Деньги надежные…

— Вот и прибереги их, — усмехнулась старуха. — Может, пригодятся: их на зад немцам наклеивать будут, когда удирать станут.

— Да ты что, с ума сошла, что ли? — испугалась женщина. — Куда им удирать? Господь послал их сюда.

— Я ничего, пока еще в своем уме, а вот, говорят, под Москвой трепанули немчуру… Вот те и господь.

— Да ты что! — всплеснула руками соседка. — А не брешешь? Ну, я пойду!

Когда женщина вышла, старуха сказала:

— Теперь все село знать будет, не баба, а радио.

…И снова грязная, скользкая дорога. Снова плачет Борька, молча роняет слезы мать. Лишь Володя не унывает: «Значит, наши дают немцам по скулам».

В полдень пришли на станцию Еленовку. Сели отдохнуть, а Володя отправился на базар.

Едва он пробрался сквозь толпу и очутился возле длинных деревянных столов, за которыми сидели торговки, как его окликнул знакомый голос:

— Здорово, приятель!

— Хопа! — крикнул Володя и обомлел: перед ним стоял во всем темном немецкий полицай. На ремне пистолет.

— Чего испугался? Он самый — Хопа.

— Я не испугался.

— Ты что тут делаешь?

— На жратву смотрю, — нахмурился Володя.

Ему вовсе не хотелось разговаривать с немецким холуем. Вот сказать бы ему, что наши бьют немцев под Москвой. Ишь вырядился, кобель.

— Есть, наверное, хочешь? — спросил Хопа, рассматривая Володины лохмотья.

— Хочу! — вызывающе сознался Володя. — А что?

— Мы это дело сейчас провернем, — лукаво подмигнул Хопа и, пройдясь вдоль рядов, остановился около толстой торговки, перед которой лежала стопка румяных пирогов.

— Из чистой муки? — спросил он.

— Конечно, ваше благородие.

— В немецком складе, наверное, украла?

— Что вы, ваше благородие, господь видал, как из колхозного амбара тащила!.. — запричитала торговка.

— Господь видал, а я не видал. Давай-ка сюда пироги, а сама — марш в полицию. Понятно?

— Ваше благородие! Зачем же в полицию! Другое дело пироги… Берите.

— Правильно, — сказала другая торговка. — Мы картофельными оладьями торгуем, чтобы детям тряпье купить, а она каждый день по десять ведер пирогов белых приносит.

— Ах, так! Гони все марки. Без разговору! Или прикончу на месте! — прикрикнул Хопа. — Там разберутся, чья мука!.. Пироги тоже высыпай!

Румяная торговка задрожала и без разговора отдала ему горсть марок и десятка три пирогов.

Какой-то дед подскочил к Хопе с мешком и, выставив козлиную бороду, заговорил:

— Возьми, господин справедливый полицай, а то куда ж пироги складывать будешь…

Взяв мешок, Хопа дал старику две марки, и тот так же быстро исчез, как и появился.

Когда вышли с базара, Хопа сказал Володе полушепотом:

— Забирай пироги. Только об этом — ни гугу! Мы еще встретимся.

— Не маленький, — ответил Володя. — А я сначала думал…

— Думай в уме. Ешь пироги, а трепаться не моги, — сказал Хопа и скрылся в толпе.

Отдавая пироги матери, Володя шепнул:

— Хопу встретил. В немецком мундире, а сам за наших. Пироги он дал мне, я и догадался.

— А ты помалкивай, если догадался, — ответила мать сердито.

…За пять дней дошли до Волновахи. Последний пирог съели утром, а вечером ужинали у дяди Александра.

— Ну, как живешь? — спросила у него Мария Васильевна.

— Недурно. Немцы платят хорошо. Вожу паровоз с ответственным составом. Живу, дай бог каждому…

— Значит, на фашистов работаете? — удивился Володя и насторожился, ожидая ответа.

— Твоя мать не захотела работать, вот и ходит, как тень, вас голодом морит, — ответил тот. — Жрать захочешь, у черта работать будешь.

— Я человек рабочий, и тебе наша рабочая линия известная, — отрубила мать Володи и перестала есть, положив ложку.

Положил свою ложку и Володя.

Нескладно началась жизнь Валаховых у дяди Александра.

На следующее утро их не позвали к столу. Не покормили и в обед.

— Ты что же обеда не варишь себе? — спросила хозяйка дома Наталья. — У нас ведь тоже все по норме.

— У меня нечего варить. А работать на немцев я не пойду.

— А патефон-то для кого бережешь?

— Веселиться будем, когда фашистов прогоним.

— Язык чешешь зря, — сердито буркнула Наталья. — Александр-то состав до Волги уже водит. Возврата не будет.

— Ничего. От Москвы немца отогнали и от Волги отгоним.

Крепко поспорила в этот день Мария Васильевна с Натальей. А вечером дядя сказал решительно:

— Кормить даром не буду. Или добывайте себе хлеб или уходите.

И поменяла Мария Васильевна патефон на продукты. Не стало патефона — единственного утешения больного Борьки. Он показывал тоненькой костлявой ручонкой на тумбочку, где недавно стоял патефон, и говорил: «Му-му… Му-му…»

— Нет у нас теперь му-му, — отвечала ему мать, смахивая украдкой слезы. А Борька не понимал ничего. Он смотрел ввалившимися глазами на мать и повторял одно и то же: «Му-му…», требуя музыки.

Вскоре его муки кончились.

Однажды пришел Володя домой радостный.

— Мама, смотри! Это за табак выменял! — еще с порога закричал он и показал свиную ножку. — На бойне дали. Вари холодец…

Мать ничего не ответила. В доме было тихо.

— А где Боря? — спросил Володя, догадываясь, что в доме что-то случилось.

Мать молча смахнула ладонью слезы.

Мальчишка бросился к сундучку, на котором обычно спал Борька, поднял простынку и увидел братишку. Глаза его совсем провалились, щеки втянулись внутрь, а пальчики, необыкновенно тоненькие, посинели. Умер бедняга.

Володя сел на порог и горько заплакал. Где-то пьяные горланили песню. Проехал на мотоцикле офицер. В коляске скуластый бульдог. Собака важно смотрела по сторонам и басовито лаяла. Володе хотелось убежать куда-нибудь, чтобы не видеть и не слышать ничего. Все вокруг чужое и противное. Только солнце, ярко льющее свои лучи, да земля под ногами были по-прежнему родными.

А через несколько дней слегла мать. Из горла хлынула кровь. И пошел Володя с мешком по Волновахе. Он ходил и рассказывал людям о том, что его мать до прихода немцев была лучшей литейщицей на заводе, воспитывала троих детей, покупала себе хорошие платья, а теперь лежит в чужом доме и умирает с голоду. И все это потому, что пришли оккупанты. Люди помогали чем могли. Володя приносил домой и молоко, и яйца, и хлеб. Тем и жили.

Летом матери стало немного лучше. Она уже поднималась с постели, ходила с палочкой по двору, в огород и даже полола грядки.

Как-то, собираясь идти в очередное путешествие за хлебом, Володя услышал ворчливый голос тетки Натальи:

— Живете у нас на дармовщину… Чтоб сегодня бутылку молока мне принес! Неблагодарная тварь.

— Никуда не ходи! — сказала Мария Васильевна сыну. — Хватит унижаться.

В тот же день они ушли из дома фашистского прихвостня дяди Александра. Решили податься в Новую Васильевку.

Мария Васильевна шла медленно, опираясь на палку, часто останавливалась, отдыхала. Следом за нею, босой, в заплатанных штанишках, подпоясанный веревочкой, которая заменяла когда-то Боре свивальник, шагал белоголовый Володя.

Партизан-одиночка

От Волновахи до Новой Васильевки километров сто пятьдесят. На машине доехали бы часа за три. Пешком здоровый человек может дойти за три дня. Но Валаховы шли целый месяц. По нескольку дней приходилось жить на хуторах у добрых людей, потому что, и без того болезненная, Мария Васильевна похудела, обессилела и едва плелась.

Ночевали и в поле, и в старых скирдах, а иногда и прямо у дороги.

Наконец и Новая Васильевка.

— Батюшки мои! — заголосила тетя Люба, когда Володя с матерью вошли в дом.

А брат Виктор от неожиданности и испуга выронил вилку. Если бы ему пришлось встретить мать и брата где-нибудь на дороге, то он ни за что не узнал бы их — такие они были тощие и оборванные.

— Только кипяченое молоко и куриный бульон, — сказал дядя Толя, когда Володя взял в руки хлеб. — Хлеба ни крошки нельзя!

— А вы почему не на фронте? — спросил Володя.

— Об этом потом, а сейчас снимай с себя все и лезь в корыто, — приказал дядя Толя.

Искупавшись, Володя вышел во двор. Следом за ним — Виктор.

— Почему дядя Толя дома сидит? — нервно спросил Володя. — Он же на войне был… Почему?

— Много будешь знать, скоро состаришься, — присвистнул Виктор и, потрепав Володю за волосы, доверительно зашептал: — Дядя не дезертир. Он тут по особому заданию. Запомни: в балке, возле трех кустов, зарыты все колхозные машины. Трактора тоже там.

— Зачем запоминать-то?

— Ну, в случае чего… Может, дядю арестуют. — И на ухо еще тише Виктор сказал Володе: — О подпольщиках слыхал что-нибудь? А о партизанах? Вот это люди… А пока чок-молчок. А о балке запомни.

— В ба-лке, — протянул Володя и вспомнил девочку Олю, свою маленькую учительницу, для которой рвал когда-то цветы в том месте. — Ты не знаешь, тут в Васильевке живет Оля.

Виктор вздохнул, помолчал немного и ответил сухо:

— Фашисты сожгли… И ее, и мать, прямо в доме. Знамена они прятали… Таких людей сожгли, проклятые!

— Нет теперь Оли?

— Нет. Сидит теперь на пожарище пес, к головешкам никого не подпускает. Сбесился, что ли.

Комок слез подкатился к горлу, и Володя, не говоря ни слова, бросился к тому месту, где когда-то красовался дом с расписным крылечком, в котором жила Оля. Теперь там стояла закопченная печка с высокой трубой да валялись черные головешки.

Долго смотрел мальчишка на пожарище. И вдруг ему показалось, что там, где была труба, стоит сахарный столб, а на этом столбе Оля с тем самым венком, который он дарил ей на лужайке. Володя хотел подойти ближе, но из-под мраморного столба выскочил здоровенный пес, немножко похожий на Жучку, и грозно залаял.

Потом все завертелось и стало кружиться… Почему-то заиграла музыка, заговорили люди.

— А как он очутился? — услышал он дядин голос.

— Рассказал я ему про Олю, а он и побежал, — ответил Виктор. — Чудак.

— Обморок, — сказал дядя Толя. — Бывает.

Сильные руки подняли Володю с земли. Вертится небо, пахнет махоркой, скрипит дверь, и голова утопает в подушке.

Володя проболел до самой зимы. Все думали, что он не выживет, но мальчишка оказался живучим. Ребята тянули покататься на лыжах, но не было валенок. Только и дел было — сидеть у окна да вытачивать пику из куска ржавого железа. Напильник был староват, слабо брал металл, но помаленьку дело продвигалось.

Однажды в дом зашел незнакомый старик. Высокий, глаза добрые.

— Хозяин дома? — спросил он.

— Навоз в поле возит, — ответил Володя и принялся водить напильником по железу.

— А братишка где же?

— Угнали полицаи. Где-то окопы роет. Записку прислал. Кормят плохо, а бьют, как собак.

— Ничего, скоро кончится все это. Потерпи маленько.

— А вот пырну в пузо этой штукой, будут знать.

Стариц подошел ближе и покачал головой:

— С такой пикой против автомата не попрешь.

Голос старика казался знакомым, но Володя не мог вспомнить, где слышал его.

— А если шину проткнуть? — простодушно спросил мальчишка.

— Узнают — расстреляют, — ответил старик. — Да и мал ты еще заниматься такими делами. А за то, что ты ненавидишь их, злость имеешь, хвалю. Главное — сердцем не дрогнуть, не покориться.

Володя обиделся. Он давно уже не считал себя маленьким.

— А если убить немца? — ошарашил он старика новым вопросом. — Особливо офицера.

Старик удивленно вскинул свои лохматые брови, и Володя тогда вспомнил и узнал в нем уполномоченного, который когда-то дал ему денег на ботинки.

Но старик начал отнекиваться.

— Ты что-то путаешь, — сердито сказал он. — Я всю жизнь продаю зажигалки. Хочешь, и тебе подарю.

Зажигалка оказалась очень хорошей.

Уходя, старик сказал:

— Передай дяде, что был дед и просил деньги за проданные зажигалки.

Володя снова остался один. Вдруг за окном послышались крики. Фашисты гнали новую партию людей рыть окопы.

День и ночь гитлеровцы готовили оборонительные рубежи под Мелитополем. Работать заставляли всех: стариков, женщин, детей. Неподчинившимся — расстрел.

В толпе были и мать, и тетя Люба. Мать о чем-то спросила немецкого офицера, указывая рукой на дом. Фашист ударил ее плеткой. Другая женщина тоже что-то сказала. Офицер ударил и ее. Женщина упала. Солдаты начали избивать ее ногами.

Схватив недоделанную пику, Володя, не помня себя от гнева, выскочил во двор. О, как ненавидел он этих зеленых немецких солдат, злых, самодовольных, сытых, кровожадных. Хотелось подбежать к фашисту и пырнуть пикой в звериную противную морду.

— Ты куда? — услышал он за своей спиной резкий голос и, повернувшись, узнал старика, подарившего ему зажигалку. — Иди сейчас же домой. Пристрелят, как щенка… С умом это делается. Ясно?

Володя остановился как вкопанный. А старик, сгорбившись, заковылял по улице, опираясь на суковатую палку.

Вечером возвратился дядя Толя.

— Старик приходил, — сообщил ему Володя. — Просил деньги за проданные зажигалки.

— А он ничего не оставил? — поинтересовался дядя Толя.

— Ничего. Только зажигалку мне подарил. Во какая!

Дядя Толя вышел в сенцы и возвратился оттуда с бумажкой. Володя догадался, что эту записку в условленном месте оставил старик.

Однажды ночью раздался стук в окно. Володя поднял занавеску и услышал голос старика:

— Анатолий, спасайся… К тебе идут.

Дядя Толя не успел скрыться. Немцы забрали его и посадили в мелитопольскую тюрьму.

Разговорчивые псы

На лугу было так же много цветов, как и в то время, когда Володя был здесь с Олей. Все как прежде. Лишь кусты стали чуточку повыше да не слышно песен с поля.

— Зачем пришел сюда? — задиристо спросил курносый парнишка, поднимаясь из гущи ромашек навстречу Володе.

— Щавель рву, не видишь, что ли?

— А ну проваливай отсюда.

— А ты кто такой? — не трусил Володя.

— Мишка Костин, вот кто.

— А я Володька Валахов. Слыхал?

— Это твой дядя в тюрьме? И еще брат у тебя, Витька, которого немцы угнали. Да?

— А ты думал! Я и сам против фашистов. Понял?

— Давай вместе щавель рвать, — предложил Миша.

— Давай, — согласился Володя.

Щавеля было много. Через полчаса пазухи ребят отдувались.

— Щавель — это не еда, — заметил новый знакомый Володи. — Вот если бы колбаса была…

— Конечно, колбаса лучше, — согласился Володя. — Только где ее достанешь, она, как щавель, не растет на лугу.

— Я знаю где, — прошептал Миша, — у немцев.

Через минуту ребята уже разрабатывали план действий. Надумали так: когда солдаты будут разгружать машины и носить в склад ящики с колбасой и мешки с мукой, они подойдут и скажут: «Господин солдат, дозвольте помочь вам?» Если солдаты разрешат помогать, Володя спрячется среди ящиков, а немцу Миша скажет, что Володя убежал, мать позвала. А там дело простое: как только немцы закроют склад и Володя останется один, он начнет выбрасывать в окошечко колбасу. Часовой не заметит. Он стоит всегда у двери, а окошко с другой стороны, где высокая крапива, там часовых нет. Миша все выброшенное соберет и притащит к кустам на лугу.

Смело задумано, только удастся ли?

Когда к складу подкатили три грузовика, мальчишки уже крутились там. Их заметил долговязый немец в черных очках и поманил к себе пальцем:

— Русский, швабра давай! — Он нагнулся и показал, как метут веником пол. — Пиль, очень много пили.

— Гут! — ответил Миша и помчался домой за веником.

— Ты будешь искать мяу-мяу, — сказал долговязый Володе. — Мишку кушать надо.

Володя сначала не понял, о чем говорит немец.

— Я котом не хочу быть, — запротестовал он. — И мышей жрать не буду.

— Не кот ты, ты сам принесешь кот, — пояснил, улыбаясь, солдат. — А лучше драй кот неси.

Вскоре мальчишки возвратились. Один принес веник, другой — трех тощих кошек в плетеной кошелке.

— Ого! Карашо! — одобрил долговязый. — Теперь надо помогать. Немцам все помогать должны.

Ребята только этого и ждали. Принялись за дело. Мели пол, носили ящики. Пыль стояла столбом. Еще бы! Ребята так трясли мешки из-под табака, что долговязому немцу пришлось выйти из склада за дверь. Солдаты, носившие в склад мешки с мукой и крупой, чихали.

— В бочку лезь, — прошептал Миша. — Я прикрою.

— Лучше в куче мешков. В случае чего — скажу, что заснул по глупости, — также шепотом ответил Володя.

Конечно же, немец спросил через некоторое время:

— Где другой, тот, седой?

— Убежал еще котов ловить, — пояснил Миша.

— Гут, — ответил немец и чихнул. — Генук, запираю.

— Генук, генук, — повторил Миша, что означает по-русски: «Достаточно» — и это немцу понравилось, он улыбался.

— Я люблю детей, у меня три сына, — сказал немец.

Володя, задыхаясь под мешками, слышал, как Миша разговаривал с кладовщиком, слышал, как потом загремели накладки, щелкнул замок, и наступила тишина.

«Ушли», — решил он и вылез из-под мешков.

В складе стоял полумрак. Одна из кошек подбежала к Володе, мурлыча, начала тереться мордой о колени.

Чего только не было в складе: и селедка в бочках, и колбаса на крючьях, чтоб кошки не достали, и ящики консервов!..

Володя снял большущее колесо копченой колбасы и ожесточенно начал жевать. Остатки отдал кошкам. Потом попробовал селедку. Тоже всю не съел. Дал кошкам — не едят.

Наконец на улице стемнело. Володя подошел к окошечку, зарешеченному железными прутьями. Попробовал выбросить банку консервов — не пролезла.

«Буду бросать колбасу и селедку», — решил он. Длинная полукопченая колбаса легко скользнула между прутьями.

— Миша, лови! — шепнул Володя, но ответа не последовало.

«Наверно, боится крапивы и убежал надевать длинные штаны», — решил Володя и, не теряя времени, начал бросать в окошечко колбасу. Потом собрать можно. Все шло хорошо, но неожиданно за стеной, в густой крапиве, началась собачья возня.

Подтащив ящик, Володя глянул в окошечко и чуть не умер со страху: огромный пес тащил длинную колбасину прямо по улице. А за ним, облизываясь, бежали псы поменьше.

«Надо бросать селедку, — решил мальчишка. — Может быть, поедят соленого, захотят пить и убегут».

А товарища все не было. Володя беспокоился.

В углах зелеными огнями светились кошачьи глаза. Сначала было очень страшно. Тряслись руки, волосы шевелились, спина мерзла, потом стало вдруг жарко. Захотелось пить, никогда так не хотелось. Володя обшарил все углы. Нашел большую бутыль. Может быть, вода? Нужно открыть и попробовать на вкус.

Немецкий часовой ходил возле двери, громко топая сапожищами и мурлыча себе под нос какую-то песенку.

Володя потрогал бутыль. В ней соблазнительно забулькало. Пить захотелось еще сильнее. Открыл пробку, понюхал: спирт. «Пьют же люди, не умирают, может, хоть немного утолит жажду». Выпил три глотка из горлышка, губы и язык обожгло как огнем, закусил колбасой и захмелел. Все стало ему казаться не таким, как всегда. Себя он возомнил смелым героем из приключенческого романа, кошек — учеными тиграми, а часового — козявкой. Псы, на которых он только что так злился, теперь в его воображении стали милыми учеными львами. Он выбросил в окно еще три круга колбасы и услышал, как один пес проворчал человеческим голосом: «Давай больше, чего так мало! Шевелись!»

Володя выбросил еще и заикающимся голосом сказал:

— Ешьте, лохматые друзья! Хоть вы и собаки, получше фашистов.

— Есть некогда. Вместе будем есть, а пока давай торопись…

Голова закружилась, и Володя сел на кучу мешков. «Что за чудо, почему собаки заговорили человеческим голосом?» — думал он.

Что было потом, Володя не помнит.

Проснувшись, он сообразил, что произошло. Голова трещит, в желудке словно пожар, горит все. Непонятный стук, приглушенный разговор. Натянув на себя ужасно пахнувший табаком мешок, мальчишка лежал ни жив ни мертв. Табак лез в нос. Нестерпимо хотелось чихать. Он зажал ладонью рот и нос, но не сдержался, чихнул. Получилось кошачье фырканье.

— Опять кот? — услышал он голос немецкого кладовщика.

— Это я, ваше благородие, — подоспел с ответом Миша.

— Плохо, очень плохо, — тряс головой кладовщик, разглядывая разбросанную по полу колбасу. — Шакалы, а не кошки.

В это время к складу подъехал в двухколесной бричке комендант с переводчиком. Кладовщик вышел из склада. Воспользовавшись этим, Володя прошмыгнул в дверь и бросился наутек.

Комендант заметил убегающего мальчишку и, хлестнув лошадь, погнался за ним. Все ближе и ближе топот копыт. Отчетливо слышна брань коменданта. Уже над головой хранит лошадь, на шею капает пена с удил… Просвистела нагайка — и кипятком обожгло спину.

Володя упал. Сколько лежал, не помнит. Встал. Липкая кровь залила лицо. Рядом никого, и мальчик побежал за околицу.

А там уже поджидал с самого утра Миша.

— Ой, Вовка, кто тебя так? Кровь-то, кровь-то… Давай подорожником.

Володя лег на живот, и Миша обложил рану прохладными листьями подорожника. Хотелось Володе рассказать про спирт, но раздумал, стыдно. Вместо этого он предложил:

— Давай теперь в штаб заберемся.

— Зачем? — удивился Миша.

— Немцам вредить будем, а потом песку в баки автомобилей насыплем, подожжем что-нибудь…

— Вот это дело, — сразу же согласился Миша. — Будем как настоящие разведчики.

Поговорив немного о предстоящих «боевых операциях», ребята направились в село. Домой они несли килограмма по два копченой колбасы.

— Где ночевал? — напустилась на Володю мать.

— Рыбачили с Мишкой. Всю ночь сидели на берегу. Ничего не поймали, — выкручивался Володя. Спина горела от немецкой нагайки, и очень хотелось спать.

— А колбасу где взял?

— На улице нашел.

— Ой врешь! Ну да ладно, давай ее сюда. Дяде Толе в тюрьму отнесем.

Рано утром направились в Мелитополь. Понесли в тюрьму дяде Толе колбасу и картофельные оладьи.

Володя шел впереди матери.

Теплый ветер трепал его светлые волосы, обдувал спину, и рана болела не так сильно. «Как бы им за все: за маму, за братишку, за дядю Толю, за девочку Олю и за себя отомстить?» — думал Володя.

Мать шла ровным, неторопливым шагом, немного откинув назад голову. Изредка она смотрела по сторонам на пустые, заросшие высоким бурьяном поля и повторяла одно и то же: «Проклятье!»

Замедлив шаг, Володя пошел рядом с матерью.

— Мама, немцев скоро прогонят? — спросил он тихонько.

— Скоро, — ответила мать и тяжело вздохнула.

Володя заметил, что ей трудно говорить, и не стал больше приставать с вопросами.

В селе Константиновке решили отдохнуть. На улицах было пусто.

— А где же люди? — спросил Володя у старушки, которая шла навстречу с пустыми ведрами.

— Работают, — прошамкала та. — Всех немец за реку согнал окопы рыть. Вроде наши Ростов взяли, сюда идут…

— Наши идут! Наши идут! — обрадованно закричал Володя.

Мать строго посмотрела на него и, не говоря ни слова, направилась к речной переправе. Через речку их перевез мальчишка.

— Платы не надо, мы даром перевозим. А вот наши скоро придут, тоже перевозить будем…

— Комсомолец, поди? — спросила тихо Мария Васильевна.

— Это вас не касается. Вылезайте, приехали.

Когда проходили мимо того бугра, где Хопа стрелял когда-то из самодельной пушки, Володя рассказал о том, как он искал мать в этих местах. По городу шли молча.

— Вот и тюрьма, — остановилась мать, показывая на высокое здание с железными воротами. — Томятся там настоящие люди, а не жулики и убийцы.

Вдруг ворота раскрылись, и фашисты вывели из тюрьмы изможденных людей. Руки у них были связаны. Один из арестованных шел с высоко поднятой головой. Рубашка на нем была разорвана в клочья.

Когда арестованные проходили совсем рядом, он посмотрел на Володю и чуть заметно подморгнул.

Володя не сразу узнал Хопу. Высокий, длинные растрепанные волосы, лицо заросло, словно гусиным пухом, под глазами синяки. Сердце у Володи заколотилось, ноги ослабли.

— Хопа! Хопочка! За что тебя?!

Гитлеровец толкнул Хопу в спину дулом автомата, но тот даже не пошатнулся, продолжал идти твердым шагом.

Вслед за одной партией арестованных вывели другую. Гитлеровцы не разгоняли собравшуюся толпу. Пусть смотрят, как расправляются с теми, кто не покоряется.

— Прощай, пушкарь! — крикнул Володя и сжал кулаки: «Была бы хоть та пушка, из которой стрелял Хопа! Ух, я им, гадам…»

На плечо мальчишки легла чья-то горячая ладонь. Обернулся: стоит тот самый дед. Сгорбился, трясет головой, нога поджата, в руках костыли.

— Подрастешь, отомстишь за друга, а пока молчи, молчи…

— На расстрел повели, — вздохнула проходящая мимо пожилая женщина и перекрестилась. — Уж какую партию угоняют, изверги.

— Петя! Петя! — надрывисто кричала женщина. — Петя! Сынок!

— А этого за что, боже мой? — удивилась Мария Васильевна.

В толпе арестованных шел со связанными руками мальчишка лет десяти. Сквозь разорванную рубаху видны синие рубцы. Такие, как на спине у Володи, которых мать еще не видела.

— Сыпал в баки машин песок и протыкал колеса, — дрожащим голосом объяснил старик. — Герой.

Володя хотел подойти к деду, сказать, что узнал его, спросить, почему он здесь и почему знает о мальчишке, но старый знакомый уже исчез.

Одна женщина, узнав, что мужа ее расстреляли ночью, громко рыдала. «Может быть, и дядю расстреляли», — подумал Володя.

Свидания с заключенными не разрешались. Всех, кто принес передачу, немцы пропустили во двор, а затем начали ставить на узелках пометки дегтем. Потом узелки летели в общую кучу. За высоким забором гремели цепи и лаяли собаки.

— Мама, идем отсюда, — попросился Володя. — Страшно как…

На обратном пути он нашел на дороге немецкий бинокль.

— Брось, — приказала мать.

Володе не хотелось расставаться с находкой. Скрепя сердце швырнул он на пыльную дорогу бинокль, предварительно вывернув из него линзы.

Пожар

— Сколько протерпишь? — спросил Володя у Миши и приставил стекло линзы к пятке товарища.

— Пока дым не пойдет, — ответил тот.

Володя стал считать:

— Раз, два, три…

На пятнадцатой секунде Миша вскрикнул:

— А теперь сам попробуй.

Володя принялся палить свою пятку.

— Зачем так быстро считаешь? Такие секунды не бывают.

Недолго терпел и Володя.

Потом ребята стали выжигать на доске свои имена. Скоро и это надоело.

— Отдай мне эти стекла, — попросил Миша, — буду рисунки на палках выжигать.

— Тоже мне, рисунки выжигать. Да этими штуками немецкую комендатуру спалить можно. Понял? Бросим ночью на камышовую крышу, а днем пожар. Кто поджег? Пусть найдут попробуют.

— Вот потеха будет, — обрадовался Миша, потом задумался. — Не пойдет. Кто линзу направит на солнце?

— Да, это верно, — согласился Володя. — Тогда давай насыплем в баки машин песок. Пусть попробуют на грязном бензине разъезжать.

— Боязно, — сказал Миша.

— Ну как хочешь, — произнес Володя.

Уже давно разместилась в Васильевке автомобильная часть. Машины по всем садам стоят. Вот и здесь они приткнулись к яблоням, глазеют блестящими фарами.

Завтра они повезут снаряды фронту или отобранное у жителей села добро. Если бы вдруг все машины у немцев были испорчены, как тогда они смогли бы возить хлеб, крупу, бомбы, оружие?

Володя присел за куст, притаился.

«Песок сыпал… Герой…» — вспомнил деда. Если бы тот знакомый добрый дяденька, так ловко подделавшийся под старика калеку, был рядом? Смелый небось человек.

До автомашины рукой подать. Подкрался к крайней и убедился, что часовой ничего не заметил, отвинтил крышку бензинового бака и бросил в него горсть песку. Булькнуло, но часовой даже не подернул головы. Подполз к другой машине. Снова булькнуло. Около пятой машины он вдруг вспомнил, что забыл поставить на место крышки от бензобаков, и пополз обратно. Через несколько минут все крышки были на месте, словно их никто не трогал.

Плохо, что в деревне не стало петухов. Некому кричать под утро. Незаметно подкрался рассвет. Уже хорошо виден часовой. Он стоял возле яблоньки и, обняв автомат, дремал.

Переползая от яблони к яблоне, от куста колючего крыжовника к душистой смородине, Володя выбрался из сада и во весь дух пустился к дому. Пробегая мимо того места, где когда-то жила Оля, он остановился. Из-под черной печки выглянул пес, зарычал, но не залаял. «Надо ему еще еды принести», — подумал мальчик.

Вернувшись домой, он крепко уснул. Разбудил его звон колокола. На улице шум: «Пожар! Пожар!»

Возле комендатуры взад-вперед бегали солдаты. Они отстояли дом. Сгорела только крыша.

В это время откуда ни возьмись появился Миша.

— Вот здорово, — подмигнул он приятелю, — это я из рогатки! Камень завернул в паклю и подпалил линзой… Здорово.

— Тише ты! Молчи!

— Молчу, только почему от тебя бензином пахнет? — многозначительно спросил товарищ.

От Володи действительно пахло бензином на версту. Особенно от рубашки.

— Надо постирать ее, — предложил Миша.

Володе сразу стало страшно. Ему показалось, что сейчас нагрянут немцы и, как того мальчика, сначала изрубцуют нагайкой, а затем отправят в тюрьму. И так же соберется толпа и будет смотреть, как его поведут на расстрел…

Разговор мальчишек услышала Мария Васильевна. Она позвала Володю в дом и сказала:

— Нынче воскресенье, сынок. Возьми-ка в сундуке чистую рубашку и штаны. А о делах ваших вы должны знать одни, — шепнула на ухо сыну. — Рогатку пусть Миша спрячет.

Переодевшись, Володя пошел с другом на луг, где росла высокая трава и цвели цветы.

Долго растирал он в ладонях желтые цветы донника, чтобы руки пахли цветами, а не бензином. Смущала только чистая рубаха.

А вдруг кто-нибудь спросит, почему Володя в чистой рубахе? Всегда ходил в нестиранной. Выход был найден быстро: Володя лег в траву, а Миша начал волочить его за ноги, переворачивая с боку на бок. После этой процедуры рубашка стала грязно-зеленой.

Ребята от души хохотали. Усевшись в густую высокую траву, они вспоминали, как раздобыли колбасу в немецком складе, потом Володя сдвинул брови, посуровел и рассказал, как вели совсем еще маленького мальчишку вместе со взрослыми на расстрел. А мальчишка какой… Герой!

— Слышишь, что это? — Миша вскочил, насторожился. — Угоняют.

Из Васильевки доносился плач женщин. По лугу бежали две девушки, за ними гнались немецкие солдаты. Догнали. Повели опять в село, скрутив руки.

— Бежим домой! Ну, если маму угонят, я им! — со злостью произнес Володя. — Бежим скорее!

В селе слышался плач: гитлеровцы угоняли в Германию девушек. Большую толпу женщин, стариков, детей окружили немецкие автоматчики.

Широко расставив ноги, стоит немецкий офицер. В руках здоровый желтый портфель. Офицер, заглядывая в список, называет фамилию, и после этого широколицый полицай выкрикивает фамилию несколько раз. Из толпы выводят девушку…

— Ух, гады! — шепчет Володя. — Вот гады! Звери проклятые! А этот черт — морда рыжая, всегда с этим портфелем.

В толпе стоит мать, с нею брат Виктор. Володя только сейчас заметил их. «Когда же Виктор возвратился? — недоумевает Володя. — А может быть, прятался где-нибудь?»

Вдруг офицер повернулся в сторону ребят и что-то сказал солдату.

— Эй! — крикнул тот. — Давай тоже, — солдат указал автоматом, чтобы Володя и Миша стали в толпу. — Быстро!

Словно сговорившись, ребята бросились к изгороди. Раздалась длинная автоматная очередь. Володя упал в грядку и пополз на четвереньках в капусту. Обернувшись, он увидел Мишу. Друг все еще перелезал через изгородь. Потом упал и не поднялся…

Военная карта

Блеснула молния. Пошел крупный дождь. В придорожную канаву налило столько воды, что сидеть там стало невозможно. Сержант, командир группы разведчиков, посмотрел на часы со светящимся циферблатом, поднес их к уху, прищелкнул языком и сказал тихо:

— Ночь кончается, а толку нет.

— Надо было хватать того плюгавого немца, который шел в Андреевку.

— Нам «язык» нужен офицерский, а не какой-нибудь. Что знает твой кривоногий тыловик, да еще рядовой?

— Это верно, товарищ сержант.

— Сколько раз учил: в разведке обращаться по имени.

— Виноват, товарищ Петя.

— Не товарищ, а вообще — Петя. Давай сигнал.

— Мяу! — по-кошачьи закричал разведчик Фома.

В темноте послышались шаги. Подошли два разведчика. Они сидели в засаде у самого моста.

— Ну, как? — спросил сержант.

— Плохо, — ответил один из разведчиков. — На тот берег уже не перебраться, до следующей ночи придется ждать.

— Мы уже и сарай подходящий присмотрели, — послышался другой голос. — Пересидеть бы дождь, а потом под Васильевку.

— Ладно, — согласился командир. — Пошли…

Молча слушал этот разговор ефрейтор Левашев. Ему очень хотелось скорее добраться до Васильевки, где он учительствовал перед войной. Бывший учитель был почти уверен, что в знакомом селе разведчикам легко удалось бы раздобыть «языка».

В темноте разведчики подошли к маленькому, покосившемуся сараю.

— Фома, иди проверь, — приказал сержант, — а мы побудем тут. Если что, мяукай громче…

Фома вошел в сарай, пошарил по углам лучиком фонарика. Ни души. Подошел к куче сена, прислушался. Оттуда донесся легкий храп. Смахнув сено с храпящего, разведчик замер от удивления. Кто-то лежит под офицерской тужуркой. Навалившись всем телом на Володю и закрыв ему рот, Фома громко замяукал. В сарай ворвались разведчики.

— Полковника поймал, — прерывистым шепотом доложил Фома командиру. — Щуплый, но живой. Ишь брыкается…

Но каково же было удивление разведчиков, когда под тужуркой оказался мальчишка. Щурясь от яркого лучика фонаря, он недовольно сопел.

— Ты кто такой? — строго спросил сержант. — Почему здесь?

Володя сначала не отвечал, а потом увидел освещенного фонарем советского солдата и выпалил:

— Я Вовка Валахов, от немцев прячусь. Свой я, понимаете?

— А это откуда? — спросил сержант, освещая куртку немецкого полковника.

— Вместе с портфелем прихватил, — сознался Володя.

— С каким портфелем? — насторожился сержант. — Ну-ка покажи.

Володя разгреб сено и, вытащив оттуда большой желтый портфель, протянул его сержанту:

— Забрался вчера в хату через окно и там стащил. Думаю: «Охраняется хата, значит, там офицерье живет». А где офицерье, там и пожрать найдешь… А что в нем? Ни крошки хлеба. Какая-то исчерченная карандашами карта да сигареты.

В портфеле действительно оказалось несколько пачек сигарет и карта. Развернув ее, разведчики догадались: перед ними карта Мелитопольского укрепленного района.

— В каком селе раздобыл? — спросил сержант, заталкивая карту под гимнастерку. — Вспомни-ка.

— В Воскресенске.

— Верно, так я и думал. Там штаб корпуса. Итак, братцы, срочно домой!

— А как же я? — сквозь слезы спросил Володя. — На съедение им?

— Пойдешь с нами, — ответил сержант.

Смотрит на Володю один из разведчиков — ефрейтор Левашев — и думает: «Где я встречал этого парнишку?» Левашев и не подозревал, что перед ним тот самый ученик из Васильевки, с которым занималась Оля. Разве мог он подумать, что в сорока километрах от дома прячется от немцев Володя Валахов. Да и узнать его сейчас нелегко. За два года вырос, огрубел и рассуждает не по-детски.

Изменился и учитель. Тогда был в черном костюме, гладко выбрит, на широкий лоб спадали пряди вьющихся волос, на лице играла улыбка. А теперь в кирзовых сапогах, в пятнистом маскировочном халате, пилотка на стриженой голове, давно не брит. На груди уже две медали.

Накормили Володю колбасой и хлебом — и в путь. Разведчикам повезло. Никакой «язык» не может сказать того, что нанесено на военной карте. Это хорошо понимали разведчики. Только Володя еще очень смутно представлял, что происходит, куда его ведут. Понятно было одно: рядом свои люди и от этого легко на сердце.

…Дождь все лил и лил. Шли по сырой пашне, часто останавливаясь. Даже куст, освещенный вспышкой молнии, казался танком или автомашиной, а столб — часовым.

Вскоре вышли к небольшой речушке и направились вдоль берега. Восток начал белеть.

Впереди часто вспыхивали зарницы, слышались тупые удары пушек, отчетливо доносилась пулеметная трескотня.

— Рассредоточиться! — приказал сержант и ускорил шаг.

На дороге показался длинный обоз. Он двигался не к фронту, а в тыл. Гитлеровцы, укутанные кто чем, шли рядом с гружеными повозками.

— Удирают фрицы проклятые, — заметил сержант. — Может быть, поддать им жару?

В это время из расположенного невдалеке хутора вылетели всадники. Часть кавалеристов скакала прямо на немецкий обоз. Блестели клинки, и, как сложенные назад черные крылья, оттопырились бурки. Несколько кавалеристов промчались совсем близко. Они были в черных кубанках, с широкими, как у генералов, лампасами на брюках, с автоматами через плечо.

— Давай, давай, кубанцы! — кричал Фома. — Дайте им, чертям!

Размахивая длинными рукавами немецкой куртки, Володя тоже кричал:

— Давай! Рубай гадов!

— Сними эту дрянь, — дернув за полу полковничьей куртки, сказал Володе один из разведчиков. — Глядеть противно.

Мальчишка снял куртку и бросил на дорогу. Левашев поднял ее и, заталкивая и вещевой мешок, произнес с улыбкой:

— Пригодится. Как музейная редкость.

Стало совсем светло. Володя рассмотрел разведчиков: сержант Петя — блондин, строгий, но добрый; Фома — высокий, длиннорукий, с красным носом, медвежьи глаза так и бегают; Левашев — длиннолицый, угрюмый. Володя так и не мог вспомнить, на кого похож ефрейтор.

Потешным оказался Илюша: водит длинным носом, точно вынюхивая что-то, и всегда шутит.

К вечеру разведчики вернулись в свою часть, и сержант доложил подполковнику о результатах разведки.

Володя слышал, как он четко рапортовал:

— Товарищ гвардии подполковник, разведка из тыла врага возвратилась. Потерь нет. Привели мальчика Владимира Валахова, у которого обнаружена немецкая стратегическая карта.

— Давай его сюда! — громко приказал командир полка. — Ух какой герой! — сказал он, потрепав Володю за волосы. — Сколько лет?

— Тринадцать.

— Пионер?

— Так точно!

Подполковник внимательно разглядывал карту, хмурился, изредка косился на Володю и, как бы между прочим, расспрашивал: где жил, кто отец и мать, почему убежал из Васильевки, как удалось украсть портфель.

Володя отвечал охотно, аппетитно уплетая кашу из солдатского котелка.

— Ну а почему ты именно к этому полковнику забрался?

— А, — безнадежно махнул рукой Володя, — тетка одна виновата. Я искал того, длинного палача, который друга Мишу убил. А тетка говорит, что у соседки живет какой-то Ганс, всегда с портфелем, всегда с адъютантом, часовой охраняет. Ну, думаю, пропорю ему брюхо штыком ночью. Штык еще раньше нашел в поле. Заодно, думаю, и портфель прихвачу… В нем списки людей, которых угоняют немцы. Когда пробрался к полковнику, он спал голый… Храпел, как трактор…

Быстро сложив карту и сунув ее в планшетку, подполковник улыбнулся.

— Спасибо, сынок! — сказал он и крепко обнял мальчишку. — Свежая. Составил ее полковник Фокман. О! Это известный зверь.

Потом он ловко вскочил в седло, приказав кому-то:

— Зачислить хлопца на все виды довольствия!

Гвардейский знак

В сентябре 1943 года советские войска были вынуждены приостановить наступление в районе Мелитополя и расположились на левом берегу реки Молочной. Противник, имея много танков и пулеметов, прочно укрепился на правом берегу. Предстояли тяжелые бои.

Гвардейский полк, в котором служил маленький солдат Володя Валахов, занял позиции южнее города Мелитополя за рекой Молочной и готовился к наступлению. Каждый день приходило пополнение, поступали новые машины, оружие, боеприпасы. Не теряя времени, солдаты изучали военное дело, тренировались в стрельбе, вели разведку.

Володю было трудно узнать в новеньком военном обмундировании. Была у него и шинель, и плащ-накидка, и свой котелок с ложкой. Словом, солдат как солдат, только ростом от горшка два вершка.

«Эх, мне бы автомат… Вот показал бы я фашистам, кто такой Володька Валахов», — думал мальчишка. Но оказалось, что не так-то просто получить боевое оружие.

— Тебе разрешается бывать в трех подразделениях, — сказал строго командир полка, — в санитарном пункте, в хозроте и возле кухни. Помогай солдатам в тылу.

— А когда я буду фашистов бить? — спросил обиженно Володя.

— Прежде всего нужно научиться владеть оружием, а потом посмотрим. Маловат ты еще.

Володя натолкал в сапоги соломы, вытягивался при встрече с Лепешкиным, а тот только улыбался:

— Все равно маловат.

Но маленький солдат все же перехитрил командира. Шел однажды подполковник с наблюдательного пункта в штаб и увидел Володю, который сидел на ящике из-под гранат с завязанными глазами. Вокруг него собралось человек десять разведчиков. Затаив дыхание, смотрели они, как мальчуган орудовал с автоматом, на ощупь собирая его. Залюбовался работой мальчишки и подполковник.

— Это что! Я могу даже пистолет разобрать и собрать, — похвалился Володя.

— А ну попробуй, — предложил Лепешкин и протянул Володе свой пистолет.

На разборку и сборку пистолета Володе потребовалась всего одна минута.

— Молодец! — похвалил командир полка. — Теперь проверим тебя на практике.

Отойдя в лощину, подполковник поставил на немецкую каску спичечный коробок и сказал:

— Вот тебе три патрона и отойди на десять шагов от каски. Собьешь с трех выстрелов коробку — получишь гвардейский значок.

Прищурив левый глаз, Володя прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел. Коробку с каски словно ветром сдуло.

— Отлично! Когда же ты научился стрелять? — удивился командир.

— В Осовхиме. Когда в Мелитополе жили, я постоянно в Осовхим ходил…

— Осоавиахим, — поправил Лепешкин. — Ну а теперь в каску. Заряжай!

Володя выстрелил, и в каске появилось сквозное отверстие. Ни слова не говоря, подполковник снял с груди своей гвардейский значок и прикрепил его к гимнастерке рядового Валахова:

— За хорошее знание оружия, за карту, которую ты добыл для командования… Носи, гвардии рядовой Валахов, этот знак доблести и славы с честью.

— Теперь в бой можно? — козырнул Володя. — Немцев лупить?

— Слабоват ты еще. Окрепни. Смотри, шея, как у птенчика, — улыбнулся подполковник. — Пока для начала назначаю тебя связным при штабе. Будешь выполнять особые задания.

Когда командир полка ушел, Володя потрогал шею. И правда, тонкая, как у ощипанного петуха.

Наутро Володя уже крутился возле штабной землянки, надеясь получить особое задание. На шее у него намотано полотенце, каска на голове еле держится, потому что под ней скомканная газета, чтобы казаться чуточку выше ростом.

— Гвардии рядовой Валахов! Что с вами? — спросил начальник штаба, трогая полотенце. — Ранен?

— Заболела глотка… — прохрипел мальчишка. — Воды холодной глотнул.

— В медицинский пункт марш! — приказал майор. — Нельзя разносить инфекцию…

Вскоре Володя возвратился из медицинского пункта с запиской врача: «Совершенно здоров, если не принимать во внимание желания казаться взрослым».

— Врач пишет, что ты очень болен, — прочитав записку, сказал начальник штаба. — Иди в тыл, поближе к кухне и получай там многократное питание от малокровия.

— Чего она понимает? Был бы врач, а то врачиха. Горло болело утром. Уже прошло. Хорошо, у кого шея толстая.

Начальник штаба, казавшийся Володе самым строгим человеком и белоручкой, потому что был всегда опрятен и делал замечания подчиненным за неряшливый вид, пристально посмотрел на Володю и приказал:

— Вынимай бумагу из-под каски. И солому выбрось из сапог!

Володя сел на выгоревшую траву, разулся, кряхтя, вывалил из сапог солому, а обуться не успел — начался обстрел. Снаряд пролетел над штабом и разорвался где-то далеко в тылу. Вслед за первым просвистели еще два подряд…

Володя, схватив сапоги, путаясь в портянках, побежал к землянке. У входа упал и кубарем свалился к двери.

Начальник штаба сидел за столом и, не обращая внимания на босоногого гвардии рядового Валахова, говорил по телефону:

— Хорошо, я пришлю вам проводников!

Кончив разговаривать, он окинул взглядом Володю и сказал:

— Найди Левашева из разведки и вместе с ним пойдешь после обеда в штаб дивизии. Приведете пополнение ко мне. Задача ясна?

— Ага, — ответил Володя.

— Это еще что за «ага»? А ну-ка по-военному!

— Есть! — исправился маленький солдат.

— Так-то, — улыбнулся майор.

Резервы

Левашев собирался словно на парад: надел новую гимнастерку с двумя медалями, достал где-то щетку, стал чистить сапоги. Сапоги уже блестят, как лакированные, а он все чистит, натирает куском шинельного сукна.

— Запылятся, — замечает Володя. — Все одно… В бою хуже, если блестят. Демаскируют.

— В бой пойдем, тогда иное дело, — ответил Левашев, — а сейчас нам поручено привести в полк новичков. Что скажут они, если мы заявимся неряхами?

Володя взял щетку, тоже почистил свои новенькие сапоги. Правда, блеска не получилось, но все же стали чище.

Шли по лугу, потом свернули в лесок. В кустах стояли танки, новые автомобили, зачехленные пушки. Часовой махнул рукой — обойти стороной. Пришлось свернуть.

На утоптанной полянке маршировали солдаты с автоматами на груди. Красиво ходят. Ряды ровные, удар ногами единый.

— У нас в школе тоже учились маршировать, — вздохнул Володя. — А теперь и школы небось не стало. Сжигают фашисты все.

— А где твоя школа? — поинтересовался Левашев.

— В Мелитополе. Я и в Васильевке учился, только на дому. Болел.

— Оля учила? Так ли? То-то я смотрю, парнишка знакомый, хотя и видел тебя только один раз. Вот ведь встреча… А ты не узнал меня?

— Немного узнал, только не хотел говорить, — смутился Володя. — Боялся, что отошлете домой…

— Ну и ну! Значит маскировочка? А я то думаю, почему хлопец глаза свои васильковые прячет. Что же, ты думаешь, только по глазам узнают людей? Был-то совсем малыш. А ты, кажется, сказал командиру, что кончил пять классов и годов тебе «тринадцать с гаком». А если по-честному?

— По-честному соврал… Хотел…

— Можешь не говорить, что хотел, я знаю. И все же это плохо. Но исправимо, — улыбнулся Левашев и надвинул на лоб пилотку. — Мы по-военному преодолеем тот «гак», что ты прибавил к тринадцати. Потом доложишь командиру: «Ошибка исправлена». Согласен?

— Факт, согласен. Только чтобы тайно, — попросил Володя.

Володя понимал, что рассказ о событиях в Васильевке, об Оле и Мише, о своих тяжелых днях расстроит Левашева, да и самому тяжело вспомнить такое, поэтому он не стал вспоминать прошлое. Левашев тоже не торопился с расспросами.

Обошли кусты, наткнулись опять же на пушки. Стоят в глубоких окопах под сеткой, опустили стволы, притаились.

— И чего молчат? Лупить фашистов надо. Чапали бы на фронт, — заметил Володя. — Танки вон тоже киснут в тылу.

— Резервы. Вот подкопим силенки, пойдем в наступление.

— Зачем резервы прячутся в кустах, если фашисты лезут?

— Твоя мать варенье варила? — неожиданно спросил Левашев.

— Факт. Вишневое. И мед покупала, — ответил Володя. — До войны только.

— И все сразу на стол? Или понемногу давала, по праздникам?

— Конечно понемногу, все сразу слопаешь, а потом?

— Значит, мать держала вкусное в резерве? — Левашев уступил дорогу офицеру, отдал честь, потом положил руку на плечо Володи, сказал строго: — Брось это словечко «слопал». Учись говорить красиво, грамотно. Что получилось бы, если ты перед строем солдат сказал: «Чапайте, братцы, лопать».

Володя засмеялся. Смешно стало, когда услышал свои слова из уст Левашева.

— Когда офицером стану, не буду так говорить. А пока…

— Воздух! — послышалось из кустов.

Дружно застучали зенитки.

— Рама, — сказал Володя. — Ого, куда забралась…

— Боится зенитчиков, — пояснил Левашев. — Разведчик. Если засечет вот эти танки в кустах, жди бомбардировщиков. А ты говоришь, танки прячутся. Маскируются, брат.

— Скорей бы двинули эти резервы. В бой охота. Ух, я фашистам задал бы…

— Ты думаешь, резервы в кустах только отдыхают? — спросил Левашев. — Они обучаются, готовятся, запасаются боеприпасами. Тебе тоже надо подучиться. Автомат надо знать, пулемет, гранаты… Тактику боя понять необходимо. В бою пригодится.

— Я автомат знаю, — похвастался Володя. — Пробовал стрелять. А вот тактику не знаю. А без нее можно?

— Тактика, брат, наука. Тут и силы противника знать надо, и его вооружение, и как применять свои автоматы, артиллерию, танки… Как и когда выдвигать резервы, как блокировать огневые точки. Это очень сложно. Не думай, что с винтовкой и с криком «ура» легко гнать врага. Кто так думает, победу не завоюет.

Не понять пока все это Володе. Он убежден, что побеждает только тот, кто смело бросается на врага.

Наконец пришли в хутор. Нашли штаб дивизии. Снуют легковые машины, возле хат часовые. Солдаты — их было человек сто — уже ждали проводников.

— Узбеки и казахи, — шепнул Левашев Володе. — Ребята хорошие, только по-русски говорят плохо.

Володю окружили солдаты. Удивляются: такой маленький, а уже на фронте.

— Он обстрелянный, — сказал Левашев. — Маловат, но у него большие счеты с врагом.

— В гвардейском полку будете служить, — сказал Володя и выпятил грудь, показывая свой значок. — Проявите себя в бою, получите такой же значок.

— Якши, — ответил усатый солдат, улыбаясь.

— Якши, якши, — заговорили и другие.

Левашев объявил:

— В полк пойдем, когда стемнеет.

— Якши, — ответил сержант с обвисшими редкими усами.

— А сейчас все в тень под яблони и не расходиться! Быть на месте.

— Под яблони и не расходиться! — повторил усатый сержант.

— А мы, — спросил Володя, — тоже в саду посидим?

Левашев и Володя уединились под густой вишней, подкрепились сухим солдатским пайком, состоящим из куска хлеба и банки тушенки, и завели неторопливый разговор. Все, что так густо накипело в сердце маленького солдата, все, что пережил и передумал, Володя рассказал Левашеву.

— Теперь я понимаю, — сказал бывший учитель, — ты должен сам отомстить им за все.

Письмо к матери

В конце лета, когда гвардейский полк подполковника Лепешкина стоял в обороне и готовился к решительному штурму мелитопольских позиций, ефрейтор Левашев побывал в родном селе. Командир разрешил.

Нерадостные вести принес он, возвратившись в полк. Семья его погибла от рук палачей, мать Володи тяжело больна.

Узнав о том, что мать жива, Володя написал ей письмо:

«Здравствуй, дорогая мамочка! Пишет тебе гвардии рядовой Вова Валахов — твой сын.

Здравствуй, брат Виктор!

Не ругай меня, мама, что я покинул тебя. Победим фашистов, и я сразу же приеду домой. Может быть, ты думаешь, что меня вместе с Мишей убили немцы? Нет, я жив и здоров. Убежал я тогда. Фашисты стреляли, а я лежал возле ног офицера под широкими листьями капусты, вот они и не увидели меня. Ночью я убежал далеко-далеко и заблудился в плавнях реки. Вот где страху было!.. Топь такая, чуть не провалился с головой. А комары проклятые искусали, спасу нет. Глаза заплыли. Комары не лучше фашистов!

Сначала терпел. Питался камышовыми корешками, а потом как начало от них тошнить, я чуть не умер. А тут еще пушки стрелять стали. Лупят по плавням: как будто поганые оккупанты узнали, что я там спрятался. Иначе зачем им снаряды тратить зря?

Кажись, на третий день я нашел штык. Длинный, ржавый, но острый, как моя пика. И подался я искать того фашиста, который угнал вас да Мишу убил. Нашел немца с портфелем, в котором фашисты документы хранят. Хотел запороть его штыком, да жалко стало хозяйку дома. Ведь убьют они ее потом. Но портфель оказался ценным — с картой. Отдал я его нашему командиру, и он меня похвалил.

Может быть, ты думаешь, что мне тут плохо? Нет, мама, все меня любят, сплю с солдатами и ем солдатский харч. Повар наш очень вкусно готовит. И хотя я настоящий солдат и значок гвардейский имею, но повару иногда помогаю.

Хороший у меня командир сержант Петя. Он разведчик. А подполковник Лепешкин — это командир полка. Строгий, но меня не обижает. Когда бывает свободен, то всегда зовет в свою землянку, и там мы играем в шашки, чай пьем. И жена у него тоже умная. Не какая-нибудь просто женщина, а врач, капитан. Детей у них нет, и они говорят, чтоб я после войны к ним поехал. Вот смешные… Нет, после войны я поеду домой, к тебе, дорогая моя мама. Лишь бы скорее кончалась война.

И еще у нас в полку есть разведчик Левашев. Это наш учитель. Да только мы не сразу узнали друг друга. Я подрос, и он стал толще, да медали у него теперь две. Собирается меня учить, но ничего из этого не получится. Скоро в бой пойдем, и мне некогда будет детскими делами заниматься.

Ты не беспокойся, мама, как победим Гитлера, так сразу приеду домой. И врагам я не поддамся, не бойся. Отомщу им за все, пусть знают, как соваться к нам. А если встретишь того деда, скажи, что я помню его и, когда вырасту, обязательно отдам долг за ботинки. Только не забудь сказать, что я стал советским солдатом. До свидания. К сему гвардии рядовой твой сын Володька».

В разведке

Сержант Петя возвратился из штаба в хорошем настроении.

— Ну, хлопцы, задание получил. Идем в тыл врага на окраину Мелитополя, разведывать пушки да минометы врага.

Узнав об этом, гвардии рядовой Валахов стал упрашивать сержанта, чтобы тот взял и его с собой в разведку.

— Я город хорошо знаю, — доказывал Володя. — Каждый дом знаком.

Но сержант был неумолим. Разведчики ушли, и Володя остался в землянке один. С досады он забрался на нары и не заметил, как заснул. Разбудил его приглушенный голос:

— Я же говорил, что на бревне плыть надо… Не послушали — вот и потеряли Илюшу.

— Да, нехорошо получилось, — вздохнул сержант. — Товарища потеряли и задания не выполнили…

Володя сразу понял, о чем речь идет, и чуть не расплакался. Жаль ему было веселого Илью.

— Почему меня не взяли? — сквозь слезы говорил он. — Я бы вас незаметно в город провел.

На следующую ночь снова вышли в разведку сержант Петя и ефрейтор Левашев. Никто не заметил, куда исчез Володя, А в плавнях, когда разведчики уже были далеко от своих, вдруг раздался топот, кто-то догонял, пробираясь по тропе в зарослях камыша.

— Чего остановились? — послышался голос Володи. — Правильно идете…

— Кто тебе позволил? Марш обратно!

— Ну чего кричишь, немцы услышат, — зашептал Володя. — Я уж давно сзади иду. Мешаю вам, что ли?

— Ладно, леший тебя за ногу, идем, — разрешил сержант. — Но смотри!

— Есть смотреть! А чего смотреть-то?

— Не хныкать! Вот чего.

Левашев и Петя были одеты в немецкое обмундирование, а Володя, зная об этом еще утром, одел на себя тряпье, раздобытое в покинутой жильцами хате.

Ночь темная, сыро, с камыша словно дождь льет. Ноги утопают выше колен. Вот и лодка. Теперь не страшно. Сержант знает, что немцы охраняют плавни только с одной стороны.

Несколько сильных гребков — и снова камыш. Лодка подминает его, едва ползет, потом остановилась и ни с места.

— Прыгайте! — шепчет сержант.

Наконец-то под ногами твердая почва — сплошные кочки.

— Теперь идите за мной, тут я все знаю, — сказал Володя и оказался впереди. — Не отставайте!

Обогнули какие-то скирды, долго пробирались по кустам и наконец — огороды.

— Окраина села, — шепнул юный разведчик. — А потом город будет.

Наткнулись на немецкую батарею, но, незамеченные часовыми, обошли ее и оказались в заросшем бурьяном огороде. Вокруг ни души.

— Ну, «Иван Сусанин», — сказал сержант, — ховайся и жди нас. Возвратимся завтра ночью. Сигнал — кваканье лягушкой.

— А я? Я тоже…

— Слушай, что говорят, — оборвал сержант.

— Вот тебе хлеб и колбаса, — сказал Левашев, передавая мешок Володе. — Осторожно, земляк.

Володя возразить не успел. Сержант и Левашев мгновенно исчезли в темноте.

Долго лежал Володя в безмолвном огороде, прислушиваясь к грому пушек и перестуку пулеметов, потом встал и пошел ближе к городу. «Как будто я не могу выявлять, где и что у немцев», — подумал мальчишка. Он осмотрелся. Над камышовыми зарослями белело небо.

Сорвав два кабачка и засунув их в карманы штанов, Володя осторожно пополз. При каждом шорохе замирал, всем телом прижимаясь к земле. Часовые его не замечали, но страшно было оттого, что наша артиллерия стреляла по окраине города и вокруг то и дело свистели осколки.

В одном месте Володя чуть не столкнулся с часовым. Чтобы отвлечь его внимание, он бросил камень на крышу дома. Загремело железо. Немец насторожился и пошел за угол.

Тем временем маленький разведчик прошмыгнул через двор и оказался на знакомой улице. Прижимаясь к домам, перебегая от угла к углу, он пробирался все дальше.

Начало светать. С реки Молочной дул прохладный ветер, и промокший мальчик дрожал от холода. В городе не осталось ни одного не пострадавшего от войны дома. Кажется, что горожане покинули Мелитополь.

С трудом Володя нашел дом, в котором жил его друг Толя. Мальчишки вместе ходили на речку, купались, рыбачили. Постучал. Из-за закрытых ставен донесся женский старческий голос:

— Кого надо?

— Где Толька? — спросил он.

— Спит в погребе… А ты кто будешь?

— Друг Тольки, — снова зашептал Володя в щелку ставни.

Из дома вышла старушка. Пропуская мальчика в комнату, она ворчала:

— Стреляют и стреляют… Житья никакого нет. Из-за речки наши палят. И немецкие пушки кругом. На Октябрьской стоит какой-то шестидульный анчихрист, на Сенной площади — орудия, длинные, в небо глядят.

«Зенитки, — сообразил Володя. — Надо запомнить».

Где-то рядом разорвался снаряд.

— Иди-ка ты к Тольке в погреб, — заволновалась старуха. — А то шарахнет в тебя, будешь знать.

В погребе было сыро. Минут пять Володя всматривался в темноту, прежде чем увидел своего друга, который спал на соломе. К нему под бочок и прилег Володя.

— Толька, проснись ты, — начал тормошить он товарища и ткнул пальцем в бок.

— Не коли, — спросонья забормотал тот и открыл глаза. Узнав Володю, обрадовался, заговорил звонким голосом: — А мне приснилось, что меня немцы колют штыком…

— Я тебе кабачков принес, — сказал Володя.

— У нас свои есть, — сонно проговорил Толя.

Разговор дальше не клеился.

— Давай лучше на улицу пойдем, — предложил Володя. — Там пушки стреляют. Ух как интересно!

— Пойдем! — живо согласился Толя и сбросил с себя одеяло.

Они вылезли из погреба. Солнце светило вовсю. Изредка то там, то здесь рвались снаряды.

— Не боишься? — спросил Володя.

— Я ничего не боюсь, — хвастливо заявил Толя и выпятил грудь, как петух. — Теперь хана немцам. Наши идут. Слышь, как бьют пушки?

— Тогда помоги мне в одном деле, — предложил Володя.

— В каком?

— Понимаешь, встретил я вчера своего учителя на улице, а он мне и говорит: после войны наш город музеем будет, — начал сочинять Володя. — Где штаб немецкий был, где пушки у них стояли — везде дощечки потом повесят. Вот нам и нужно эти сведения собрать.

— Музей — это хорошо, — недоверчиво отнесся к его словам Толя и, немного подумав, добавил: — Обманываешь ты, наверное, меня…

— Зачем же тебя обманывать? — сделал обиженный вид маленький разведчик. — Все натурально.

— Я сразу догадался, кто ты такой, — прищурил глаза Толя. — Партизанишь, да?

Володя испуганно замахал руками, ему не хотелось разглашать военную тайну.

— Нет, что ты. Я бродячий. Мать потерял, родных нет.

— Меня не обманешь. Дай честное пионерское, — прошептал Толя. — Самое коммунистическое.

Володя промолчал. А Толя уже горячо шептал ему:

— Я никому не скажу. Ты не бойся… И в разведку с тобой пойду. Я храбрый. А в подвал меня бабка загнала…

Володя молча пожал руку приятелю. Через несколько минут мальчишки уже шныряли по городу, высматривая, где находятся замаскированные батареи врага. Немцы не обращали на маленьких оборванцев никакого внимания. Они не догадывались, зачем один из мальчишек таскает с собой длинный кабачок. А Володя делал на нем ногтем отметки, которые мог расшифровать только сам.

К вечеру, когда пошел мелкий дождь, нужные сведения были уже собраны. Володя решил не сидеть больше ни одной минутки, а пробираться к огородам в сорняк, где в условленном месте должен встретиться с сержантом и Левашевым. Простившись с Толей, он юркнул в дырявый забор и исчез.

— Ква-ква! — тихо подал сигнал Володя.

Ответа нет. Присел в высокую лебеду, притаился. Сердце колотится радостно, и хочется улыбаться. Это от удачной разведки распирает грудь ребячья гордость.

— Ква-ква! — послышалось недалеко.

— Ква-ква! — ответил Володя.

Картофельная ботва зашевелилась, и из нее показалась голова сержанта.

— Все в порядке? — тихо спросил Володя.

— Порядочек. Где ты пропадал?

— Там, где и вы. Разведку делал…

— Идем, голова садовая. Левашев уже у лодки.

— Тогда пошли скорее!

Когда разведчики были около плавней, немцы начали стрелять в небо осветительными ракетами. Несколько секунд от них было светло как днем, а когда они гасли, становилось так темно, что не было видно друг друга.

— Я с закрытыми глазами найду, где наша лодка спрятана, — шепнул Володя.

— Тат-та-та! — заговорил где-то сзади на обрывистом берегу пулемет.

— Бах-бах! — ответило с противоположного берега. Вероятно, это наша пушка прямой наводкой ударила по пулемету. И снова тишина.

На этот раз переправиться было нелегко. Слева по плавням стрелял миномет. Осколки шуршали над головой и шлепались в воду.

— Ух ты, перец с чесноком! — выругался Володя, подражая командиру. По руке что-то царапнуло.

Вот уже видны очертания берега.

— Свои, что ли? — раздался в темноте знакомый голос Фомы.

— Свои, — ответил сержант. Выйдя из лодки, он первым делом попросил закурить. В кулаке Фомы вспыхнул огонек зажигалки, и сержант жадно вдохнул махорочный дым.

— Посветите сюда, — попросил Володя и протянул руку.

Вспыхнула зажигалка, и мальчишка увидел струйку крови, стекающую с локтя.

— Взял я его на свою голову, — сокрушался сержант.

О чем говорили дальше, Володя не помнит. Очнулся он в светлой хате. Туго перевязанная рука ныла. У изголовья сидел подполковник Лепешкин.

— Ну рассказывай, — тихо попросил он и погладил рукой по голове маленького гвардейца. — По закону пороть вас с сержантом надо. Но победителей не судят.

— А мы приказ выполнили, товарищ подполковник. Разве что не так?

— Ладно, докладывай. Все так, все отлично, потому и зашел к тебе.

— У меня все на кабачке отмечено, — сказал Володя и потянулся к штанам, в карманах которых хранились драгоценные кабачки. Увы, карманы были пусты.

— Где кабачки? — испуганно спросил маленький разведчик.

— А вот они, — запросто ответил подполковник и показал на сковородку с жареными кабачками.

— Перец с чесноком! — возмутился Володя. — Непорядок!

— Будет порядок, — ответил командир полка. — Адъютант! Прикажите повару подать перец с чесноком.

— Да не в этом дело! — всплеснул руками маленький разведчик. — Ведь у меня на кабачках все было записано, а вы мою шпаргалку поджарили… — Володя чуть не плакал. — Весь труд теперь даром пропал.

— Это дело поправимое, — успокоил мальчишку командир. — Ты же ведь не забыл, где пушки немецкие стоят?

Позавтракав, Володя стал обстоятельно рассказывать командиру о том, что видел в городе. Подполковник еле успевал делать пометки на топографической карте.

Сведения оказались очень ценными и своевременными. Через несколько дней наши войска пошли в наступление. Советская артиллерия и краснозвездные штурмовики точными ударами сметали с лица земли огневые точки врага, ловко замаскированные на улицах Мелитополя. Им помогли сведения, добытые в тылу фашистов маленьким разведчиком, советским пионером Володей Валаховым.

Подвиг и награда

Левашев оказался настойчивым человеком. Дел у разведчиков по горло, а он за свое:

— Пора, Валахов, за учебу. Командир полка требует, чтобы я учил тебя.

— Как же это так? — удивился мальчишка. — Все воюют, а я задачки решать буду?

— Будешь учиться — останешься в полку. Не будешь — подполковник сам отвезет в детский дом, — припугнул ефрейтор. — Приказ выполняют, а не обсуждают.

Расставаться с полком Володе не хотелось, и он беспрекословно подчинился приказу командира. В часы затишья усердно решал задачки, учил правила грамматики. Разведчики где-то раздобыли роман Толстого «Война и мир». Володя прочитал его своим фронтовым друзьям от корки до корки. Французский текст он пропускал.

— Хорошо читаешь, — с завистью говорил ему Фома, — а у меня вот грамоты маловато. С малых лет работал конюхом. Не учился, а зря. Может, генералом давно бы стал. Словом, берусь за учебу.

Так у ефрейтора Левашева стало два ученика. Но учиться вместе им долго не пришлось.

Как-то раз во время очередного урока в землянку к разведчикам вбежал сержант и приказал им срочно отправляться на открытое партийное собрание в штаб.

В позолоченном осенью саду выступал и гвардии подполковник Лепешкин. Он говорил о том, что скоро полк пойдет в наступление и коммунисты должны быть впереди. В конце своего выступления командир добавил:

— Среди нас есть пионер Валахов. Этот храбрый юный разведчик сделал большое дело! Он достал карту немецкого укрепленного района, выполнял важное боевое задание. Но теперь, когда начнется наступление, ему надо быть в тылу. Так что учтите это, товарищ Валахов!

Потом выступали коммунисты и комсомольцы. Они говорили о том, как лучше выполнить приказ командования, заверяли, что будут в бою смелыми, и обещали обязательно победить врага.

Хотелось и Володе быть таким, как все коммунисты и комсомольцы, тоже пойти в бой, но он знал: нарушать приказ нельзя.

— Это будет страшный бой, — сказал Левашев. — И командир полка прав, что Володя не должен быть на передовой.

На следующий день, на рассвете, начался такой грохот, что казалось, сама земля разваливается на части.

Володя выбежал из землянки. Грохот заглушал все. Стреляли пушки, пулеметы, сотрясали воздух своим гулом гвардейские минометы «катюши», ревели самолеты.

На военном языке это называется артиллерийской и авиационной подготовкой атаки. Наступление началось по всему фронту.

Володя вбежал на высотку, хотел посмотреть, что творится вокруг, но высотка оказалась уже занятой. Там в неглубоком окопчике стояли генерал и несколько офицеров.

— Рядовой Валахов, разведчик роты из полка Лепешкина, — доложил Володя и вытянулся в струнку.

Генерал строго посмотрел на маленького солдата и, обращаясь к одному из офицеров, спросил:

— Что тут Лепешкин, детский сад развел, что ли?

Офицер что-то шепнул генералу, и лицо того сразу подобрело.

— Слышал, слышал о таком, — заговорил он. — Хорошую карту раздобыл, но воевать ему все-таки рановато.

— Товарищ генерал, разрешите в стереотрубу посмотреть, — нерешительно попросил Володя.

— Посмотри, — разрешил генерал.

Прильнув к трубе, Володя увидел танки. Они стреляли с ходу. Из сада, сверкая клинками, выскочили конники. Артиллеристы катили вперед пушки, останавливались, стреляли и снова катили. Володя водил стереотрубу то вправо, то влево, но знакомых разведчиков так и не увидел. Все пехотинцы казались одинаковыми. Бежали, падали и снова бежали.

— Насмотрелся? — спросил генерал. — А теперь срочно в тыл. — Генерал окинул Володю взглядом и тяжело вздохнул: — А эту записку передай своему командиру полка после боя.

— Есть! — ответил маленький солдат. Он ушел с НП генерала, но ему хотелось быть там, где идет бой, и самому сразиться с врагом, и казалось, что это совсем просто: стреляй, догоняй удирающих фашистов.

— Где ты болтаешься? — напустился на Володю Фома, когда тот вернулся в землянку. — Полк в наступление пошел, а меня нянькой к тебе приставили… Разве это дело?

— А я тебя не держу, — буркнул Володя. — Без разрешения я сам туда не пойду. Раз нельзя, значит, нельзя.

— Тогда я пойду, а ты около кухни побудь, — заторопился Фома и, взяв автомат, выскочил из землянки.

На окраине Мелитополя стоял несмолкаемый гул. Стреляли орудия, громыхали танки, пикировали из-за облаков самолеты. Поодиночке и группами шли в тыл раненые. У кого обмотана голова, у кого рука, нога… То здесь, то там, прямо возле хат, рвутся снаряды. Огрызаются гитлеровцы.

Розовощекий повар то и дело поглядывал туда, откуда доносился грохот боя, ругался:

— Каша давно готова, а куда подавать кухню, черт знает! Солдаты небось проголодались.

Володя молчал. Какое ему было дело до какой-то каши, когда его товарищи сражаются с врагом, когда вокруг такое творится.

— Может быть, ты сбегаешь и узнаешь у командира, куда кашу подавать? — не унимался повар. — Вот черти. Гляди, и к вечеру не затихнет.

Володе только того и нужно было. Сбросив фартук, он побежал в сторону грохота. Миновал лощину, оказался на пригорке.

— Ты куда? — окликнул его солдат из окопчика.

— Командира ищу! — второпях ответил Володя и побежал дальше. Запыхался. Кажется, рядом стреляют, а людей нет. Над головой просвистел снаряд. Мальчишка скатился в воронку и, к своему удивлению, увидел там Левашева.

— А ты зачем здесь?

— Командира ищу. Спросить надо, куда обед подавать.

— Уходи немедленно, сейчас не до обеда, — рассердился ефрейтор. Он сказал еще что-то, но Володя не расслышал его слов. Со стороны противника ударили сразу несколько орудий и пулеметов. Левашев чуть пригнулся, а потом, выглянув из воронки, начал строчить из автомата.

— Сиди тут! — крикнул он Володе и куда-то побежал.

Терпкий запах пороховой гари ударил в нос. Мальчишка тоже выглянул из воронки. Совсем рядом лежали два убитых немца. А чуть подальше валялся перевернутый вверх колесами пулемет. Володя, оказывается, очутился в самом пекле боя. Он видел, как с автоматом бежал его командир — разведчик Петя. Потом неожиданно взмахнул руками и, выронив автомат, упал.

— Петю убили! — не своим голосом закричал Володя. — Убили!

Вдруг откуда-то появился капитан — командир батальона.

— Левашев! — крикнул капитан. — Возьми пару солдат и зайди справа, а я по картофельному полю попытаюсь в лоб ударить.

— Куда кашу нести? — спросил Володя, вспомнив поручение, но командир или не расслышал, или ему было не до каши. Кругом стояла оглушительная трескотня. Он лишь махнул рукой: уходи!

Справа Левашев не смог зайти. В картофельном поле солдаты были на виду. Лишь одна борозда была чуть глубже других и над ней сплелась ботва, но надо быть очень маленьким, чтоб, прижавшись к земле, подползти к вражескому окопу, из которого строчит пулемет.

Наши бойцы залегли. Вражеский пулемет не замолкал. Он не давал поднять головы нашим солдатам.

Капитан, пригнувшись, пробежал мимо Володи и крикнул:

— А ты марш отсюда!

Пулемет врага все стрелял и стрелял. Рядом в окопе стонал раненый пожилой солдат.

— Да нешто на него управы нету! Незаметно надо…

Володя посмотрел вокруг. На глаза попалась противотанковая граната, видимо кем-то забытая в окопчике. Мальчишка несказанно обрадовался находке. Такой штукой не только пулемет, а самую большую пушку можно заставить замолчать. Он знал, как обращаться с нею, хотя еще никогда не бросал.

Не сознавая смертельной опасности, Володя выбрался из окопа и пополз по той заросшей ботвой борозде к курганчику, с которого строчил пулемет врага. За ворот гимнастерки сыпалась сухая картофельная ботва. На зубах хрустел песок. Пулемет стрелял рядом.

Володя еще прополз немного и неожиданно свалился в старый окоп. Согнувшись, прошел вперед и увидал ветки, за ветками, рукой подать, гитлеровцы. Володя знал, рядом подмога. Он быстро встал и крикнул что было сил:

— Ага! Попались! — Взмахнув гранатой, он застыл над фашистскими вояками. Пулемет сразу замолчал.

Фашисты могли убить Володю, но в руках у него — противотанковая граната. Упади маленький солдат, скошенный вражеской пулей, граната мгновенно взорвется со страшной силой — и тогда всем «капут».

Воспользовавшись коротким замешательством противника, наши бойцы ринулись в атаку.

— Руки вверх! — услышал Володя над окопом знакомый голос и увидел капитана. — Не шевелиться!

Немцы, задрав руки, злобно смотрели на маленького советского солдата, который заставил их сложить оружие.

— Отвести пленных в тыл! — приказал капитан и, кивнув на противотанковую гранату в руках Володи, стал ругаться: — Знаешь, что этой штукой танк разбить можно? А ты схватил. Погоди, устрою тебе баню.

— А я что, дурак? — простодушно ответил Володя. — Я вытащил из нее запал для безопасности. Вот смотрите.

Стоявшие рядом солдаты громко рассмеялись. А гитлеровцы переглянулись.

Капитан сначала улыбнулся, потом насупил брови:

— Ладно, ведите их вместе с Левашевым. А это тебе, — командир подарил юному разведчику новенький парабеллум.

…Через пять дней, когда уже был освобожден Мелитополь, Лепешкин навестил Володю.

— Приехал пороть тебя за непослушание, — шутил он. — Вот и в записке, которую ты передал мне, командующий так и пишет: «пороть». Правда, не тебя, а меня хочет генерал пороть.

«Я больше не буду», — хотел сказать мальчишка, но промолчал.

А подполковник, вынув из кармана медаль «За отвагу», уже серьезным голосом произнес:

— От имени Президиума Верховного Совета СССР вручаю тебе награду. — Прикрепляя медаль к гимнастерке маленького солдата, добавил: — Кроме того, тебе присвоено звание сержанта.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил Володя.

Командир был весел. Полк отлично выполнил боевую задачу. Многие гвардейцы и сам командир были награждены боевыми орденами.

В тот же день полк двинулся вперед. Маленький сержант ехал на вороном коне рядом с подполковником Лепешкиным. Медаль он прикрепил на борт шинели. Через плечо на ремне висел пистолет.

Когда полк проходил по улицам Мелитополя, Володя увидел Толю. Мальчишка стоял с лопатой возле дома и смотрел на солдат-освободителей.

— Толька! — крикнул Володя и помахал приятелю рукой.

Толя узнал товарища, но нисколько не удивился, увидев его на коне и в военной форме.

— Уходишь? — спросил он.

— Победим Гитлера, приеду! А что ты делаешь?

— Закапываю воронки. Приезжай, Вовка!

— Ладно! — крикнул Володя и повернулся к приятелю так, чтобы тот увидел медаль на отвороте шинели. Но Толя медали не заметил. Он помахал над головой старой шапкой и крикнул вдогонку:

— А Кривого бомбой убило!

— Ну и пусть! — без сожаления отозвался Володя.

Уже вечерело. Мелитополь позади. Полк шел через разбитый полустанок. И там Володя увидал идущих под конвоем полицейских и железнодорожников.

— Вова! Вова! — вдруг послышался голос из черной кучки идущих людей. — Вова! Скажи им, что я на немцев не работал.

Володя узнал дядю Александра, забилось сердце, и стало до тошноты противно.

— Ты предатель Родины! — крикнул Володя и отвернулся.

— Видал, родня нашлась, — сплюнул Фома. — Это тот, о котором ты рассказывал?

— Он самый, — сказал Володя, задыхаясь от злости. — Шкура.

Кучка людей в черном удалилась, но все еще слышалось:

— Вова! Скажи им…

На учебу

Это было на Днепре. Володя впервые в своей жизни получил письмо. Конверт из старой, пожелтевшей обложки ученической тетради. Письмо было от матери. Не дочитав его, Володя побежал к разведчикам.

— От мамы… — только и мог выговорить он, протягивая письмо Левашеву.

— Читай вслух, — попросил Фома. Его поддержали другие разведчики. Левашев кашлянул и, разгладив на ладони листок, начал громко читать:

— «Здравствуй, сынок Володя! Вчера пришел председатель колхоза и говорит: „Мария, радуйся! Письмо тебе от Володи“. Я так и обомлела. Значит, жив ты, мой родной! Где же ты теперь? Неужели правда, воюешь, как настоящий солдат? Ведь тебе…»

Левашев поперхнулся и хотел пропустить, что было написано дальше, но Фома протрубил:

— Читай подряд!

— «Ведь тебе только тринадцать годков, — продолжал читать ефрейтор. — Страшно тебе, наверно, на фронте? Ты уж попроси командира, чтобы отпустил домой.

А мне, родной, тоже досталось от фашистов. Немцы собрали в селе баб и погнали, как скот, в Германию. Кормили жмыхом да сырой свеклой. А били они нас без жалости. Может быть, и в живых не остались, если бы не разбила Красная Армия поганых фашистов.

Колхоз наш пока бедный. Мужиков нет, машины в армию отдали. В поле — одни бабы да малыши. Я не работаю. Лежу пластом и кровью харкаю.

Спрашивал о тебе Клименко. Тот „дед“, которого мы видали у тюрьмы. Я его не узнала сразу. Рассказывал он, как вез тебя когда-то на коне в Васильевку. Партизанил он. И того мальчика, и нашего дядю Толю спасли партизаны, не дали немцам расстрелять их. А теперь работает Клименко в районе секретарем партии. Пропиши, сыночек, долго ли еще воевать будешь? Если командир не пустит тебя домой, то служи усердно, начальство слушайся, а фашистов бей нещадно. Отомсти им за все наши страдания, дорогой мой маленький солдатик. А кончится война — учись на командира. Может, и я доживу до тех лет, чтобы на тебя полюбоваться.

Пропиши мне, сынок, где ты, сыт ли, одет ли, не обижают ли тебя.

Целую тебя крепко. Твоя мама».

— Тут есть приписка, — добавил Левашев и прочел: — «Вовка, это я писал. Мама диктовала. Плохо ей. Ну, бывай. Твой брат Виктор».

Фома молча подошел к Левашеву и, взяв у него письмо, заговорил гневным голосом:

— Вы слыхали, братцы? Да разве после всего этого можно щадить фашистов? Гнать их и бить нещадно!

— Правильно! — хором ответили разведчики. — Бить врагов беспощадно!

В тот же день в полку было общее собрание. Гвардии подполковник Лепешкин сам читал солдатам письмо Володиной матери. Выступали офицеры и солдаты. Все они клялись беспощадно бить фашистов. Тут же коллективно был написан ответ. В письме командир хвалил Володю, рассказывал о его подвигах. Но заканчивалось оно неожиданно для маленького сержанта Валахова: «Будьте спокойны за судьбу вашего сына. Завтра он едет в Москву. Посылаем его учиться в суворовское училище. Через год приедет к вам на каникулы».

Володя не знал, радоваться ему или огорчаться. Как поступить в этом случае, подсказал Левашев:

— Приказ есть приказ. Выполняй.

Проводы были сердечными. Солдаты обнимали и целовали своего маленького друга. Подарили ему новенькую шинель с погонами сержанта, сапоги, полевую сумку и компас, трофейные часы, снабдили деньгами на дорогу. До штаба армии, где Володя должен был получить документы, его провожали Фома и Левашев. Всю дорогу вспоминали о минувших боях, говорили о счастливой жизни, которая наступит после войны.

— Мне бы сейчас за плугом походить, — вздыхал Фома и с грустью смотрел на свои большие руки.

— А я по ребятишкам соскучился. В школу хочется, — поддакивал Фоме бывший учитель Левашев.

За разговорами не заметили, как подъехали к штабу. Кругом было много офицеров. Маленький сержант еле успевал приветствовать их. Мимо прошел генерал. Володя вытянулся в струнку. Поприветствовал его. А генерал прошел мимо и внимания не обратил на маленького воина.

— Непорядок, — пошутил Фома. — Все же ты гвардии сержант, а генерал тебя не заметил.

Расстегнув шинель так, чтобы была видна медаль, Володя юркнул в генеральскую землянку.

— Товарищ генерал! Гвардии сержант Валахов! — представился он генералу. — Разрешите обратиться?

— Обращайтесь, — устало ответил генерал, не поднимая головы. Он рассматривал какую-то карту.

— Когда вы шли, я отдал вам честь, а вы почему-то не ответили.

Генерал бросил карандаш на стол и, сняв очки, с удивлением посмотрел на мальчишку.

— Дорогой ты мой сержантик, — заговорил он ласково, — устал я. Понимаешь, устал. Людей не замечаю. Ты уж извини меня.

Володя улыбнулся и не знал, что ответить.

— Вот и встретились мы еще раз, — сказал генерал. — Звонил ваш командир. Одобряю. Я еще тогда в записке писал Лепешкину: «Пришли его мне, определю». Жаль было расстаться. Ну ладно. Значит, учиться хочешь? — спросил генерал.

— Хочу!

— Вот и прекрасно! В Москву, в суворовское училище поедешь.

Володя хотел уже выйти из землянки, но, вспомнив своих друзей, замешкался у порога.

— Ну что еще у тебя? — спросил генерал. — Выкладывай.

Немного смущаясь, Валахов рассказал о Фоме и Левашеве и попросил генерала отпустить их домой к мирному труду.

— Не могу, товарищ сержант! Нам предстоят еще тяжелые бои. Пусть уж потерпят твои друзья еще немного.

— Они не просили. Это я сам…

— Очень хорошо, что ты о людях заботишься, — похвалил Володю генерал. — Хороший командир из тебя получится. Ну, а сейчас иди, поезд через час отходит.

Около землянки Володю ждали Левашев и Фома. Тут же стояла грузовая машина, на которой ему предстояло ехать на прифронтовую железнодорожную станцию.

Когда Володя был уже в кузове, Фома, смахнув жестким рукавом слезу, попросил:

— Генералом станешь, нас не забывай… И застегнись, простынешь.

— Смотри учись хорошенько! — крикнул вслед отходящей машине Левашев и помахал рукой.

На железнодорожной станции было шумно. Кругом сновали люди. Слышались шутки, а на душе у Володи было тоскливо. Никак он не мог забыть друзей-однополчан.

В комендатуре его покормили. Потом какой-то майор положил ему в кожаную сумку документы и проводил до вагона.

Пассажиры с удивлением и уважением рассматривали маленького сержанта, расспрашивали, за какой подвиг получил он медаль. Сначала Володя охотно отвечал, а потом ему все это надоело и он, забравшись на верхнюю полку, заснул.

…Проснулся в Луганске. Было солнечное утро.

— Сходил бы ты, сынок, да купил яичек на базаре, — попросила его старушка, соседка по купе. Володя побежал выполнять просьбу. Но не успел он выйти из вагона, как услышал крик:

— Держи, держи! Кошелек украл!

Мимо пробежал оборванный мальчишка, а следом за ним женщина, взывающая о помощи.

Володя кинулся за воришкой. Тот под вагон — и Володя туда. Тот на крутую насыпь — и Володя следом. Наконец он ловкой подножкой сбил воришку с ног и, к своему удивлению, узнал в нем детдомовского атамана Малютку.

— Отпусти, дяденька, — захныкал тот.

— Какой же я дяденька? Не узнаешь, что ли?

Малютка зло посмотрел на маленького сержанта и выхватил из кармана нож. Володя отскочил в сторону, а потом резко ударил вора по руке. Самодельная финка упала на мостовую.

— А, ты так, — не на шутку рассердился Володя и выхватил пистолет. Малютка задрожал от страха.

— Эй, товарищ боец! — крикнул он пожилому солдату, идущему к вокзалу.

— Слушаю вас, товарищ сержант!

— Отведите этого грубияна в милицию и передайте, что его задержал бывший воспитанник Мариупольского детского дома сержант Владимир Валахов!

— Понятно! — протянул солдат и, недоверчиво посмотрев на Володю, попросил показать документы.

Володя важно раскрыл кожаную полевую сумку, порылся в ней и, найдя документы, протянул их солдату.

— Все в порядке, товарищ сержант, — еще раз козырнул солдат и взял Малютку за шиворот.

— Правильно! — раздались голоса из толпы. — Так и надо!

— Возьмите ваш кошелек, — вежливо обратился Володя к пострадавшей.

Та не знала, как отблагодарить своего защитника. В душевном порыве она по-матерински поцеловала его.

— Что же ты, сынок, не купил ничего? — спросила у Володи старушка, когда он вернулся в вагон.

— Некогда было ему, — вмешалась в разговор другая соседка, — он сейчас вора схватил. Нож отнял.

Старушка всплеснула руками и недоверчиво посмотрела на мальчика, но, заметив у него медаль, проговорила:

— Сразу видно, геройский паренек.

А геройский паренек тем временем читал записку, которую обнаружил в сумке с продуктами. Вот что писалось в ней: «Настоящий пистолет мы у тебя взяли. Зачем он тебе в Москве? А в кобуру положили деревянный. Его ловко, мастерски сделал Фома. Береги как память о Фоме. Золотые руки! Не сердись. Левашев и другие».

В Мичуринске Володю встретил военный комендант.

— Приказано посадить вас в мягкий вагон, — сообщил он и поинтересовался, зачем едет сержант в Москву.

— На учебу! — с гордостью ответил мальчишка. — В суворовское.

— А генерал Герасименко случайно не твой родственник? Лично по телефону вчера говорил, просил позаботиться о тебе.

— Это наш командующий, — сказал Володя. — В боях вместе бывали, — с гордостью добавил он.

— Ну, герой, генерала Герасименко я знаю давно. Большую честь оказал тебе генерал. Не подводи, оправдай доверие в учебе.

— Постараюсь.

Посадив юного фронтовика в поезд, комендант ушел, и Володя остался в купе один. Поезд долго стоял на станции. В окно было видно, как пассажиры спорили с проводниками, упрашивали пустить их хотя бы в тамбур.

— Мест нет! — громко кричали те и оттесняли пассажиров от вагонных дверей.

— Как же нет? — спросил Володя у проводницы, которая убирала в купе. — Говорите, мест нет, а у меня тут три свободных.

— Вы, товарищ сержант, по особому билету едете. Броня. Понятно вам? — ответила женщина, продолжая мести пол.

Володя постучал кулаком по деревянной стене и рассмеялся:

— Ну разве это броня? Броня у танка бывает…

— В вагоне тоже бывает, — пояснила проводница и улыбнулась. — Если место забронировано, его никто не займет, кроме того, кому оно предназначено.

— Понятно, — протянул Володя и, желая показать себя заправским солдатом, спросил: — Привал-то надолго здесь?

— Час стоять будем.

Посмотрев на трофейные часы, Володя кашлянул.

— Пойду в разведку. Может, знакомых встречу, — сказал он проводнице и, выйдя из вагона, стал важно прохаживаться по перрону. Потом пошел в вокзал. Там было полно народу. И вдруг он увидал Олю… Она была с матерью. А говорил брат, что она погибла. Володя подбежал к ним и остановился. Девочка удивленно посмотрела на него.

— Почему он так смотрит на меня? — наклонилась она к матери.

— Спроси у него, не знаю, — улыбнулась незнакомая женщина и тоже посмотрела на маленького сержанта удивленно.

— Здравствуй, Оля! — прошептал Володя несмело.

Девочка пожала плечами.

— Вы ошиблись, — заговорила женщина. — Ее зовут Нелей.

— Тогда простите, — начал извиняться сержант. — Она очень на Олю похожа. А Олю фашисты сожгли. Вот я и думал…

— Понимаю, — серьезно сказала женщина и зачем-то сняла пушинку с Володиной шинели. — Вы дружили? Это печально…

— Ты немцев убивал? — спросила девочка, заметив у мальчика медаль.

— Приходилось. Но больше в плен брал, — важно ответил гвардеец. — Если не сдавались, уничтожал…

— Куда же вы теперь путь держите? — поинтересовалась мать Нели.

— В Москву, на учебу! Без военного образования генералом не станешь.

— А мы в Ленинград. Да вот сидим пятый день. Мест нет, — вздохнула женщина. — Что-то невероятное творится. И когда мы приедем в родной Ленинград?

— А в Ленинград через Москву?

— Фу! А еще сержант. Географии не знаешь, — рассмеялась Неля.

— Я географию на фронте не изучал, — обиделся Володя и полез в карман за часами. Посмотрев на циферблат, заторопился: — Ну ладно, пойду. А то поезд скоро уйдет.

Около дверей он еще раз оглянулся и посмотрел на Нелю. Ну до чего ж она похожа на Олю! Как две капельки воды.

В вагоне Володя сразу же повел переговоры с проводницей.

— Тетя, а знакомых можно в мое купе пригласить? — спросил он.

— Нельзя! — отрезала проводница. — Без билетов никого!

— А если билет купить?

— А деньги у тебя есть? — уже другим тоном заговорила проводница.

Володя достал из сумки пачку денег и молча положил на столик.

Глаза у проводницы блеснули. Засовывая деньги в карман, она, подмигнув, сказала:

— Беги за своими знакомыми, да быстрей.

Володя стрелой вылетел из вагона.

— Собирайте вещи и за мной! — приказал он Неле и ее матери. — Я купил вам билет. В мягкий вагон.

Через несколько минут его новые знакомые сидели в купе. Сержант достал из мешка сало, хлеб, консервы.

— Ешьте, ешьте, — угощал он новых знакомых. — Это гвардейский харч.

После обеда маленький сержант рассказывал о боях, а Неля о том, как они с матерью жили в эвакуации. Тоже голодали. И под бомбежкой были.

Наговорившись досыта, Володя и Неля начали шалить, как маленькие дети, и даже поссорились из-за того, что не поделили солнце. Это такая игра была у них: что увидят, кричат: «Это мое!»

Володе с новыми знакомыми было весело и хорошо. За разговорами время прошло быстро, и Володя сожалел, что так скоро приехали в Москву.

В Москве Владимир Валахов нашел недалеко от метро «Кропоткинская» Управление суворовскими училищами и предстал перед генералом.

— Гвардии сержант Валахов прибыл на учебу! — доложил он.

— Фронтовик? — спросил генерал.

— Так точно! — Володя то и дело козырял и стучал каблуками, думая, что этим самым выражает свою дисциплинированность и готовность выполнить приказ генерала.

— А зачем ты дергаешься? Тоже мне, гусар… Учиться как будешь, хорошо?

— Так точно! Хорошо буду учиться. Даже отлично! — заверил маленький сержант генерала.

Послесловие

Но своего слова Володя не сдержал.

Трижды убегал он из суворовского училища, и каждый раз его ловили. Дальше Курского вокзала убегать не удавалось.

— И не стыдно тебе? — совестил генерал. — Товарищи на фронте думают, что учишься, а ты…

— Учиться никогда не поздно. Я фашистам хочу мстить, — твердил Володя. — Не хочу с мелкотой за партой сидеть.

— Приказываю учиться, гвардеец! — сердился генерал.

Приказы и уговоры не помогли: учился Володя плохо. Однажды после очередного побега, когда офицер-воспитатель привел Володю в училище, он увидел на своей койке письмо. Маленькое, треугольное. Письмо было печальное. Брат Виктор писал:

«Вчера умерла мама… Телеграмму хотел послать тебе, да денег не было. О тебе вспоминала. Наказывала, чтобы ты учился, офицером стал».

Никто не видел, куда исчез суворовец Валахов. Шинель и шапка на месте, на койке разорванный конверт, все цело, а мальчишки нет. Все училище было поднято на ноги. Казалось, что нет такого уголка, куда бы ни заглянули офицеры. Известили милицию. И лишь ночью дежурный по училищу, проходя по лестничной площадке, услышал, как кто-то плачет на чердаке. Прижавшись к трубе, Володя сидел на пыльной балке и, закрыв лицо руками, плакал.

Неутешное горе мальчика тяжелым камнем легло на всю роту суворовцев. Но как бы тяжело оно ни было, его нужно пересилить, забыть и продолжать начатое дело. И Володя пересилил горе.

А вскоре произошло другое событие. Уже радостное. В гости к Володе приехал ефрейтор Левашев.

Мальчишка вбежал в вестибюль и увидел своего фронтового друга. Он стоял около стенда и рассматривал фотографии суворовцев — отличников учебы. Стоял на одной ноге. Сердце у Володи замерло от испуга. А Левашев, шагнув к нему на костылях, заговорил:

— Здорово, суворовец! Я тут вот фотографии разглядываю, а твоей почему-то нет среди отличников.

— Как же это, а? — кивнул Володя на единственную ногу ефрейтора.

— Как видишь… Отвоевался я.

— А как остальные?

— Фома погиб, — глухо сказал Левашев и опустился на стул, стоявший около стенда. — Остальные пока живы, о тебе спрашивают, беспокоятся, почему не пишешь, как учишься. Всем хочется знать, какой суворовец получится из фронтовика.

Суворовец промолчал. Он понял, что Левашеву уже рассказали о его проделках.

— Нельзя так, Володя, — отцовским тоном заговорил ефрейтор и постучал костылем по стенду. — Ты фронтовик, награду правительственную имеешь. Ты для ребят должен быть примером. Я ведь знаю, как хотелось твоей матери, чтобы ты учился на офицера.

Долго еще говорили они. А на прощание крепко обнялись. Многое понял в эти дли маленький сержант.

…И в болезни бывает перелом, и в ходе войны, когда силы противника почти равные. Бывает переломный период и в характере человека. Наступил он и у Володи.

Суворовское училище Владимир Валахов закончил с золотой медалью. Затем поступил в Ленинградское военное училище и отлично закончил его.

И после войны нашлось место подвигу. Ровно год рота Владимира Валахова разминировала под Новгородом те места, где шли бои с фашистами. Тысячи мин, забытых и брошенных снарядов обезвредили воины роты.

Теперь ребята Новгородской области могут спокойно бегать по лугам и лесам.

Офицер Валахов закончил инженерный факультет одной из военных академий в Москве. Вскоре стал командиром танкового батальона на Дальнем Востоке.

На тактических учениях танк, в котором был командир Валахов, неожиданно сорвался с обрыва и перевернулся. Владимир Дмитриевич повредил позвоночник. Он теперь не может командовать подразделением, но и для него нашлось почетное дело: инженер-подполковник Валахов стал преподавателем в военном училище. Владимир Дмитриевич частый гость у школьников. Офицеру-фронтовику, смолоду ставшему в строй защитников Родины, есть что рассказать ребятам.

Цветы у обелиска

Из приказа командующего немецкой 6-й армией

В этом приказе, который давно стал историей и хранится теперь в архиве, немецкое командование лично свидетельствует о том, какой большой урон наносили им народные мстители, нередко совсем юные:

«…Партизанам, а также советским разведчикам, заброшенным в тыл наших войск, помогают дети коммунистов — члены пионерской организации. В тылу 6-й армии действует большая группа таких пионеров под руководством главаря по кличке Чапай.

Пионеры ночью и днем совершают диверсии, расклеивают коммунистические листовки, вредят нашим войскам. Так, 20 октября с. г. они заминировали и взорвали легковой автомобиль, в результате чего погиб капитан Ганс Фрауман. 25 октября выбили стекла в городской бане, несколько солдат ранены стеклом. Дети, пропитанные идеями коммунистов, рисуют на заборах пятиконечные звезды, зарывают на дорогах в песок доски с гвоздями, на спинах злых бездомных собак пишут имя фюрера.

Настоятельно требую от командиров всех рангов выявлять подрывные молодежные организации и применять в отношении их членов карательные меры вплоть до смертной казни…»

Часть первая
Чапай

В лесу

В субботу вечером ребятам объявили, что завтра в лагерь приедут родители. Пионеры готовили большой праздничный концерт, надеясь дать его на новой, еще не окрашенной дощатой сцене.

А на рассвете в воскресенье на пионерский лагерь детей пограничников налетели фашистские самолеты.

То, что случилось потом, даже трудно рассказать. Одна бомба попала в палатку, где жили начальник лагеря, повар, завхоз и мальчишки-вожатые, другая — в сцену, остальные разорвались вокруг столовой. Все разрушено, дым, плач перепуганных детей и убитые… Уцелевшие ребята в одних трусиках убежали в лес.

Потом приехали родители. До самого вечера собирали по лесу перепуганных мальчишек и девчонок. Уже стемнело, когда на ближайшей станции ребят пересадили в вагоны. Ночью поезд остановился в лесу под Гродно. Кто-то бегал вдоль состава и кричал: «Ребята, разбегайтесь! Разбегайтесь! Кругом немцы…» В густой тьме раздались выстрелы, слышались раздирающие душу стоны и чужая речь.

Павлик Родин и Слава Дымов, выпрыгнув из вагона, тут же свалились в заросшую крапивой яму. Потом бежали, пробираясь сквозь кусты, по сырому лугу и, обессилевшие, к рассвету оказались в заброшенной сторожке лесника.

Вокруг было тихо. Лишь где-то далеко-далеко гремела артиллерия. В сторожке ни души. Ребята, проголодавшиеся до потемнения в глазах, разыскали в погребе соленые огурцы, капусту, морковь. Подкрепились и решили ждать, — может быть, появится хозяин.

Прошел день, другой, а хозяина все не было. Ночью в сторожке было жутко, и ребята, боясь, что нагрянут немцы, до утра не могли уснуть.

Так продолжаться долго не могло. Нужно было что-то придумать. Слава ничего предложить не мог. Ему десять лет, он моложе Павлика на целых четыре года и во всем полагался на своего товарища. Павка и в пионерском лагере, и в военном городке, где жили пограничники, верховодил ребятами. И не только потому, что его отец комиссар, участник боев на дальневосточных границах и награжден двумя боевыми орденами. Павка сам был очень смелый. Это он однажды задержал в лесу нарушителя границы, переодетого в женское платье. Мог соревноваться в конном спорте даже с опытными кавалеристами.

Вот и теперь Павка старался не падать духом, хотя плакал вместе со Славкой, когда было особенно жутко и тоскливо. Он все время внушал маленькому другу, что удастся найти своих и уйти от войны куда-нибудь подальше.

Павлик предложил переждать еще одну ночь в сторожке лесника, а утром идти на запад, к границе, где осталась застава. «Не может быть, чтобы там никого не было. Пограничники не отступят!» — решил он.

Когда в окна заглянул туманный рассвет, вдруг что-то загудело, громыхнуло, и по лесу покатилось эхо.

— Славка! Бежим! — крикнул Павлик. — Немцы!

Выскочив в окно, ребята без оглядки кинулись в лес. Бежали долго. Исцарапали лица, руки, ноги. Обессилели окончательно. Слава, с перепугу вцепившись в Павкин рукав, еле тащился.

В чаще было тихо, журчал ручей, пересвистывались птицы. Ребята напились холодной воды, сели под куст, притаились. Что теперь делать, куда идти?

Вдруг где-то не очень далеко послышался стук. Это не дровосек и не дятел. Металлический звук то затихал, то опять доносился отчетливо и резко.

Павлик вскочил, замер, прислушался.

— Что это? — шепотом спросил Слава. — Бежим отсюда…

— А куда бежать-то? — также шепотом ответил Павлик. — Лучше подкрадемся и поглядим, может, наши.

Перебегая от дерева к дереву, озираясь и прячась за толстыми стволами елей, они подкрались к тому месту, откуда доносились громкие и настойчивые звуки.

— Смотри! — дернул Павлика за рукав Слава. — Самолет.

Они подошли и обомлели. На борту самолета — крест, на хвосте — свастика. За прозрачным колпаком окровавленный летчик. Мундир зеленый, погоны… Это же фашистский самолет!

Мальчики попятились назад, но летчик, заметив их, заулыбался и стал жестами подзывать.

Сознание того, что человек просит помощи, победило страх. Ребята переглянулись.

— Он задохнется там, — сказал Павлик. — Ух, гадюка!

— Может, это наш? — усомнился Слава.

— Ничего себе «наш». Смотри, такие самолеты лагерь бомбили. Возьмем его в плен? Айда за мной!

Павлик, вооружившись суковатой палкой, первым подошел к самолету.

Летчик тяжело дышал и все кивал им головой. Его правая рука висела, словно пришитая к плечу, лицо было залито кровью. Жестами он просил ребят помочь выбраться из кабины.

Павлик осмелел, забрался на сломанное крыло. Позвал Славу:

— Иди, не бойся. Он не может открыть кабину. Заклинило.

Опасливо озираясь, Слава подошел к самолету и тоже забрался на крыло.

— Гляди, — шепнул он, — пистолет в руке.

— Это теперь молоток, — сказал немец и бросил пистолет. — Я уже, как это по-русски, почти подыхайль. Сил нет. Кровь очень.

Ребята поднатужились и немного сдвинули прозрачную крышу кабины. Немец старался выбраться из самолета, но не мог. Поднявшись, он протягивал руку, словно прося милостыню.

Павлик и Слава попытались вытащить его из кабины, но сил у обоих было так мало!

Вдруг летчик застонал и, к удивлению отскочивших от самолета ребят, сам вылез на крыло, а с крыла свалился на землю, словно куль муки. Он лежал недвижимо, широко разбросав руки и ноги, закрыв глаза.

Слава быстро поднял оброненный летчиком пистолет и протянул Павлику:

— Возьмем?

Павлик положил пистолет в карман, потом снял с летчика планшетку, достал из его куртки плитку шоколада и документы. А дальше ребята не знали, что делать. Бросить его и убежать? А вдруг он встанет и уйдет к своим. Тогда ребята привязали немца стропами парашюта к сучьям.

— Очень много крови, перевязка нужна, — сказал Слава. — Умрет, а его допросить надо.

Недаром он сын полкового врача, знает, как завязывать раны. Оторвав от парашюта кусок шелка, мальчишка принялся за дело.

— Это гут, хорошо… — простонал немец, открыв глаза.

Забинтовав ему голову, Слава принялся было перевязывать левую руку. Неожиданно совсем рядом опять послышался громкий стук.

— Бежим! — крикнул Павлик, и ребята пустились наутек.

Откуда и силы взялись. Петляя меж деревьев, как зайцы, ребята выскочили к берегу озера. Дальше бежать некуда. Вокруг заросли, камыш, топь, вода…

— Там еще был фашист! — задыхался от волнения и устали Павлик.

— Ты видел? — спросил Слава.

— А разве не слышал, как что-то загремело возле самолета?

— Это я, Павлик, бросил палку, а она ударилась о крыло.

— Нет, я сам слышал чьи-то шаги.

У партизан

В это время из-за куста вышел высокий, усатый дядька.

— Эй, гномы! Куда путь держите?

Ребята опешили. Появление человека было столь неожиданным, что даже родная речь не сразу привела их в себя. И прежде чем ответить на вопрос, Павлик заметил, что в кустах еще кто-то прячется. Решил: обстановка непонятная, нужно быть осторожным.

— Мы ищем… — начал Слава.

— Да, да, мы ищем грибы, — поспешно закончил Павлик и прикрыл оттопырившийся бок рукой.

Незнакомец подошел вплотную, вытащил у Павлика из кармана пистолет, улыбнулся.

— Хорош «гриб»… Где взяли? — спросил строго.

— Нашли, — еле слышно ответил Павлик.

— Да, это мы нашли. Там, — подтвердил Слава, махнув рукой в сторону. — Там много такой чепухи валяется…

— Пробираетесь откуда-нибудь или местные?

Усатый дядька отвернул полу серого плаща, стал засовывать в карман пистолет, и Павлик увидел красный кант на его синих брюках: «Неужели это наш, советский командир?»

— С пограничной заставы мы. Прячемся. — Павлик почти поверил, что это свои. — Уже давно… Нас бомбили… Мы…

— Что-то вы, друзья мои, сочиняете. До границы отсюда километров двести, — сказал усатый. — Не люблю врунов.

— А мы не врем, — насторожились ребята, — просто мы испугались. Нас везли поездом…

— Может, и я враг? — улыбнулся дядька. — Или не похож?

— Бриджи на вас военные…

Усатый человек сел на пень. Закурил.

— Товарищ Крысин, иди сюда!

Из-за куста вышел красноармеец с винтовкой. Мальчишки бросились к нему. Наконец-то свои! Теперь нет никаких сомнений.

— Дяденьки, мы же Павлик и Славка! — закричал от радости Славка. — Может, знаете, его папа батальонный комиссар Родин, а мой — военный врач… Дымов, не слыхали?

— Ладно, — оборвал Крысин. — Еще проверим, не сочиняете ли. Что прикажете, товарищ Избранько?

— Отведи их к нам, — распорядился усатый. — Передай, чтобы покормили и показали врачу. А вы, ребятки, случайно, никого не встречали в лесу? — обратился он к Павлику.

— Встречали. Самолет там упал, крылья поломались, а летчик ранен.

Усатый тут же вскочил, швырнул в куст самокрутку.

— А я что говорил! — он бросил колючий Взгляд на Крысина. — Отведи их и поднимай по тревоге первый взвод! Теперь жди в лесу немцев…

У Избранько были основания сердиться. На рассвете весь его небольшой отряд прочесывал лес в поисках упавшего самолета. Но Крысин, оказавшийся в отряде при загадочных обстоятельствах, доказывал, что самолета никто и не видел, а упало, видимо, дерево.

Павлика и Славу долго вели по густым чащобам, пока они не оказались на красивой полянке. Здесь было вырыто несколько землянок.

Ребят накормили, напоили чаем и уложили на мягкую постель из сухого папоротника. Проспали они беспробудно больше суток.

Первым проснулся Павлик. Он долго не мог сообразить, где находится. И ночной побег из вагона, и долгие поиски своих, и жизнь в лесной сторожке, и немецкий самолет — все казалось длинным и кошмарным сном. Голова гудела, ноги, руки, шея, живот — все болело. Павлик с трудом поднялся с нар. Слава еще спал, раскинув руки. Вводившиеся глаза его были приоткрыты, нос заострился. Черные волосы похожи на щетку.

Через маленькое окошечко проник яркий пучок света и, подрумянив щеки Славы, прямоугольным желтым пятном прилип к бревенчатой стене.

Павлик огляделся: под ногами сырой, холодный песок, на нарах еще не высохший папоротник. Вместо подушки — березовые ветки, накрытые тряпьем.

На стене висят две шинели: одна — серая, вторая — зеленоватая, с маленькими беловатыми погонами.

«Черт возьми, где же мы, у своих или у фашистов? — не мог понять Павлик. — Почему шинель с погонами?»

В углу — винтовки. Одна знакомая, такие были у пограничников, а вторая совсем чудная — толстая, похожая на охотничье ружье. Павлик лишь догадывался, что это иностранная.

В деревянном ящике какие-то колотушки с длинной ручкой. «Ага! Гранаты!»

В голове больно стучала кровь, во рту было сухо и горько. Очень хотелось пить.

Постепенно в сознании мальчишки стало восстанавливаться, как оказался он в этой прохладной и мрачной землянке. Но все еще не был уверен, что попал к своим. Больше всего смущали оружие и шинель. Он не знал, что это первые партизанские трофеи.

Павлик не стал будить Славу и вышел из землянки. Было тепло. На березовом пне сидела девочка в цветастом сарафанчике. Она читала толстую книжку. Поодаль, меж двух берез, дымил костер. Над костром ведро.

Девочка словно ждала, когда проснется Павлик. Захлопнув книгу, она позвала:

— Иди сюда. А тот, второй, еще спит?

Павлик несмело подошел, прислонился к березе.

— Ну, расскажи, как немца взяли в плен? — хитровато сощурила темные глаза девчонка.

— Мы его не брали, — растерянно ответил он. — Бросили.

— Неправда, папа говорит, что вы летчика взяли в плен и привязали возле муравьиной кучи. Подох фашист. Муравьи закусали. Так ему и надо!

— Чего ты так рассердилась на мертвого?

— Убийца он! Бомбили наших. Фашист! В газете написано: «Смерть немецким оккупантам!»

Павлик как-то мгновенно словно прозрел и вспомнил страшную бомбежку пионерского лагеря, убитых ребят, обстрел вагонов с детьми и оставленных там, на заставе, родителей. Ему стало очень стыдно, что помогал немецкому летчику. Он почувствовал, как горят щеки и уши, а девочка не унималась:

— Вот папа наберет отряд побольше, и мы будем воевать с ними. А пока оружия мало, бойцов тоже мало. Понимаешь?

— А где он наберет бойцов в отряд?

— Фи! Знаешь, сколько красноармейцев приходит к нам: «Возьмите, командир…» И некоторые остаются. Их полки разбиты, вот папа и принимает их к нам в отряд. Пусть воюют, правда?

— А кто твой отец?

— Он в милиции капитаном работал, а теперь командир боевого отряда имени Чапаева. Мы разобьем фашистов! Понял?

— Ерунда! Немцев разобьют наши пограничники. Вот увидишь!

— Разобьют… Немцы уже в Гродно. Наши отходят. Спроси у папы.

— С усами твой отец? Избранько?

— А почему ты знаешь?

— Знаю. Мы сначала испугались. Думали, что он немец. Говорит он как-то…

— Ох, уморил!.. Як же вин каже? Я тэж так можу. Мы ж украинцы!

Девочка рассказала ему всю свою биографию: зовут ее Рая, она закончила пять классов, первые дни все прятались в чащобе, а потом встретили красноармейцев и командиров, понастроили землянок, вырыли окопы. Теперь уже в отряде почти сто человек. Отряд разместился в разных местах, а здесь только штаб и госпиталь. Поваром в штабе Раина мама. В госпитале один врач и два больных.

— Да, пока вы больные и истощенные, — утверждала Рая, — поэтому вас положили в госпиталь.

У Раи темные, как бусинки, глаза, черные курчавые волосы. Она худая и длиннорукая. Говорит без умолку, засыпая вопросами и сама же наугад отвечая на них. Пулемет, а не девочка.

— Ты в восьмом? Ах да, ты в седьмом. А твой папа погиб?

— Не знаю… Может, и погиб. Там, на границе, бой был сильный.

— А твой папа врач? Хотя нет, это у того мальчика папа врач. Все перепутала.

«Как ты мне надоела с вопросами, — подумал Павлик. — Хотя бы Славка проснулся, может, отвязалась бы».

— Эй, Крысин, доложи, чего тащишь? — крикнула Рая.

Крысин нес снятый с немецкого самолета пулемет.

— Не видишь разве? Дрова раздобыл, — неприветливо ответил боец. — Ишь парочка — баран и ярочка, хи-хи…

— Ой, какой то он… — тихо сказала Рая. — Не люблю я этого дядьку, он злой и вредный. Папа говорит, его оставили в отряде потому, что он местный житель. Он так плакал, так просил. Папа сказал, что он форменный дезертир. Это знаешь, которые от своих удирают, чтобы шкуру спасти.

Рая могла быстро забывать обиды и мгновенно переключаться с одного разговора на другой. Едва скрылся Крысин, она улыбнулась и вскочила на пень:

— Догонишь?

— Не могу. Я хочу пить, — ответил Павлик.

— Айда наперегонки к роднику!

— Бежать не хочется, ноги болят.

— Фу, какой ты: «Не хочу, не могу…» А я все могу, — расхвасталась Рая и тут же забралась на дерево и прыгнула с сучка. — Ну ладно, идем пить. Ты еще не знаешь, какой родник здесь.

Родник был недалеко под горкой у ветвистой липы. Вода холодная и, как показалось Павлику, подслащенная медом.

— Пей сколько хочешь. А скоро ужин будет. Ты любишь пшенную кашу? Сливуху? Ой, как вкусно! С салом. Любишь?

— Конечно, — ответил Павлик. — Мы в лагере ели пшенную кашу. Тоже на костре готовили.

— А мы в Баку на костре уху осетровую варили. Знаешь, какие осетры? Во! — Рая пнула ногой гнилое бревно. — А есть и больше. Ты видел осетров? Мы там давно жили. А ты был в Баку?

Павлик родился на пограничной заставе и никуда, кроме пионерского лагеря, не выезжал. Но ему не хотелось выглядеть незнайкой.

— В Баку нефти много. На Урале железо добывают, а в Донбассе уголь, — ответил он.

Рая как-то странно посмотрела на Павлика, пожав плечами: при чем тут Урал и Донбасс?

— Посмотри, не проснулся ли тот мальчик? — предложила она. — Теперь мне весело. А раньше, ой, комары, скучища и страшно.

Когда Павлик и Рая открыли дверь в землянку, Слава проснулся. Испуганно вскочив с нар, долго смотрел по сторонам удивленными глазами. Потом закрыл лицо руками, свалился на постель и заплакал.

— Ты что, Славка?! Это же мы! — успокаивал друга Павлик.

— Ты не заболел? — Рая прислонила к его лбу ладонь и заключила: — Лихорадка. Надо врача! Побегу к маме.

Первое боевое задание

Ребятам казалось, народные мстители только и делают, что бродят по лесу или сидят в землянках. Да и откуда было знать Павлику, Рае и Славе, что ночью бойцы уходили на задание, пробирались к шоссейным дорогам и устраивали засады, громили автоколонны, уничтожали фашистов и добывали оружие. С каждым днем росла численность отряда, приобретались навыки ночной войны. Никакой помощи от ребят пока не требовалось, поэтому они целыми днями играли во что-нибудь, рассказывали друг другу сказки, читали и лишь иногда помогали повару штаба отряда — Раиной маме.

Но однажды, это было уже в конце августа, когда фронт отодвинулся далеко на восток, а здесь о войне свидетельствовал лишь гул самолетов в небе, Павлика в полночь вызвали к командиру отряда товарищу Избранько.

— Садись, Павлик, — сказал командир, — послушай, о чем тут пойдет речь.

В просторной землянке командира на столе лежала обструганная широкая доска, и на ней были нарисованы контуры леса, железная дорога, тропа, по которой должны идти минеры, синими крестиками обозначены те места, где расположены посты гитлеровцев. Это — схема.

По ней Избранько показывал, объясняя, где удобнее подходы к железной дороге, как нужно наверняка рвать полотно, куда отходить после выполнения задания. Давал многие другие указания, а потом, как и положено командиру, спросил:

— Задача ясна?

— Да, оно, конечно, ясно и понятно, — встал пожилой минер с глубоким шрамом на подбородке, — но людей мало. Может, возьмем мальчонку Родина. Наблюдатель нам нужен.

Наступила тишина. Слышно, как отстукивают секунды ходики. Избранько тяжело вздохнул:

— Затем я и позвал его, но… Словом, думаю — справится.

Сердце мальчишки заколотилось от гордости. Наконец-то и ему, Родину Павлику, поручается настоящее задание. Не то что торчать в кустах на окраине леса и вести наблюдение, не идет ли кто.

Правда, Павлику в этой важной боевой операции отводилась не сложная, но серьезная роль: он должен сидеть на дереве далеко от того места, где пять минеров будут закладывать взрывчатку, и в случае появления гитлеровцев куковать, сигналя об опасности.

…Ночь была беззвездная и душная. Свирепствовали комары. Далеко на востоке вспыхивали молнии. Минеры шли молча, быстро, и мальчишка едва поспевал за ними.

Только коренастый, с рыжей бородкой партизан, которого почему-то все звали Илюхой, изредка останавливался и, подождав Павлика, спрашивал хриплым, прокуренным голосом:

— Идешь, малец?

Коснувшись большущей, короткопалой рукой головы мальчишки, он вздыхал и произносил одно и то же: «Ох-хо-хо…» Шел он, тяжело ступая и придерживая прыгающий на спине мешок со взрывчаткой.

Павлик понимал, что «ох-хо-хо» значит: не стоило бы мальчишку брать с собой. Но участие в боевой операции было вызвано необходимостью. В ту ночь много бойцов вышло на задание. Нужно было как-то задержать выдвижение резервных войск противника, отвлечь часть его сил и тем самым облегчить борьбу с ним Красной Армии.

— Стоп! — сказал Илюха. — Передых!

— Значит, задача ясна? — спросил вполголоса командир группы. — Теперь недалеко до железной дороги.

— Все ясно, — отозвался кто-то в темноте.

— А тебе, Родин?

— Мне тоже, — ответил Павлик, хотя совершенно не представлял, как минеры подорвут полотно, что будет дальше.

Кажется, все обсудили, накурились, но командир еще раз уточнил задачу:

— Значит, Илюха пойдет первым… Уложит шашки, вставит детонатор — и назад. Потом… Потом ты. — И словно случайно, вспомнил о Павлике: — А ты выбери дерево повыше и лезь. Заметишь какое движение, значит, «ку-ку».

— Прямо здесь? — удивился Павлик.

— А то где же, — сказал Илюха. — Мы уже на опушке леса, тут до железки рукой подать.

Командир группы — высокий, голос густой, лица не видно. Темно еще. В землянке Избранько Павлик не обратил внимания на сидящих людей, не успел запомнить их лица: слишком неожиданно все произошло.

— Все проверить! — приказал командир. — Кончай курить!

Илюха, пыхтя табачным дымом прямо в лицо Павлику, стал напутствовать:

— Сиди и ни гугу! Замри. Увидал падлу — и сразу «ку-ку»!

— Ясно, дядя Илюша. Не подведу.

— Ты не подведешь, а мне боязно. У меня в Сибири тоже такой малец. Тебе дома сидеть, а ты…

— Встать! За мной! — последовала команда. — Вот подходящее дерево, лезь, Родин!

Павлик забрался к самой макушке, притаился. Тишина. Лишь комары надоедливо гудят над ухом. Шея горит от укусов, добрались и до ног, но мальчишка не имеет права шевелиться. Какая-то птица спросонья слетела с сучка и хлопает крыльями прямо перед лицом. Потом села. Успокоилась.

Время тянется медленно. Приближается поезд. Павлик замер: когда же раздастся взрыв? Мысленно представлял: «Вот сейчас, вот сейчас… тишина как треснет, и над лесом покатится громовое эхо! Скорей бы…»

Но взрыва не последовало. Не каждый поезд партизаны пускали под откос, а лишь те, которые с боевой техникой и с гитлеровскими солдатами.

Едва растворился ночной мрак, как засвистели птицы, перелетая с ветки на ветку. Попрятались комары, стало прохладно. Ночью лес — что непроходимые джунгли. А утром оказался самым обыкновенным.

Впереди открылась широкая, светлая поляна. Видна насыпь, поблескивают рельсы. Павлик зорко смотрит по сторонам. Никого.

«Где же минеры?» — беспокоится мальчик и вертит головой, как сыч, то вправо, то влево. Розовеет горизонт, уже утро, а минеров все не видно. Павлик испугался: «Может быть, они ушли, а про меня забыли?»

Но они не забыли о мальчике. Партизанам удалось бесшумно снять охрану на мосту, и они решили его заминировать вместо полотна. Так вернее.

Вдали показалась дрезина, на ней три человека. Один из них качает рычаг. Павлик начал куковать. Кукует громко. Дрезина совсем уже близко, даже мальчик видит, во что одеты люди. Один — в сером пиджаке, другой — в черной вельветовой куртке и в сапогах, третий — мальчишка в белой рубашке. «Значит, это не немцы», — заключает Павлик.

Как тут быть? Указаний пропускать или задерживать незнакомых людей не было. И решил Павлик проявить инициативу:

— Эгей! — крикнул он и мгновенно спустился с дерева. — Эгей, подождите! — Павлик побежал к железной дороге. — Подождите, туда нельзя!

Дрезина остановилась. Люди изумленно смотрят на бегущего к ним мальчишку и не понимают, что ему надо, почему он так встревожен.

— Дяденька! — задыхаясь от усталости и волнения, торопится Павлик. — Нельзя туда ехать, понимаете?

— Это почему же? — спросил с усмешкой тот, который в черной вельветовой куртке. — И кто ты такой, что запрещаешь?

— Нельзя, там опасно, подорветесь, — выпалил Павлик. — Заминировано! Точно говорю.

— Будет пужать! — недоверчиво хмыкнул один из них. — Поедем, чего тут…

Мальчишка в белой рубашке нажал на рычаг, дрезина тронулась. Павлик, не отставая, уговаривал их возвратиться:

— Заминировано, понимаете, нельзя же!

Черный пиджак оглянулся:

— Ну, а ты-то что за начальник?

Это показалось мальчику оскорбительным. Разве он, Павлик Родин, не внушает доверия, разве он что плохое сказал? Ведь он не хочет, чтобы люди подорвались. Они же не фашисты.

— Я Павлик, Чапай я! Командир особой группы! — выпалил он. — Поняли? Если поедете, то…

Все это Павлик сочинил, чтобы заставить поверить ему. И не успел досказать: на путях показался поезд.

Полетела под откос сброшенная с рельсов дрезина, кинулись к лесу люди. Павлик тоже побежал, но в другую сторону, к дереву, с которого слез. В траве он упал и тотчас услышал стрельбу.

Лес наполнился страшным шумом. Мимо, лязгая на стыках рельсов, промчался эшелон с пулеметами на крышах вагонов.

Павлик не понимал: почему же поезд не подорвался? Он растерянно смотрел на полотно железной дороги. И вдруг через несколько минут уже где-то вдалеке грянул взрыв, словно гром, и покатился над лесом. Стая испуганных грачей и галок, горланя, взвилась над деревьями. Вдали застучали пулеметы.

…С боевого задания не вернулся только один — Илья Истомин. Его похоронили в лесу, на полянке, под рябиной. Вся в кровавых капельках ягод, она, казалось Павлику, чем-то схожа с Ильей. Будто снял партизан клетчатую кепку, обнажил свою красноволосую голову и стоит на залитой солнцем поляне среди синих колокольчиков.

На разборе проведенной боевой операции командир от ряда сначала похвалил Павлика за выполнение задания, а потом сказал:

— Дисциплина у тебя, Родин, плохая. Разве можно было покидать пост? Эти железнодорожники, которых ты предупредил об опасности, работают на немцев. Учти на следующий раз: самовольничать у нас не положено!

Павлик и сам понял, что поступил неправильно, и уже в дальнейшем действовал как настоящий партизан — осторожно, обдуманно и смело.

Люди, которые ехали на дрезине, распустили в окрестностях слух, будто в лесу действует отряд каких-то мальчишек и командует им худенький, высокий парнишка, по имени Чапай. Они клялись, что собственными глазами видели не только самого Чапая, а даже как его отряд пустил под откос немецкий эшелон с солдатами и боевой техникой. Такие новости разлетаются быстро. А любители приврать дополняли небылицами рассказ путевых мастеров о юном Чапае, который взрывает мосты и пускает под откос поезда с войсками и боевой техникой гитлеровцев.

В отряде Павлика сначала в шутку, а потом и всерьез прозвали Чапаем. Мальчишке нравилось это прозвище, но его надо было еще оправдать в бою.

В дозоре

В безмолвной, тоскливой тишине медленно падают кленовые листья. Покружившись, они нехотя ложатся на землю и на спящего под шинелью Крысина. На этот раз вместе с ним в дозоре Слава. Крысин предупредил: «Смотри за лугом, в случае чего — буди». Но будить незачем. Все словно замерло.

И хотя партизаны все время уходят на задание, возвращаются с трофеями, где-то бьют фашистов, на базе по-прежнему тихо. Можно подумать, что люди сбежались в лес и томятся от безделья. Есть в отряде целые семьи партизан, а бедные Слава и Павлик даже не знают, где теперь их родители. Еще не было такого дня, чтобы ребята не вспоминали своих матерей и отцов, а Слава еще и маленькую сестренку. Где они? Что с ними?

Все хорошее осталось на границе. Вспоминал Слава, как ездил на автобусе в школу, первый пионерский лагерь, как карасей ловил в пруду. В войну играли. На чердаке поликлиники, в которой работал Славин отец, был штаб ЮП — юных пограничников. Теперь не надо играть в бой. Теперь идет настоящая, страшная, совсем не похожая на ребячью веселую игру война. И хотя в дозоре пока тихо, Слава знает: где-то партизаны выполняют боевое задание. Да и здесь в любую минуту может появиться враг.

А вчера принесли в лагерь убитого бойца. Слава никогда не видел его, но было очень жаль партизана. Хоронили его в лесу, на берегу реки.

Ночью ушел с разведчиками Павлик. Может, опять на целую неделю. Возвратится, как всегда, ободранный, грязный и голодный, но сияющий от радости. И непременно принесет немецкие автоматы, мины или гранаты. Завидует Слава Павке — Чапаю.

После того как Павлик впервые сходил на задание, а потом угнал со двора полицая рысака, серого, с черными кругами на ногах, да прискакал на рассвете в отряд, командир так и сказал: «Ну, теперь ты настоящий Чапай!» Чапаю кто-то подарил черную кубанку с красной ленточкой, у него есть немецкий пистолет, тот самый, который взяли у летчика. А Славе пока не доверяют оружие, мал еще. Только посылают в дозор вести наблюдение на дальних подступах к отряду. Задача предельно простая: заметив приближение подозрительных людей или вооруженных немцев, нужно немедленно бежать в отряд и доложить дежурному. Но какие могут быть немцы или подозрительные люди в такой, глуши. Лес осенний всецело принадлежал партизанам.

Слава не любит ходить в дозор с Крысиным. Скучный он и грубый. Уляжется на сухие листья и спит. А мальчишка — смотри в оба. Проснется, глянет покрасневшими глазами, спросит сердито: «Ну как?» — и опять спать. «Я начальник над тобой, могу и подремать, а ты наблюдай». Будто все начальники только то и делают, что командуют да спят.

Вдруг на лугу появился заяц. Присел, пошевелил длинными ушами и шарахнулся в кусты. Вскоре на опушке леса показался человек. Он шел к стогу сена, припадая на одну ногу. «Будить или не будить Крысина? — подумал Слава и решил: — Если человек повернет от стога к лесу, тогда нужно доложить Крысину, а если это грибник или просто прохожий, то пусть себе шагает».

Человек потрогал рукой сено, понюхал и зашагал к опушке, приближаясь к дереву, на котором притаился Слава. Он был в длинном черном пиджаке и в шапке, хотя еще не очень холодно.

— Товарищ Крысин! — позвал шепотом Слава. — Докладываю: идет подозрительный тип! Проснитесь!

Крысин вскочил, крякнул, как разбуженный медведь, бросился к дереву, схватив винтовку.

— Не шевелись ты, черт! Дерево шатается, — зло прошипел он.

— Я не шевелюсь. — Слава затаил дыхание.

Когда человек подошел ближе, Крысин вышел из-за дерева и гаркнул:

— Куда? Стой!

Человек вздрогнул, остановился, оторопев. Потом заулыбался:

— Ой, Тимофей! Вот не ожидал. Откуда ты здесь, Тимоха?

— Неважно… А ты куда тащишься, Семен?

— Да так, никуда. Дубок для сарая хочу поискать. — Семен достал кисет, стал свертывать цигарку. Руки его дрожали. — А в селе сказывали, тебя убили.

— Бывал в переплете… — будто нехотя похвастался Крысин.

Наступило молчание. Затем Семен посмотрел по сторонам и спросил тихо:

Ты что ж, в разведке али дезертирствуешь?

— А тебе не все одно? Дай закурить!

— Кури, самосаду полный кисет, — сказал Семен. — А все же, как погляжу, ты не из тех, кто прячется в лесу. В форме, а звездочку с фуражки зачем-то снял.

— Да так… А ты чего же не смотался? В колхозе-то активистом был. — Крысин ухмыльнулся. — Они все давно удрапали — и коммунисты, и активисты.

— Я, кум, так понимаю: отойдут еще немного наши, а потом поднакопят силенки и нажмут. Или будем жить в неволе?

— Видишь ли, — Крысин раскуривал цигарку и громко чмокал губами, — кому неволя, а кому и…

— Ты что же, кум, — швырнув окурок в траву, вспылил Семен, — думаешь, ежели я отсидел в тюрьме да теперь не эвакуировался, остался здесь, значит, продался? Да будь я без протеза…

— Ужо насолишь ты им, — с издевкой сказал Крысин. — У них сила! А мы? Они вон Москву взяли…

— Брехня. Вчера только слышал по радио: на дальних подступах к Москве идут упорные бои.

— Это вчера. А нынче ночью взяли. Я тоже не от дятла слыхал, — врал Крысин.

— Все равно наша возьмет. Народ весь поднялся. Вас небось полк, а то и больше в лесу. Не верю, чтоб Советскую власть сломили.

— Да, — вздохнул Крысин, — дела… Но ты напрасно думаешь найти кого-то. Я послан командованием для связи с партизанами, весь лес исколесил и ни души не встретил. Все драпанули, все.

Слава хотел крикнуть: «Врет этот Крысин! Мы и есть партизаны!» — но сдержался. Может, он говорит так не случайно, а преднамеренно, вводит в заблуждение.

— Есть, кум, есть! Намедни мальчонок приходил из лесу. Собрал тайком вот таких огольцов, — Семен показал, каких маленьких огольцов, — да и учил их, как немцам вредить. А они смышленые: сколько уже машин немцам перепортили. Ты думаешь, он один в лесу живет? У него даже фамилия знаменитая — Чапай. Говорят, он главарь.

— Не балабонь, — обозлился Крысин, встряхивая поднятую с земли шинель, — какой там Чапай… Сопляки. Баловство это все. Словом, так, Семен, иди домой и не помышляй в лес ходить. Тут без оружия и на банду нарвешься. А обо мне ни гугу. Задание у меня особое, понял? Никому!

Крысин как бы невзначай обронил зажигалку, а когда Семен нагнулся, чтобы поднять ее, он погрозил Славе пальцем: «Сиди там тихо!» Но Слава и без того почти не дышал.

— Об этом ты не беспокойся. Как могила, — пообещал Семен. — Сам-то будь осторожнее. Кругом части немецкие. А танки по шоссе прут и прут. Ох сила какая!

— Знаю, — перебил Крысин. — Ну, валяй и забудь о встрече.

Когда кумовья распрощались и Семен ушел, Слава спустился на два сучка ниже и, свесив голову, спросил:

— А почему вы прогнали его? Он ведь за нас.

— Лезь и наблюдай! Это не твоего ума дело.

Крысин шагнул за дерево, раздвинул кусты, посмотрел вслед уходившему и пригрозил мальчишке:

— Уши оторву, ежели в отряде болтнешь! Этого кума проверить надо, понял? Сволочь он порядочная. В тюрьме сидел. Немцы выпустили и сделали старостой.

— Я никогда не болтаю, не маленький.

Слава опять забрался на свое место, устроился поудобнее, достал из-за пазухи кусок хлеба и луковицу, стал аппетитно есть. «Конечно, Крысин прав. Этот дяденька, может, разведчик немецкий», — подумал он.

Крысин прилег за кустом на шинель, развернул сверток и, взяв в одну руку кусок сала, а в другую краюху хлеба, смачно зашлепал губами.

— Хошь сала? — Крысин отрезал маленький кусочек и бросил Славе, но тот не поймал. — Эх, растяпа! Боле не дам, ловить не умеешь.

— А я и не люблю сало, — ответил Слава.

В сумерках они возвратились на базу. Сменившись с поста, Слава взял книгу, одну из тех, которые принес из разведки Павлик, и ушел в землянку, где жила со своими родителями Рая. Там и лампа ярче, и не так скучно. Но отец Раи, как и всегда, будет расспрашивать, все ли спокойно было в дозоре. Уж сегодня есть что рассказать…

Засада

Уже много раз Павлик бывал в Алексеевке. Проникнуть туда было нетрудно: село в стороне от шоссе и постоянно гитлеровцы там не находятся. В другие села Павлик не мог пойти. Там он уже сделал свое дело: подложил мину у склада с боеприпасами, угнал у полицая коня, расклеивал листовки. Немцы и полицейские там насторожились. Хватают всех неместных мальчишек, подозревая в каждом Чапая. А здесь, в Алексеевке, пока тихо. Павлик познакомился уже со многими ребятами. Но командир отряда приказал ему завязать дружбу с сыном старосты веснушчатым Иваном. Нужно выяснить, как настроен его отец. Предатель он или так, растерявшийся человек?

Ребятам Павлик сказал, что он из Поповки, где живут беженцы. А чтобы не приставали взрослые и даже жалели, он надевал изодранную в клочья рубаху и штаны, сшитые из рваной мешковины. «Славный паренек, — говорили жители села, — голодный, раздетый, а поет. Ходит и поет». Вокруг него всегда стайка ребят. Присядет где-нибудь на изгороди у крайней хаты и «чирикает». Сначала споет какую-нибудь песенку, а потом начинает сочинять то о каких-то сверхсильных великанах, которые скоро перебьют всех иноземцев, то об армии юных бойцов, которые накапливают силу в лесу для борьбы с врагами. Ребята слушают, раскрыв рты. Верят, потому что очень хотят побить фашистов.

Однажды Павлик шепнул Ване: «Дело есть, поговорим».

Ребятам, чтобы избавиться от них, сказали, что пойдут в Поповку.

— И давно вот так бродишь? — спросил Ванюшка. — Не надоело?

— Нисколько. Нужно, вот и брожу.

— А толк какой? — последовал вопрос. — Оставайся у нас, живи. Батька разрешит. Он добрый.

— Не могу, — Павлик презрительно сплюнул на дорогу. — Люди говорят, что твой отец — предатель. Родину продал.

— Да ты что?! — задохнулся Ванюшка. — Честное пионерское, мой батька не за немцев! Его старостой назначили потому, что до войны в тюрьме сидел. А попал в тюрьму из-за Тимошки Крысина. Был у нас такой в селе. Вот этот Тимоха и разворовал склад. Мой отец пожалел его — тому в армию надо было идти, не отдал под суд. А тут ревизия. Ревизия все и нашла. Тимоха уже в армию ушел, а отец сел в тюрьму. Немцы выпустили батю и старостой назначили. — Ванюшка взял Павлика за ухо и, поднявшись на носках, зашептал: — У бати револьвер имеется. А про Чапая, что в наших лесах появился, не слыхал? Батя продукты готовит для его отряда.

— Ладно, вижу, ты наш, — сказал Павлик, когда подошли к мосту через реку, — не продашь. Теперь могу сознаться — не бродячий я. Сам служу у Чапая. Очень важный командир. — Павлик оглянулся, нет ли кого: — В лесу таких, как ты да я, целый полк. Понял? И не нужна мне твоя соль и картошка печеная, бери себе, дома пригодится. Я не голодный.

Ваня остановился, раскрыв рот и вытаращив глаза. И вдруг выпалил:

— Елки-моталки — зеленые палки! Возьми меня к Чапаю! А? Хочешь, для клятвы горсть земли съем?! Я тоже хочу против немцев воевать!

Павлик глазом не успел моргнуть, как Ванюшка уже набил полный рот земли.

— Не чуди, глупый! Тоже мне герой. — Павлик засмеялся. — Землю жрать и предатель сможет. Делом докажи.

— Я и делом докажу. Чего надо?

Уж очень ему хотелось поступить в армию Чапая, о которой в селе давно шепчутся. А тут еще Павлик, мастер сочинять небылицы, наговорил такого, что у Ванюшки глаза заискрились: и танки, оказывается, у мальчишек есть, и мощная радиостанция в лесу работает, и с Красной Армией хорошая связь, и есть сведения, что скоро она разобьет немцев, и тогда всем предателям и изменникам крышка!

— Это я в разведку пришел в таком рваном костюме, — убеждал он Ваню, — а там, в лесах, мы все в красноармейской форме, с винтовками, на конях, на мотоциклах.

— Не брешешь? А я думаю, почему немцы рыскают, подозрительных ребят хватают. Ну говори, возьмешь меня?

— Уж если так хочешь, я доложу Чапаю, — сказал Павлик, — может, и разрешит. Но сначала задание: достань взрывчатку.

— Да где ж я ее возьму? Вот если бы винтовку или автомат.

— Немцы на ночь в Алексеевке колоннами останавливаются. Зазевается часовой, а ты цап-царап ящик…

— Постараюсь… А ежели автомат?

— Тоже тащи.

— А у меня есть. Я храню под крышей автомат и винтовку.

— Принеси, погляжу, годятся ли. Оружие Чапаю нужно исправное.

Никогда Павлик Родин не был врунишкой. Да и на этот раз он не врал, а фантазировал для того, чтобы завлечь ребят на свою сторону. Он даже сам начинал верить, что хоть пока и нет, но скоро будут целые полчища храбрых мальчишек и девчонок, и начнут они громить вместе с Красной Армией немецких захватчиков. Верил, потому что хотелось, чтоб была такая могучая сила.

Расстались ребята друзьями. Условились встретиться у реки возле вербы. Поклялись не выдавать друг друга.

Ванюшка выполнил задание. Прошло три дня, и Павлик принес в отряд автомат, винтовку и две мины, переданные ему сыном старосты.

— Теперь надо с его отцом познакомиться, — сказал Избранько, когда Павлик обо всем доложил. — Сразу же предупреди отца, когда встретишься: если продаст, не пощадим. Из-под земли достанем!

…В дождливый осенний вечер Ванюшка пригласил Павлика к себе в дом. Отец Вани уже ждал гостя. Свет не зажигали. Сразу же прошли в горницу. Ванин отец сел на кровать, закурил и сказал:

— Зови меня дядей Семеном. И не бойся. Говори, что и как, зачем припожаловал.

Павлик сел на лавке рядом с Ванюшей и, робея, сбивчиво предупредил:

— Если будет какой подвох, то знайте… За меня Чапай отомстит.

Получилось не так грозно, как хотелось. Павлику даже неловко стало. А тут начал говорить баском, а потом дал «петуха». Но предупреждение было сделано.

В темноте сверкнула цигарка, и дядя Семен сердито ответил:

— Не пужай! Я не из трусов. Так и передай своему командиру.

— Я вас не пугаю, а говорю, что велел передать Чапай. — Павлик отодвинулся от Вани, поглядел в окно. По стеклам барабанил осенний дождь, свистел ветер в тополях. Верил мальчишка, что пришел не к чужим людям, к тому же знал, что где-то совсем близко засели партизаны и уж в случае чего помогут. И все же было боязно. А вдруг ловушка?

Ванюшка ерзает на лавке, ждет интересного разговора. Но Павлик осторожен.

— Ну, чего же замолчал? — спросил Семен. — Сколько же в вашем войске штыков?

— Штыков нет, а кое-что имеется. Только я на вопросы отвечать не буду. Если хотите помочь нашему отряду, помогите, не хотите, обойдемся. — Павлик проглотил слюну и выпалил: — Только знайте: скоро наши придут. Да и у Чапая сил хватит в случае чего…

— Постой, постой! Надо же мне знать, надежные у вас люди или нет? Есть ли оружие или хоть взрывчатка? И вообще, в самом деле у вас отряд из таких вот, как Ванюшка, или ты один обитаешь в лесу? К примеру, ежели один, то живи у нас. Ежели из настоящего отряда, то не тумань мне голову, ложись спи, а завтра пусть приходит… — Семен запнулся, — начальник какой-нибудь. Или там Тимошка Крысин заправляет?

— Никакого Крысина не знаю, — ответил Павлик и почувствовал, как по всему телу побежал холодок: «Откуда ему известны фамилии наших?»

Наступило неловкое молчание. Слышно, как отстукивают ходики мучительные секунды.

— Говори, говори, — шепчет Ванюшка, дергая за пиджак. — Мы надежные.

— Я и есть Чапай. Живу в лесу, — стал говорить Павлик, как учил Избранько. — А в отряде моем мальчишки изо всех сел. Есть и из города. Много нас. Нам помогают честные люди, кто не продал Родину немцам. Сейчас продовольствие отряду нужно. Дадите?

— Да, запутал ты, хлопец, — вздохнул Семен. — Ладно, допрашивать не стану, я не полицай. Скажи одно: оружие есть?

— Оружия достаточно. Людей хватает. С продовольствием хуже. Обещаете помогать?

— Подумаю, — ответил староста. — Надо бы для переговоров командира сюда… настоящего. Как его фамилия-то?

Павлик помолчал. Потом сказал:

— Да, нас много, мы партизаны, а вот вы за кого?

— За народ, — ответил староста. — Так и передай: за народ. А продовольствие достанем. Но чтобы все, как в аптеке, аккуратно. Засыпаться можно легко. Передай, что мы готовы на все.

Семен встал, зажег лампу, прошелся по избе, припадая на одну ногу. Потом остановился против мальчишек и задумчиво улыбнулся:

— Значит, недоверие ко мне? А вот немцы доверили. Но я докажу…

Хрустнули суставы пальцев, сжатые в большой кулак, и староста заходил по избе быстрее. Как-то жалостливо заскрипел протезом, привезенным из госпиталя после войны с белофиннами.

— Мать, давай ужин. А тебя, Чапай, в лес ночью не пущу. Холодина вон какая, дождь. Ночуй у нас на печке с Ванюшкой.

Командир и это предусмотрел и советовал Павлику, если будут оставлять ночевать, соглашаться. Только не сказал Избранько, что всю ночь под самой дверью будет дежурить партизан. Пусть попробует Семен ночью сходить к полицаю… Ну, а если не пойдет? Значит, верно сказал Ванюшка: не продался его отец.

Зажгли коптилку, стали ужинать. Ваня улыбается, подкладывает Павлику на тарелку грибы, картошку, соленые огурцы, угощает Чапая. При слабом свете конопатый нос мальчишки кажется совсем коричневым, как неочищенная картошка.

Ванюшкина мать, худая, высокая женщина, все вздыхает, смотрит на Павлика, причитая:

— Господи, вот ведь какие дела, господи… Небось мать где-нибудь глаза выплакала?

Перед сном Семен сказал, поправляя занавески на окнах:

— Какой-то черт у самого дома бродил. Вот что, в случае чего — это Виктор, сын тети Вари, мол, приехал из Барановичей. Поняли?

— Господи, это полицай, — запричитала Ванюшкина мать. — Он, голову отруби, он. У всех под окнами шляется, поганый.

— Не он. Я думаю на другого… Дезертир тут один из нашего села живет в лесу. Тот скорее припрется.

— Кто, папаня? А? Кто? — нетерпеливо спросил Ваня.

— Есть один. Товарищи его под Москвой дерутся, а он либо к какому-нибудь партизанскому отряду пристроился, а может, промышляет в одиночку. По следам вижу, что это он. Косолапый черт. От своих отстал, предал, а к немцам не идет, боится.

— Может, спать будем? — спокойно спросил Павлик. Ему-то хорошо известно, кто под окнами ходил. В числе троих партизан, которым командир поручил охрану Чапая, был и Крысин.

Лес в туманной дымке едва проглядывался из окна, когда отец Ивана разбудил Павлика и проводив за выгон.

— Осторожно, Чапай. А главному скажи: староста я по одежке, а душа осталась человечья. Пусть не сомневается. Надежный.

— Сам я главный, — ответил Павлик, помня наказ: не выдавать ничего точного об отряде.

— Ладно, — вздохнул Семен, — пускай будет по-твоему. Тайна есть тайна. Знаю. А Чапай — это фамилия или кличку дали?

— Прозвали так. За дела, похожие на чапаевские. Только это к делу не относится.

— Хороший ты парень, — сказал дядя Семен. — Только знай: таких Чапаев на нашей белорусской земле много. Ступай.

…Когда Павлик доложил подробно командиру о походе в Алексеевку, Избранько покрутил ус, улыбнулся:

— Ты, Чапай, большим человеком будешь. Операция удалась. Думаю, что мы не ошиблись в Семене.

Староста делом доказал, что он предан советскому народу. Вскоре под Алексеевкой, возле моста, была обстреляна колонна автомашин и подорвались на минах три грузовика. На перилах моста каратели нашли записку, приколотую шипами от сливового дерева: «Фашист, получай, не забывай, что я Чапай!»

Гитлеровцы поверили, что нападение на их колонну действительно совершил неуловимый Чапай, о котором слух дошел и до них. Только сам Павлик не верил этому. Не был он у моста в ту ночь.

Несколько дней он находился в неведении, пока не встретился с Ваней. Тот под страшным секретом рассказал, что ночное нападение на колонну автомобилей организовал его отец.

С тех пор счет дел «неуловимого Чапая» множился с каждым днем. Что бы ни случилось — «это дело рук Чапая». Упала под мост машина — «Чапай сработал». Соседние партизаны взорвали казарму — «Чапай мстит».

Потом Ваня рассказал, как немцы пускали по следам собаку. Пес привел гестаповцев к комендатуре в Поповку.

— Вздор! — крикнул комендант. — Я в ту ночь вместе со старостой и полицаем пил русский шнапс. Подтвердите!

— Да, мы в аккурат по рюмочке самогончика тяпнули, слышим: бах-трах! Мало ли, думаем, стреляют. Решили: проклятущих партизан бьют. Господи упаси.

Павлик от души смеялся, когда Ваня рассказывал об этом.

— Ладно, зачислим тебя в отряд, — пообещал Павлик. — А отцу передай, что с ним хочет поговорить наш командир. Дорогу я укажу. Пусть ждет. Приду неожиданно.

Встреча произошла через неделю. Накануне выпал первый снег, и мальчишке пришлось идти окружным путем, чтобы запутать следы. А в Алексеевке немцев по-прежнему не было. Павлик проник в село ночью. На этот раз он рассказал отцу Вани правду о существовании партизанского отряда и сообщил, где должна произойти встреча с командиром Избранько.

— Ох, и туманил ты мне, Чапай, голову, — улыбнулся Ванюшкин отец. — Молодчина! Люблю таких.

— Извините, что врал, но так было нужно, — смутился Павлик. — Это был приказ.

Выстрел в спину

Обстрел автоколонны под Алексеевкой встревожил немцев. На новый год в село прибыли каратели и разместились по домам. Не было их только у старосты да у многодетной тетки Домны. У нее семь девчонок одна другой меньше. Сопливые, грязные, голодные. В доме всегда беспорядок. На полу, где спали дети, — солома, угол возле печки забит горшками, ухватами, мисками. И тут же помойная лохань, наполненная картофельными очистками и прокисшими щами. Запах невыносимый. Домна, любившая всегда чистоту, не зря запустила дом. Это чтобы немцы не заглядывали. Самим есть нечего, а те последнее заберут.

Муж Домны как ушел на фронт, так никаких вестей не подает. Сама она работала в соседнем селе у новоиспеченного помещика на скотном дворе. Уходила туда рано утром и возвращалась поздно вечером. К этому времени самые маленькие уже спали, а девчонки побольше, передравшись из-за горбушки хлеба, ревели в три голоса.

Заглянули как-то немцы к Домне в хату и тут же выскочили как ошпаренные. Не понравилось.

Здесь-то и обосновался Павлик Родин. Разместился на чердаке, возле дымохода, проткнул отверстие в гнилой соломенной крыше и стал вести наблюдение за шоссейной дорогой. И тепло, и видно хорошо. В руках лист бумаги и карандаш. Отличный НП. Все как на ладони. Идут машины и танки — это выдвигаются резервы. Надо узнать, велики ли эти силы.

Заметил Павлик, как к длинному сараю на окраине села подъезжают грузовики и солдаты снимают какие-то ящики, уносят их в широкие двери. «Скоро принесет обед Ванюшка, — соображает Павлик, — надо поручить ему пробраться к складу, узнать, что там такое».

Днем раньше в Алексеевку прибыла какая-то часть. Все солдаты с автоматами. В кустарнике на окраине разместились зенитчики. А к Поповке подтягивалась кавалерия. Не хотят ли немцы начать операцию против партизан?

Едва стемнело, Павлик, не дождавшись Вани, пробрался к его дому, дал задание узнать, что хранят немцы в сарае, и поспешил в лес. Надо было скорее сообщить обо всем увиденном. Никто не знал самой короткой тропы через густой ельник, за исключением Павлика, Крысина и самого командира отряда. По ельнику идти трудно, много валежника, но мальчишка знал обходы. За рекой он пересек луг, выбрался на проселочную дорогу и, пройдя еще с километр, свернул на знакомую тропу. Было уже темно, но Павлик шел смело, зная все преграды на пути: вон там обрывается лес, здесь на день выставляются партизанские посты, а ночью уходят ближе к базе.

В лесу, как всегда зимой, было тихо. Лишь слегка поскрипывал под ногами снег и шуршала припорошенная листва. Павлик вышел на поляну. Стало немного светлее, можно даже различить, что впереди куст, а не человек. Но рядом с кустом, конечно, стоял человек. Павлик нащупал в кармане холодную рукоятку немецкого вальтера. Остановился: «Может, зверь?»

— Ну, чего стал? Иди! — послышался голос Крысина. — У тебя дури хватит пульнуть в меня.

Отлегло. Так испугался мальчишка. Не слишком приятное удовольствие встретиться ночью в лесу с немцами.

— Я думал, пень или зверь, — сказал он, подходя к Крысину. — И вдруг — человек.

— Я сам… Иду, вижу — прет на меня кто-то.

— А вы на задание? — спросил Павлик.

— Да так, надо… Ну, ты иди, время нечего терять. А немцев много в Алексеевке? — спросил он как бы невзначай.

Павлик простодушно рассказал Крысину, что видел, и даже о том, как ребятишкам Домны передал кулек вермишели, и о деле, которое поручил Ванюшке.

— Ага, — промычал Крысин. — Ну, будя, шуруй на базу.

Павлик пожелал Крысину доброго пути, повернулся и пошел, радуясь, что встретил своего человека. Вдруг сзади раздался выстрел, и одновременно больно хлестнуло по шее. Мальчишка упал.

«Ранен, — тут же понял он. — Наверное, какой-то гад в кустах засел». — Павлик выпалил всю обойму наугад. Ответных выстрелов не последовало.

— Товарищ Крысин! — позвал Павлик.

Тишина.

Позвал еще.

Никого.

Павлик встал, осмотрелся. Крысина поблизости не было. Неудержимая робость вдруг овладела им, и он побежал без оглядки к темной стене елового леса. По спине за пояс лилась теплая кровь. Примчался на базу и сразу же к врачу. Ранение оказалось легким. Пуля лишь задела плечо.

Пока Раина мать перевязывала рану, Павлик подробно все рассказал командиру отряда.

— Все это, видимо, не случайно, Павлушка. — Избранько задумался. — Ну, а тебе спасибо. Даю неделю отдыха. Выздоравливай.

Неожиданные известия

Радиограмма из штаба фронта сообщила, что к партизанам прилетит самолет. Все обрадовались. Еще бы, прибудут газеты, оружие, медикаменты и одежда. Ребята ждали и книг. Командир отряда уже давно обещал им: «Достанем учебники — школу у себя откроем».

Зимой 1942 года в отряде насчитывалось почти триста человек. Среди партизан были и учителя. Правда, Павлику не очень хотелось учиться, особенно решать задачки. Куда интереснее ходить в разведку. Но Рая и Слава, которых в разведку не пускали, мечтали о школе. Все дело было за учебниками.

В десяти километрах от базы в лесу на большом озере готовилась посадочная площадка. Партизаны вырубили прибрежные кусты, расчистили снег, заготовили дрова для костров, потому что самолет прилетит ночью, смастерили большие санки, чтобы вывозить доставленный груз.

Всех ребят назначили сигнальщиками. По знаку командира они запалят костры, расположенные треугольником, и обозначат место посадки.

Но встреча самолета изо дня в день откладывалась. Третью ночь валил густой снег. Конечно, партизанам метель не помеха, даже наоборот, удобнее проводить операции. Но для авиации такая погода — нелетная.

Все эти ночи Павлик спал очень настороженно. Все казалось, что гудит самолет. Выйдет из землянки, прислушается, а это лес шумит. И когда в полночь посыльный штаба приоткрыл дверь, Павлик вскочил мгновенно:

— Что, самолет прилетел?

— Не знаю. Вызывают срочно в штаб. Может, задание какое, — сообщил посыльный и снова нырнул в морозную ночь.

Павлик надел валенки на босу ногу, накинул полушубок и побежал к землянке командира. «Даром в такую пору вызывать не будут», — подумал мальчишка.

Избранько сидел за столом и что-то сосредоточенно писал. Радист отбивал зашифрованное донесение. Рая с мамой спали за ширмой из сухого камыша. В углу потрескивали дрова в железной бочке, приспособленной для обогрева.

— Ну, Чапай, поздравляю… Отец нашелся! — сказал командир, вставая из-за стола. — Пляши, Павлик Родин!

Не сразу дошел до Павлика смысл этих слов: «Чей отец? Почему нашелся?» Он уже давно свыкся с мыслью, что навсегда потерял родителей.

— Вот, читай…

Перед глазами мальчика запрыгал белый лист бумаги. Буквы сливались, и он не мог разобрать почерк. Так и не прочел ни одного слова.

— Эх ты, грамотей.

Избранько подошел и, заглядывая в радиограмму через плечо Павлика, прочитал:

— «Батальонный комиссар Родин извещен о сыне. Разделяем радость. Родин шлет привет сыну. Приказываю беречь мальчика. Вместе с самолетом вышлем письмо от Родина и новогодние подарки ребятам. Обнимите мальчика — юного партизана, храброго Чапая. Всех детей из отряда эвакуировать с обратным рейсом!»

Радости Павлика не было предела. Он бросился целовать Избранько, радиста и без конца повторял: «Папа жив! Папа жив!»

— Что такое происходит? — послышалось из-за ширмы. — По какому поводу восторг?

— Вставай, Наташа, отец Павлика нашелся. Радиограмму получили. Что я говорил, а? — как мальчишка, радовался и командир отряда. — Ура!

Проснулась и Рая. Потом пришли в землянку партизаны. Народу собралось много. Все обнимали и поздравляли Павлика.

— И мама нашлась?! — спросил Павлик и очень смутился, потому что кто-то из партизан засмеялся:

— Видали? Только вспомнил.

— Радуйся, что хоть отец отыскался, — отозвался кто-то у самой двери. Но Павлик в эти минуты был так счастлив, что на реплики не реагировал.

— Найдется, — ответил уверенно Избранько. — Кончится война — все найдутся! Соединятся семьи, и жизнь пойдет отличная.

— А Славин отец жив? О нем сообщили? — вдруг встревожился Павлик.

— Пока неизвестно, — сказал командир. — Но думаю, мы скоро от твоего отца все узнаем. Пришлет письмо, и все станет ясным. Ждите самолет. Он привезет много хороших вестей.

Когда Павлик прибежал в свою землянку и сообщил радостную весть Славе, тот стал допытываться, хорошо ли расшифровали радиограмму. Даже ходил в штаб и убедился, что в этом сообщении о его родителях ничего нет.

Теперь ребята еще чаще выскакивали из жарко натопленной землянки. Скоро ли кончится этот чертов снегопад? Но погода, как назло, не улучшалась. Снег валил и валил, а макушки елей сердито спорили с ветром. После долгого разговора и воспоминаний о своих родителях ребята уже засыпали, когда посыльный опять вызвал Павлика к командиру отряда. На этот раз быстрее молнии вскочил и Слава. Оба побежали в штаб, полные надежд, что получена новая радиограмма.

Уже светлело. Ветер стих. Деревья в белых шубах замерли в безмолвии. Утопая по колено в снегу, ребята торопились по глубоким засыпанным тропам, и лица их сияли, предвкушая радостную весть.

Но произошло неожиданное. Еще совсем недавно шумная, командирская землянка была теперь мрачной. Возле стола сидел на березовом пне Ваня. Лицо залито слезами. На полу валялись пиджак, валенки и шапка. На столе кружка чаю, кусок сахару и хлеб.

Избранько взволнованно ходил из угла в угол, заложив руки за спину. Усы его вздрагивали, поперек лба легла глубокая складка.

Ваня ладонью размазывал по щекам слезы и часто сморкался в подол заплатанной клетчатой рубашки.

— Узнаешь? — спросил командир, положив ладонь на мокрые волосы Вани.

— Это же Ваня! Его отец…

— Нет теперь у Вани отца. Убили фашисты отца. Мать убили. Спалили дом. Вот так-то, ребята.

Ни Павлик, ни Слава не знали, что сказать, что делать. Наступило долгое и тяжелое молчание. Ваня все еще всхлипывал, дергаясь угловатыми плечами. За ширмой плакала Раина мать.

— А тетку Домну, где Чапай бывал, — неузнаваемым голосом сказал Ваня, — вместе с ребятишками заперли в хате и тоже спалили…

У Павлика сжалось сердце: «Ух, гады!» О, как он ненавидел фашистов!

— Придет час расплаты, — утешал командир отряда. — Не плачь, Ваня.

— Он там. Я его сразу узнал. Фамилия Крысин. Он крестный мне, — все еще рыдая, рассказывал Ваня. — Он все орал: «Комиссарского сына притаили!»

— Словом, так, ребятки, — Избранько поманил к себе Павлика и Славу, — Ване теперь придется жить у нас. Мы вместе с вами будем заботиться о нем. И мы все вместе отомстим фашистам. И до Крысина доберемся! Мы его сюда притащим. Он за все ответит наравне с немцами. Ответит, змеюка!

Предатель и изменник Родины Крысин выдал врагу тайны партизанского отряда. Назначенный рейс самолета был временно отложен. Партизаны сменили свою обжитую базу и ушли дальше в лес на запад. Но удары народных мстителей от этого не ослабели. Все чаще взлетали в небо взорванные склады, опрокидывались под откос поезда, горели на шоссе машины.

Самолет должен сесть!

Разведка донесла: на окраине Барановичей гитлеровцы заперли в элеваторе несколько сотен девушек и собираются угнать их в Германию. По заданию подпольного обкома партии партизаны должны были освободить узниц.

На партизанской базе осталось совсем мало людей. Все ушли на боевое задание. И надо же было такому случиться: именно в эту ночь штаб фронта сообщил по радио: «Срочно подготовить посадочную площадку. Вылетает самолет».

Место, подготовленное ранее, не могло быть использовано для посадки, Крысин знал об этой посадочной площадке. Нужно искать новую. Самой подходящей оказалась поляна километрах в пяти от шоссе. Кроме того, жители отдаленного, глухого села готовили запасную площадку. Село маленькое. Шоссе в стороне, дорога туда занесена снегом. Там за всю зиму не бывал ни один фашист. Только взрослых мужчин в селе не оказалось: все на фронте да в партизанских отрядах. Нелегкую работу взяли на себя мальчишки и женщины. Когда прилетит самолет, им не сказали, но попросили готовить площадку срочно. И они пообещали быстро выполнить важное задание.

Но Избранько все же решил основную площадку готовить ближе к партизанской базе.

Работа шла быстро. Ребятам поручили носить из леса к посадочной полосе сухие сучья для костра. Лыж не было, и местами приходилось брести в снегу по грудь.

Павлик, Слава и Ваня таскали сучья без передышки. Рая с мамой укладывали их в кучи. Все понимали, как важно встретить самолет. А особенно его ждали Павлик и Слава. Еще бы! Ведь самолет должен был принести новости о родителях. А может быть, прилетит отец Павки.

Только Ваню ничто не радовало. Когда-то веселое, конопатое лицо мальчика было неузнаваемо. Нос заострился, брови насупились, губы крепко сжаты. Он все думает, вздыхает. Иногда шепчет: «Эх, был бы батя!»

Вокруг посадочной площадки расставили боевое охранение. Для разгрузки самолета назначили только ребят и женщин. Возле кромки леса притаился пулемет. Там находился сам Избранько с женой. Чуть в стороне — Рая и Слава, дальше — Павлик и Ваня. Все ребята с карабинами. В случае нападения немцев юные партизаны тоже будут защищать самолет. Очень трудно было определить, где детям более безопасно: на базе или здесь, где немало вооруженных партизан. К тому же командир получил приказ: всех ребят отправить этим же самолетом на Большую землю. Мог ли Избранько оставить их на базе?

Ровно в одиннадцать ночи, как было условлено, зажгли костры. Павлик полил клок сена бензином и поднес спичку. Пламя вырвалось из кучи дров. Лицо обдало жаром. Заплясали желтые языки огня.

Одновременно запылал костер Раи и Славы. Послышался рокот мотора.

Летит… В порыве радости Павлик запрыгал, обнял Ваню и тихонько крикнул: «Ура!»

И вдруг со стороны дороги, там, где были выставлены посты, раздался треск автомата. Сначала ребята подумали, что партизаны на радостях салютуют. Но ведь командир запретил шуметь, даже курить, а стрелять тем более. Значит, это нападение.

По костру хлестнули пули, разбрасывая искры и угли. Послышалась редкая ответная пальба. Слава и Рая залегли в снегу недалеко от костра. Стрельба усиливалась. Кто-то звал Павлика:

— Родина ко мне!

— Погасить костры! Погасить! — кричал тот же голос. Павлик и Ваня стали забрасывать костры снегом. А стрельба тем временем усилилась. Она вспыхивала неожиданно то слева, то где-то далеко у шоссе.

— Хлопцы! Павлик! — крикнул подбежавший Избранько. — Скорее туда, — он махнул рукой в сторону темного леса, — бегите прямо, не сворачивая. За лесом озеро. Там возле куч камыша ждут ребята. Скажите, что я приказал запалить костры, а мы здесь отвлечем, удержим немцев.

— Есть! — по-военному ответил Павлик.

— Ты старший. Все, что самолет привезет, оставьте там, прямо на снегу. Скажи летчику, чтобы всех вас посадил в самолет, и быстро улетайте. Слышите? Улетайте все!

— Я… — что-то хотела сказать Рая. — Я…

— Бегите! — крикнул ее отец, тут же лег в снег и открыл огонь из ручного пулемета, прикрывая отход ребятишек.

— Айда за мной! — позвал Павлик. — Не отставать!

По глубокому снегу очень трудно бежать. За Павликом поспевал лишь Ваня. Рая и Слава отстали сразу же. Сзади все еще слышалась стрельба.

Когда добрались до леса, Павлик крикнул:

— Ваня, подожди их, я один!.. — И вдруг замолк… упал.

Ваня, подумав, что тот споткнулся, побежал дальше. Через несколько шагов оглянулся: Павлик все еще лежал на снегу. Ваня тут же вернулся. Стал поднимать друга, но тщетно, тот не стоял на ногах, падал.

— Возьми бензин в кармане, — тихо сказал мальчик, — и беги скорее туда, а я сейчас, немного…

— Ногу подвихнул? — спросил Ваня, все еще не понимая, что друг смертельно ранен. — Вставай, Чапай!

— Я сейчас… Ты беги… Я отдохну…

Уже подошли Слава и Рая. Стали втроем поднимать Павлика, но он, словно засыпая, едва выговорил:

— Приказ: бегите все без меня… Я сам.

Ребята знали, что приказ нужно выполнять, но как в беде оставить друга?

— Тащите Чапая! — распорядился Ваня и кинулся через темный ельник в ту сторону, где должна быть запасная посадочная площадка. До нее не так уж далеко. Но как труден путь… Снег, сучья, валежник. Потом густой, сухой камыш, царапающий лицо до крови.

А позади бой все не стихал. Лес гудел от выстрелов и взрывов. Уже пробиваясь сквозь камыш, мальчик услышал:

— Подожди немного!

Обернулся, это Рая.

— Неужто догнала?

— Да. Я сняла валенки. Мешают… Павлик послал, чтобы я помогала тебе.

— Дуреха! Ноги обморозишь. Тоже помощница.

— Ну, иди же! Сам дуреха. Я в шерстяных чулках.

— А, — махнул рукой Ваня, — свяжись с такими…

Разгребая ломкий камыш, полез без оглядки, и Рая опять отстала. Еще не пробившись сквозь заросли, Ваня увидел зарево: на озере уже пылали костры.

Еще несколько трудных шагов, и запыхавшийся мальчишка выбрался на большое заснеженное ледяное поле. Вслед за Ваней вышел из камыша незнакомый дяденька. Он нес на плече человека.

— А, пролез все же. Ты и мне проложил дорожку.

— А вы кто?

— Кто и ты. Партизан. Вот жинку командира ранило. Тоже приказано в самолет. Молодцы, запалили сами… Догадались.

— Эй! Кто там? Кто у костров? — крикнул Ваня.

— Эй-эй! — эхом отозвалось в ответ.

Ваня побежал к кострам. Навстречу шли два подростка.

— А мы чуем, там пальба, давай зажигать. Видишь, уже идет на посадку.

— Ну и правильно, — похвалил Ваня.

Рядом сквозь рокот мотора он услышал знакомый голос Раи:

— Мамуля! Мама!

Подошел тот же высокий дяденька, который нес Раину маму, развел руками:

— Ну как тут быть? Умерла жинка командира…

Самолет заходил на посадку.

— Умерла! Умерла! — горько плакала Рая. — Мамочка!

Ваня, как никто другой, понимал всю тяжесть потери матери. Ведь совсем недавно у него на глазах фашисты убили родителей. Сердце мальчишки разрывалось от скорбного крика Раи, но чем он мог утешить ее?

Павлик тоже ранен. Это же война, бой… Сейчас главное — самолет. Он уже приземлился. Костры погасли. Где-то далеко еще слышен бой, а здесь все стихло. Только тонкий девчоночий голос:

— Мамочка, родненькая…

Когда приземлился самолет, Павлик был еще жив.

— Прилетел! — кричал Слава другу. — Прилетел! Очнись же, Павка!

Павлик открыл на минуту глаза и тихо сказал:

— Славик, беги туда… Может, там папа, позови его. Скажи… — И Слава кинулся в надежде, что тотчас вернется, приведет отца Павлика и сообщит летчикам, чтобы не улетали без Павки.

Подбегая к самолету, он запутался в стропах парашюта. Оказывается, сначала спустился парашютист, проверил место посадки, а уж потом дал сигнал из ракетницы.

Самолет был уже разгружен, и едва показался Слава, как один из летчиков крикнул:

— Так вот он какой Чапай ваш! А ну, марш в самолет!

Слава так запыхался, что, вместо того чтобы объяснить летчикам: Павка там ждет помощи, без него не нужно лететь, лишь пробормотал:

— Я не… я не… я не Чап-пай.

— Лезь, тебе говорят! — требовал летчик. — Некогда мне!

— Я сейчас его сюда! — выпалил Ваня и пустился бежать обратно к лесу.

— Куда?! — закричал летчик. — А ну назад! Мне ждать нет времени! — Он схватил Славу на руки и тут же скрылся в самолете. Второй летчик распорядился: «Всем отойти подальше!» — и уже взялся рукой за лесенку. Но в это время высокий партизан в черном пальто принес Раю.

— Вот, заберите ее, дочку командира нашего, — сказал он, — сироту круглую… и скорее улетайте!

— А сын Родина, или, как его, Чапай, где?

— Не полетит. Погиб Чапай… Я только что видал его… Улетайте, товарищи! Спасибо за груз.

Пилот молча взял Раю на руки и вместе с ней взобрался по лесенке в самолет.

— Павлик! — кричал Слава из самолета. — Ваня! — но голос его заглушал мотор, набиравший силу.

Самолет медленно тронулся и побежал по широкой, расчищенной от снега дорожке. Вскоре он исчез во тьме и показался уже на взлете, над черной щеткой камыша.

Опомнившись от всего случившегося, Слава выглянул в окошко. Под крылом на снегу темнели небольшие группки людей. По дорожке вслед самолету бежали два человека. Один из них, который поменьше, отчаянно махал шапкой. Сердце Славы сжалось от страшной боли. В глазах потемнело.

Самолет ушел за облака. Рядом с мальчиком кто-то тихо сказал:

— Письмо у меня для Чапая. Отец то ждет его…

Часть вторая
Особое задание выполнено

Через годы, через расстояния

Когда отец Чапая Герой Советского Союза генерал-майор в отставке Родин приезжает в Алексеевку, в доме сельского учителя Ивана Семеновича долго не гаснут огни. Есть что вспомнить бывалым воинам.

Сын учителя Павлушка — от генерала ни на шаг.

— Ты говоришь, Иван Семенович, жив предатель Крысин? — спросил как-то генерал.

— Говорят, жив. Отсидел лет пять в тюрьме и где-то бродит, путая следы. — Пальцы учителя нервно барабанят по столу, глаза блестят. — После войны сюда приезжал, в партизанских землянках рылся. Искал что-то. Обо мне спрашивал. Жаль, что меня дома не было.

— И все же я уверен, — сказал генерал, — что сидел он в тюрьме не за то, что предал партизан, и не за убийство. За это, брат, пятью годами не отделаешься. Он пока не разоблачен.

Иван Семенович молчал, но в памяти отчетливо возникла страшная картина той ночи.

…Они ворвались в хату втроем: фашистский комендант, полицейский и Крысин. И Ваня, и мать, и отец узнали его, хотя он наклеил усы.

— Чего вырядился, кум? На два фронта работаешь? — крикнул Ванин отец. — Иуда!

— Тащи их! — завопил Крысин и ломом ударил отца по голове.

Ваня видел, как во дворе они зарубили топором мать… А его хотели, видимо, сжечь живьем, потому что заперли двери и запалили хату. Хорошо, что мальчишка не растерялся, обмотал себя мокрым одеялом, выбежал из огня и уполз во двор, а в сумерках убежал на партизанскую базу.

— Да, Иван Семенович, — словно разбудил его от кошмарного сна генерал, — завтра поход с ребятами к могиле Чапая. Что мы расскажем им?

…Утро было солнечное, теплое. У многих ребят за спиной рюкзаки с провизией и разными походными принадлежностями. У девочек в руках узелки, свертки, цветы. Традиционный поход — на этот раз вместе с отцом Чапая — к партизанским землянкам.

До леса ребята шли строем. Впереди знаменосец, барабанщик и горнист. Пели походные песни. И генерал пел.

У реки старший вожатый Боря подал команду перестроиться и идти гуськом по узенькой тропинке вдоль берега, заросшего ракитником. А в лесу, окружив генерала, ребята шли толпой. Не часто в Алексеевку заглядывают такие гости: герой при всех орденах и медалях. Голова седая, лицо доброе, как равный товарищ, шутит, смеется, словно и не терял в войну детей, жену, здоровье. Но кто знает, что творится в эти минуты в душе этого пожилого человека?

У Ивана Семеновича, местного учителя, инвалида войны, орденов нет. Лишь две медали: «За победу над Германией» и «Партизану Отечественной войны».

Идти до партизанской базы долго. В пути отдыхали, ели бутерброды, пили из бутылок молоко. Удивлялись ребята, как Чапай ходил один через лес. И вероятно, не присаживался отдыхать.

Только в полдень добрались до землянок. Там уже были школьники из других сел. Хотя они пришли самостоятельно, без вожатых и учителей, но тоже цветов принесли столько, что и вся могила, и невысокий деревянный обелиск усыпаны васильками, ромашками и маками.

Зазвучал горн. Вдоль выстроившихся ребят прошел старший пионервожатый Боря, похожий на Павлика Родина. Срывающимся баском он отдал рапорт отцу Чапая — генералу Родину. Два знаменосца торжественно подошли к могиле юного партизана и медленно под дробь барабана склонили знамена…

Первое слово у могилы сына — генералу. Он сказал о том, что жизнь Павлика была короткая, но славная и прекрасная, как рассвет, как утренние цветы.

— Будьте такими же, как Чапай, — закончил генерал.

— А теперь попросим рассказать о себе бывшего юного партизана, нашего учителя Ивана Семеновича, — предложил старший вожатый.

Учитель долго смотрит на живые цветы, переступает с ноги на ногу, и слышно, как скрипит протез — неизгладимая память о войне. Как и отец его, он потерял правую ногу. Потом обращается к ребятам, и голос его звучит твердо, уверенно:

— Любовь к Родине сделала Чапая бесстрашным. Имя его наводило ужас на врагов. Помню, в одном селе кто-то из мальчишек надел на борт грузовика ржавую консервную банку и написал: «Держитесь, гады! Чапай». Говорят, к колонне машин водители не подходили весь день, боялись, что автомобили заминированы. Дорого обещали дать немцы за голову Чапая. Но он был не одинок. В нашем партизанском крае действовало много юных мстителей…

Кто-то из мальчиков тоненьким голоском спросил:

— А где теперь Слава?

— А ты кто такой, как твоя фамилия? — Иван Семенович даже вздрогнул. — Откуда ты знаешь Славу? Ведь я еще ничего не сказал о нем.

— Я Павлик, — ответил ему маленький, черноголовый паренек с тоненькой шеей. Ребята почему-то засмеялись. — Он говорил, что вы тогда отказались лететь на самолете и остались с партизанами. А потом вы с моим дедушкой унесли Чапая в лес… и… похоронили. А Слава и девочка улетели на Большую землю. Правда?

Иван Семенович подошел к Павлику:

— Передай своему деду большое спасибо. Он тогда спас меня в бою. — Учитель обнял мальчика за плечи. — Видали, сколько теперь Павликов стало? — Кивнул на своего сына, стоявшего навытяжку у обелиска: — Тоже тезка героя.

Павлик воспользовался вниманием и спросил генерала:

— А орден Чапая, который хранится в нашей школе, всегда будет у нас?

— Уговаривают меня передать его в Музей Советской Армии, — ответил Родин, — но я не соглашусь. Школа ваша имени Павлика Чапая, значит, и орден должен быть здесь. А вот если создадут в Москве Музей боевой пионерской славы, тогда вы сами передадите орден туда, правда?

Затем учитель продолжил рассказ о том, как ходил в разведку, как партизанил в родном краю и как потом, когда пришла Советская Армия, вместе с разведбатом дошел до Берлина.

— Никогда, ребята, не забывайте тех, кто пал в борьбе за счастье людей, — сказал он. — И давайте пошлем письмо нашим бывшим партизанам Славе и Рае. Слава теперь офицер. Он командир ракетного полка. Рая — его жена. Она врач. И живут они на Кавказе в военном городке.

Старший вожатый Боря зачитал письмо. В нем говорилось, что белорусские ребята много знают о делах юных партизан из отряда имени Чапаева и заботливо ухаживают за могилами и памятниками. Пионеры заверяли, что учиться будут хорошо, а если потребуется, то так же, как отважные Чапай, Ваня, Рая и Слава, пойдут защищать свою Родину. И в заключение письма они пригласили бывших партизан в гости.

Летом ребята окрестных деревень часто приходят на могилу Чапая, приносят цветы, слушают рассказы о мужестве партизан своего края. И так каждый год.

Ничейная лодка

Рапорт

«Докладываю: в 23.00 радиоприемник принял загадочные позывные 336611. Передача велась из квадрата 46836.

В 24.00 те же позывные засечены в квадрате 4784 а. Передатчик работал 15 секунд.

По вашему приказанию я со взводом солдат прочесал район, из которого велась передача, но признаков пребывания там радиостанции не обнаружил.

Удалось установить, что передатчик малой мощности, и поэтому принимающая радиостанция, вероятно, находится где-то в радиусе лагеря. Не исключено, что позывные дает радист-любитель.

Дежурный оператор лейтенант Искра. 2 июня 1965 г.».

Из дневника лейтенанта Искры

«Да, ребят (если они умницы и, конечно, смельчаки) я люблю. Но зачем меня назначили старшим пионервожатым? Я же лейтенант, у меня важные дела… Но командованию виднее. Приказ не обсуждается.

Итак, я внештатный пионерский вожатый. Но как мне скрыть в лагере радиоаппаратуру от этих „Шерлоков“? Так кто же подает сигналы? Допустим, кто-то из горе-радистов возомнил себя другом марсиан и посылает эти таинственные позывные. Но разве ему не ясно, что его станция слаба? А если в нашем районе шпион, что тогда? С кем я буду задерживать его? С пионерами? Секретарь комитета комсомола так и сказал: „Ты получил два особых задания: поймать загадочного радиста и наладить контакт с пионерами. Мы ведь шефы“.

Все решено! Приступим к подготовке себя для исполнения новых обязанностей. Всю имеющуюся пионерскую литературу в полковой библиотеке я прочитал. Всех девчонок и мальчишек нашего Н-ского гарнизона изучил. Они и не подозревают, что лейтенант Искра, чемпион по плаванию, руководитель кружка радиолюбителей, военный техник, скоро будет пионерским вожаком в Зареченском пионерском лагере. Вот дела!

Есть такие сорванцы в нашем военном городке, что и не знаешь, как с ними ладить.

Встретил вчера известного всем в нашем городке истребителя птиц Петьку Тыкву и думаю, с чего бы начать разговор. Спросить, как здоровье? Так он, словно помидор, красный и здоров, как Жаботинский. Задать какой-нибудь вопрос об отце — старшине Тыкве, ответит дерзостью. Скажет, спроси сам у него. И стал я, к стыду моему, соучастником истребления птиц.

— Значит, сменил рогатку на лук?

— А что?

— Стрелы надо из камышин делать, — посоветовал ему. — Легче, прочнее и строгать не надо.

— А где взять камыш? — заинтересовался Петька. Значит, клюнул. Пообещал ему смастерить стрелы.

Вот Симочка, дочь нашего полкового врача, совсем другое дело — славная девчонка! Голосок певучий, глаза голубые, на щеках ямочки.

Зато приедет скоро от бабушки Алла — дочь нашего командира полка — смотри да смотри за такой! Если она на необъезженном жеребенке однажды каталась, то, того и гляди, в лесу заседлает лося. Идет по городку — все собаки при виде ее радостно скулят. И чем она покорила презлющих овчарок? Вот не знаю только, строгим быть с ребятами или добрым? И не будут ли мне мешать родители своими советами?

Словом, здравствуй пионерское лето!

6 июня 1965 года».

…Совершенно новенькая голубая лодка, покачиваясь на мутных волнах реки, плыла недалеко от берега. В ней никого не было.

В это же время братья-близнецы Рустам и Кадым, похожие друг на друга как две капли воды, ловили удочками рыбу.

— Сюда, Рустам! Сюда! — закричал говорливый Кадым, размахивая руками. — Скорее!

Рустам, недовольно бросив удилище, пошел вразвалку к брату. «Вероятно, Кадым поймал змею или черепаху», — подумал он, но, выйдя из-за камыша, тоже увидел плывущую лодку.

— Это чья? — спросил Рустам.

— Ничейная… Таких ни у кого нет. Давай вытащим — будет наша! Эх, если бы я не боялся змей…

Недолго думая, Рустам снял рубашку и бросился в воду. Он догнал лодку и тут же забрался в нее.

— Ура! — закричал Рустам и, вставив весла в уключины, стал грести к берегу.

Нужно ли рассказывать, как обрадовались братья! Теперь у них своя лодка!.. Давно мечтали мальчишки о какой-нибудь посудине, а тут вдруг такая красавица.

Накатавшись вдоволь, ребята решили припрятать ее в камыше. Но неожиданно на берегу появился человек, по фамилии Бирюков, которого все звали Бирюком. Он продавал рыбу рабочим в совхозе, то исчезал на несколько дней, а потом появлялся с кульками и свертками. Круглый год он ходил в замазанной телогрейке, в резиновых сапогах, а на голове носил что-то похожее на соломенную шляпу.

В одной руке Бирюк держал старое ржавое ведро, в другой — скрученную мокрую сеть. Опять браконьерствовал.

— Отец, что ли, купил? — прохрипел Бирюк, показывая на лодку.

— Ничейная, нашли на реке, — ответил Кадым. — Плыла, понимаешь.

— Сперли, значит, — заключил Бирюк и, поставив ведро, подошел ближе. — Неплохая штука. Только за нее уши надерут. Ясно?

Бирюк прямо в сапогах забрался в воду и помог ребятам затащить лодку в камыш.

— Но мы отдадим, если найдется хозяин.

— Вот что, — садясь на борт лодки, предложил Бирюк, — ежели через день-другой хозяин не обозначится, я отдам вам свою, а вы мне эту. Идет? Мою у вас никто не заберет.

— Согласны, — ответил Рустам и толкнул Кадыма локтем в бок. — Соглашайся, — шепнул он. — А если найдется хозяин? — И мальчишка хитровато сощурил темные глаза.

— Мы так припрячем, — пыхтел Бирюк, — ни один водяной не сыщет. Да чтоб не болтать! Ясно, черномазые?

Он уцепился жилистыми руками за цепь и поволок лодку из камыша в прибрежные кусты. Перевернул ее там вверх дном и принялся старательно укрывать ветками и травой.

— Ежели язык прикусите, ни один дьявол не сыщет, а сболтнете — все пропадет. А моя лодочка для вас самый раз: маленькая, легкая, рыбачить будете…

— Да разве мы возражаем, — пожал плечами Кадым.

Бирюк подобрел, достал из ведра живую щуку.

— Тащите домой, да не говорите матери, что я дал. Спросит, отвечайте: «Сами поймали».

— Не надо, у нас есть рыба.

— Бери, бери. А в другой раз осетра дам, — вкрадчиво увещевал Бирюк. — А моей лодке чего не хватает? Каюты из белой жести. Да и лавочку надо покрасить. Сам сделал бы, да средствами беден. А ежели вы дружите с ребятишками из военного городка, они вам все что душе угодно раздобудут: и краску, и жесть. А то и бинокль подарят. У них всего полно. Дружите?

— Дружим. Мы всех ребят знаем из военной части, — похвастался Кадым.

— Там дюже интересно. Побывайте, посмотрите, а потом и мне, старику, расскажите, как там. Охота узнать, как наши военные живут. А ежели какой паренек найдется из сынков офицеров, приводите, рыбки не пожалею. Может, он и мне что притащит из стройматериалов. Но о лодке ни слова.

— Ладно, — ответил Рустам. — Ну, мы пойдем, уже пора домой.

По дороге домой братья Кулиевы все время говорили о Бирюке. После того как тот пообещал им лодку и дал щуку, он уже не казался нелюдимым и злым, как раньше. Даже редкая с проседью щетина на лице, растущая от глаз до грязного ворота, не была теперь такой противной. И хотя Бирюк строго наказывал никому не говорить о лодке, ребята обо всем рассказали отцу.

— Не надо связываться с Бирюком, — посоветовал отец. — Человек он нехороший.

— А почему? — спросил Рустам. — Он добрый, только бедный.

— И совсем не бедный. Прикидывается, потому что жадный. Людей сторонится, краденой рыбой торгует, вместо того чтобы работать, как все. Вот и не любят его у нас, — ответил отец. — Дурачком прикинулся.

— А мы хотели сделать из лодки настоящий корабль, — сообщил Кадым. — И поплыть до самого Каспия. Вот здорово!

Отец промолчал. Он был чем-то встревожен. Ребята это заметили.

— А если бы мотор был, можно вверх плыть? — спросил Рустам. — На веслах плохо. Правда, папа?

— Ладно, сыны мои, — вздохнул отец, — довольно фантазировать. Послушайте, что я скажу. Из Баку прислали телеграмму. Нашей маме будут делать операцию. Я должен завтра поехать в город. А вы останетесь с бабушкой Джаби.

Ребята были так одержимы путешествием, что из всего сказанного отцом уловили лишь то, что они останутся одни, у них есть лодка и столько заманчивых дел.

— Мы будем слушаться старую Джаби, — пообещал Кадым. — И пусть Рустам молчит. Он согласен со мной. Мы не будем шалить.

— Вот и хорошо. Теперь ложитесь спать. Мне тоже нужно отдохнуть перед дорогой, — сказал отец.

Оставшись в своей комнате одни, братья еще долго не засыпали. Вспоминали свою мать, придумывали, что бы послать ей в больницу, а потом мечтали вслух, как по реке будут путешествовать, ловить рыбу, а потом переделают лодку Бирюка в быстроходный катер с уютной и светлой каютой, с парусами. И непременно доплывут до самого Каспия вместе с отцом. Он конечно же не откажется.

Как всегда, Кадым, разошелся — не остановишь.

— А где мы возьмем небьющееся стекло, чтобы сделать прозрачную каюту? — спросил Рустам.

— Там же, в военном городке. У Дымовой Аллы. У них целые горы небьющегося стекла. У нее даже пенал из такого стекла. И Бирюк говорил, что там есть всякие материалы.

— А как ты Аллу найдешь? Военный городок далеко. — Рустам зевнул, отвернулся к стене, потом сказал: — Ладно, пора спать, а то прозеваем, как будет папа уезжать.

Кадым долго сопел, потом словно во сне сказал:

— Найду. Уж это я беру на себя. Заодно спрошу о белой жести.

Рустам заснул быстро. А Кадым долго еще ворочался и думал о том, как разыскать одноклассницу Аллу и на что выменять у нее прозрачное стекло и белую жесть. Потом ему приснился великолепный катер, который они с братом сделают из лодки Бирюка.

В разведке

Письмо генерала Родина

«Дорогие Рая и Слава!

Только что возвратился в Москву из Алексеевки и тороплюсь рассказать вам о своей поездке.

Как всегда, я остановился у Ванюши, где принимают меня по-родственному тепло и радостно. Живет Ванюша хорошо. По-прежнему учительствует. Занимается своим садом вместе с Павлушкой. Им обоим это доставляет много радости. Прошло уж пять лет, как жена Вани подорвалась на мине. Он и сейчас тоскует о ней и, видимо, второй раз не женится.

Павлушка у него замечательный. Отец много рассказывает ему о нашем Павлике, о вас, о своих боевых делах, и мальчишка решил стать военным. Только по характеру Павлушка — противоположность моему сыну. Тихий и весьма стеснительный, как девочка. Правда, девочки разные бывают. Например, ваша Алла даст пять очков вперед любому мальчишке. Не возвратилась ли она из деревни? Я очень соскучился по ней и, по всей видимости, приурочу свой приезд к вам в гости, когда девочка возвратится домой.

Сейчас слишком много дел.

В Алексеевке мы побывали со школьниками на могиле Павлика. Ребята хорошо содержат могилу, часто бывают на вашей партизанской базе, ведут раскопки, иногда находят оружие, документы, одежду.

Там, в лесу, ребята коллективно сочинили вам письмо, которое посылаю. Надеюсь, что следующим летом вы найдете время и примете их приглашение. Ванюша будет особенно рад. А в этом году я предлагаю вам пригласить Ванюшу с сыном к себе на юг. Павлушу можно бы определить в пионерский лагерь вашего гарнизона. Он обзаведется там новыми друзьями, расскажет им об алексеевских ребятах. Все это будет интересным и полезным.

Я бы тоже не прочь приехать на месячишко и провести отпуск с ребятами. Обещаю не сидеть без дела. Хочется мне вместе с ребятишками побродить по ближайшим колхозам, порыбачить, — словом, заняться чем-то интересным.

Я уже живу мыслями о пионерском лагере на берегу реки, о дорогих мне мальчишках и девчонках.

Должен сказать, что эту идею подали мне сами ребята в Алексеевке. У них пока нет пионерского лагеря, но на следующий год будет, и тогда я непременно проведу все лето там, где почти два года сражались вы и Павлик.

Об Алексеевке и кое-что о предателе Крысине расскажу подробно, когда приеду к вам. И как просил Ванюша, обниму вас и расцелую от его имени.

Эти две недели буду очень занят. Надо закончить и сдать рукопись о юных партизанах. После вашего отъезда из Москвы все чаще вспоминаю вечера на даче, турпоходы и наши диспуты перед телевизором. Да, хорошо мне, старику, было тогда, когда Слава учился в военной академии, а ты, Рая, в институте. Ведь все свободное время мы были вместе. А теперь я один со своими мыслями о прошлом… Хорошо, что ДОСААФ нагружает поездками, лекциями, встречами с молодежью.

Да, чуть не забыл. Мотор для катера уже послан заводом. Деньги за него я перевел. Обещаю, что дней через пять-шесть он будет у вас. Квитанцию высылаю. До встречи.

Ваш отец Родин».

Когда братья-близнецы проснулись, отца уже не было дома. Он очень рано уехал в город. Плиту топила подслеповатая старая Джаби.

— Будет вам спать. Щука разварилась, — ворчала она. — Спят, спят, а нет чтобы помочь дров нарубить.

— Бабушка, а мы встали, — сказал Кадым, спрыгнув с кровати. — Тебе дровишек? Зачем волноваться, мы все можем, — затараторил он.

— Избаловала вас мать. Потому и заболела, что вы бездельники. Щука разварилась, а они спят, спят… У меня там внучка маленькая, некогда мне с вами.

— Слыхал? — шепнул Кадым. — Она скоро уйдет. А мы и не возражаем… Ура!

— Ладно, не трещи, — оборвал Рустам. — Давай поможем ей.

Все приказания бабушки братья выполняли беспрекословно, чем заслужили ее полное доверие. Надеясь, что в доме ничего не случится, старушка ушла к младшей дочери, пообещав наведаться к обеду.

Оставшись одни, братья сразу же принялись за дело. Рустам стал пороть старые мешки и шить паруса, а Кадым, у которого, по словам учительницы, была богатая фантазия, погрузился в разработку плана путешествия. Он выдирал из красивого блокнота отца листы и рисовал речку, горы, море и крупным планом катер с парусами, за штурвалом которого сидели два человека. А потом, когда с планом было покончено, Кадым стал думать, что бы приспособить под двигатель для катера.

— А помнишь, — сказал Рустам, — Алла говорила, что у них в военном городке есть брошенный автомобильный мотор?

— Рванем к ней? — предложил Кадым.

— Вдвоем нельзя. Вдруг бабушка придет, а нас нет. Может быть, ты один? — посоветовал Рустам. — Только это очень далеко. Нужно сесть на попутную машину.

Не теряя времени, Кадым собрался в путь.

Хотя братьям и не было известно, где находился военный городок, в котором живет Алла, дочь майора, но они догадывались, что он где-то далеко за хлопковым полем, где темнеет полоска леса. Туда идет хорошая дорога. По ней зеленый автобус возит ребят из военного городка в школу. Но теперь каникулы, и все девчонки и мальчишки, которых прозвали в школе «ракетными», — там, в военном городке.

— Пусть почернеет хлопок, если я не достану мотор и небьющееся стекло! — поклялся Кадым, засовывая в карман кусок хлеба.

Мальчишке сразу же повезло. Возле сельского магазина стоял зеленый грузовик. Кадым робко спросил солдата:

— Скажите, вы в военный городок поедете?

— Ишь любопытный, — улыбнулся тот, пряча в карман папиросы. — Ну, допустим, туда, так что?

— Подвезите, пожалуйста. Мне к майору Дымову надо. Знаете такого?

— Чудак, ну разумеется, знаю. Садись, — солдат открыл дверцу, — с ветерком прокачу.

Мальчишка забрался в кабину и замер: «Не шутит ли солдат? Вдруг прогонит?»

Грузовик мчался быстрее птицы. Мелькали столбы, кустарники, бежал под колеса серый асфальт. Никогда еще не приходилось Кадыму сидеть в военной машине и ехать с такой скоростью.

— А в бой на ней можно? — поинтересовался он.

— Транспортная, из подразделения обслуживания. А потребуется — в бой поведу бронетранспортер или танк.

У мальчишки аж дух захватило — вот это шофер! Ясно — военный. Руки сильные, мускулы так и выпирают.

Узнав, как зовут отца Кадыма, водитель сказал:

— Знаю батьку твоего. Хороший человек. Прошлый год мы помогали совхозу вывозить хлопок, вот там и познакомились.

Кадым осмелел и спросил, не знает ли солдат, где можно достать мотор для лодки и плексиглас. Солдат сказал о какой-то мастерской, но Кадым не понял его.

У развилки дорог солдат резко притормозил машину, вылез из кабины, постучал ногами по колесам и сказал:

— Ну, пионерия, приехали. Найдешь дорогу до ворот?

— Я первый раз, может, укажете?

— Шагай прямо мимо кустарника, никуда не сворачивая. Дойдешь до арки и увидишь КПП, там позвонишь из проходной. — Солдат хитровато улыбнулся: — Тоже мне моторист…

«А вдруг не смогу потом уехать домой? — забеспокоился Кадым. — А может быть, Алла совсем не здесь живет?»

Как объяснил ему солдат, Кадым прошел мимо кустов, потом по полянке, и перед ним выросла большая, украшенная плакатами арка. Вдали показались двухэтажные домики, высокие деревья, такая же, как в совхозе, водонапорная башня. Ближе — одноэтажный домик, в обе стороны от которого уходил высокий зеленый забор.

Пройти в военный городок оказалось не так-то просто. Обратился Кадым в окошечко, а солдат стал допытываться, зачем понадобилась дочь майора да почему босый и неумытый. Не обязан мальчишка всем докладывать о своих делах. Солдат наотрез отказал: «Нельзя!»

Долго стоял Кадым возле полосатых ворот, завистливо провожая глазами непрерывно проходящих через контрольно-пропускной пункт людей, и думал: «Счастливые, покажут пропуск и проходят. Хорошо бы появилась Алла».

Неожиданно решил: «Надо поискать в заборе дырку и незаметно пробраться».

Пошел вдоль забора, обтянутого колючей проволокой, в надежде где-нибудь прошмыгнуть в кустах, но кустарник кончился, и Кадым увидел серебристую ракету. Точно такую он видел в кино, когда показывали парад. Ракета то поднималась, то опускалась, потом устремила жало в небо и замерла. До чего же интересно!..

Лег Кадым под куст, наблюдает. Если солдаты в его сторону не посмотрят, то можно смело пролезть под забором. Отверстие для этого достаточное.

Солдаты укрыли ракету зеленым брезентом, построились. Грянула песня, и они пошли к высоким домам. Впереди — строгий офицер. Но возле ракеты остался часовой. Он важно шагает взад-вперед, держа на груди автомат. Попробуй пролезть! Вспомнил, как во время военной игры вожатый учил маскироваться. Кадым сломал ветку и, держа перед собой, перебежал полянку. Снова оказался в колючем кустарнике. Теперь совсем рядом видны автомобили и зеленый домик, на крыше которого вращается огромная решетчатая антенна.

За машинами виднелись шиферные крыши домов. «Наверное, там и живет Алла, — решил Кадым. — А чего я боюсь? — рассуждал он. — Это же свои, и я не шпион какой-нибудь, я же свой».

Кадым пополз к изгороди. Стал разгребать землю.

И вдруг над головой раздался властный голос:

— Куда? А ну-ка поднимайся!

— Я… Мы… Я смотрел…

Над Кадымом стояли два солдата с автоматами.

— Отведи его! — сказал один из них.

— Есть! — ответил другой.

— Поднимайся и шагом марш!

«Что теперь будет, что будет?!» — думал перепуганный Кадым. Сердце его колотилось от страха.

У ворот солдат что-то шепнул часовому, и тот, бросив строгий взгляд на черноголового, смуглого мальчика, нажал кнопку. Дверь бесшумно раскрылась, и Кадым услышал сзади все тот же властный голос солдата:

— Проходи!

Привели Кадыма в караульное помещение. Старшина, увешанный значками, выслушав рапорт солдата о задержанном мальчике, приступил к допросу:

— Откуда?

— Из совхоза.

— Имя?

— Кадым Кулиев.

— Где работает отец?

Самый неприятный вопрос. Сказать, что отец директор совхоза, — сейчас же позвонят в контору, и тогда все пропало. Решил говорить неправду. Разве не хитрили герои, когда вызывали их на допрос? И хотя перед ним были не враги, а советские солдаты, Кадым бессовестно соврал:

— Нет у меня родителей, бродячий я…

Удалось. Старшина подобрел, встал из-за стола и кому-то позвонил. Он сообщил, что задержан бродячий мальчишка, пытавшийся проникнуть на территорию.

— Да, объекты рассматривал, — сказал он тихо, закрыв ладонью трубку, но Кадым расслышал. Потом старшина ответил кому-то: — Есть ждать лейтенанта и выяснить, что за личность!

Проводили Кадыма в узкую комнату с решеткой на единственном окне. В углу на топчане сидел небритый солдат без ремня и грустно смотрел в окно. Кадым сначала испугался: куда привели?

— О, пополнение, — сказал, зевая, небритый. — За что же тебя, приятель?

— Сцапали при выполнении особого задания. Но я не чужой!

— Не трусь, отпустят. Что, возле военного объекта играл?

— Не играл. Мне надо к одному человеку по важному делу. Здешние ребята в нашей школе учатся, вот я и к одному… к одной…

— А ты не ходи, где не положено. Нельзя, понял? Ну, не беда. Выяснят, что за личность, и отпустят. Вот и я из-за вора какого-то страдаю.

— А долго держат тут?

— Смотря за что. Мне дали трое суток.

— Вы тоже через забор лезли?

— Нет. В самовольную отлучку я не ходок. Лодку проспал. Понимаешь, казенную лодку. Взял покататься, выпил пива, заснул на берегу… Сперли.

— А кто украл? Какая лодка?! — насторожился Кадым. — Голубая, с двумя веслами? Да?!

— Голубая… — ответил солдат. — А ты почему знаешь?

— Так мы ее с братом нашли. В реке недалеко от совхоза.

— Правда? — обрадовался солдат. — Эй, начальник караула! — крикнул он. — Лодку мальчик нашел… Открой-ка!

Звякнул металлом засов, и тяжелая дверь открылась.

Вошел тот же старшина:

— Что за шум?

— Послушайте, товарищ старшина, нашлась лодка, — сказал солдат. — Этот мальчик нашел лодку. Позвоните командиру.

— Ладно, сейчас не время разбираться, — ответил старшина. — А ну, бродячий мальчик, выходи!

Кадым встал с нар, подал руку солдату:

— Пусть вас выпустят, мы вернем лодку… На свободе увидимся!

Солдаты в караульном помещении рассмеялись. Засмеялся и старшина.

— Братья по несчастью, бедные арестанты, — сказал, улыбаясь, он. — Ну, живее! Майор ждет.

Привели Кадыма в штаб. Никогда мальчишка не был в таком большом и красивом здании. И ковровые дорожки, и портреты на стенах, и часовой у знамени. Тишина. Слышен стук часов. Дверь обита кожей. То и дело входят и выходят офицеры.

— Введите задержанного! — послышалось откуда-то.

Сопровождающий солдат кивнул:

— Заходи! Тебя вызывают.

Светлая, просторная комната, за столом сидит майор. Лицо у него сердитое. А в глазах смешинки.

— Ну, герой, иди поближе, поговорим. А вы свободны, — сказал майор солдату. Тот прищелкнул каблуками и вышел из кабинета. — Значит, разведчик? — спросил майор. — Игра у вас, что ли?

Кадым молчал. Да и что ответишь, если задержан возле важного объекта как подозрительный человек?

«А чего я боюсь? — подумал Кадым. — Скажу все напрямую».

Но майор тотчас задал вопрос, на который так не хотелось отвечать.

— Отец где работает?

— Бродячий я, — пришлось снова врать, как и в караульном помещении, — нет у меня родителей.

— А как же ты оказался у нас в части? Да ты не стесняйся, выкладывай.

— Есть захотел, вот и пришел… — У Кадыма брызнули из глаз слезы и от стыда, что врал, и от жалости к самому себе. Еще бы, бездомный мальчишка ищет, где бы найти корочку хлеба.

— Ладно, не хнычь. Не девчонка, — сказал майор. Он встал с кресла, подошел к мальчику и, положив руку на его плечо, спросил: — Зовут как?

— Кадым, — ответил врунишка и вытер руками нос, изо всех сил стараясь походить на тех бездомных ребятишек, о которых читал в книжках и смотрел в кино. — Три дня брожу, нигде куска хлеба не нашел… — продолжал он канючить жалобным голосом.

— Ну вот что, парень, пойдем-ка мы сейчас ко мне. Я тоже проголодался. Что-нибудь придумаем. Да ты не робей, не плачь.

Майор подошел к столу, нажал кнопку и, подняв микрофон, громко скомандовал:

— Второй! Я первый. Ухожу на обед. Переключите аппараты на себя!

Кадым заметил, что стол у майора необыкновенный. На нем установлены сигнальные лампочки, кнопки, рычажки, справа телефонная трубка, посредине микрофон.

— А вы командир? — спросил Кадым, размазывая ладонью слезы.

— Да, я командир части. А это мой командный пункт. Надеюсь, что будешь соблюдать военную тайну и никому не скажешь, что видел здесь?

— Железно! — поклялся Кадым. — Честное пионерское!.. Нет, честное слово бродяги!

— А что прочнее?

— Прочнее пионерское.

— А вот у меня был друг, звали его в отряде Чапаем, так он никогда не врал людям. Врагам, конечно, соврал бы.

У Кадыма запылали со стыда уши, в горле запершило, и он закашлялся, стыдясь посмотреть на майора.

Навстречу попадались солдаты и офицеры. Шли, отдавали майору честь. А один сержант вел строй и, увидев майора, скомандовал: «Смирно! Равнение направо!»

Майор сказал: «Вольно», и сержант повторил: «Вольно».

До дома шли молча. Поднялись на второй этаж.

В квартире чисто и уютно. У стены пианино, в углу большое зеркало, в другом — рог лося, на котором висит ружье и патронташ. А одна стена до самого потолка в книгах.

— Ну вот, попутешествуй по книжным полкам, а я соберу обед, — сказал майор и снял тужурку с белым ромбиком на груди и орденскими ленточками. — Жена и дочь уехали, вот я и кручусь один.

Не успел Кадым полистать одну книгу, как майор позвал:

— Прошу к столу.

— А руки где помыть?

— Да, я и забыл. Современные бродяги моют руки перед едой, — улыбнулся майор и проводил мальчика в ванную. — А мы, бывало…

Больше Кадым не забывал, что он «бродячий», и за обедом старался уминать хлеб за обе щеки, а мясо брал всей пятерней.

— Может, будем жить вместе, а? — спросил майор. — Я люблю таких бродяг, как ты. Чего тебе одному скитаться? Оставайся.

— Согласен, но у меня товарищи есть. Ждут небось.

— Отнеси им хлеба и возвращайся, — посоветовал майор. — Согласен?

— Они не бродячие… — Кадым опустил голову, спрятал глаза: стыдно стало. — Тут дело такое, — сбивчиво заговорил мальчишка, — мы лодку выловили на реке, но ее взял Бирюк. Вот мы к его лодке хотели мотор приделать и прозрачную каюту… Но теперь нам ничего не нужно. Мы возвратим Бирюку лодку, — Кадым запнулся. — А почему солдат в гутвахте сидит?

— Во-первых, не «гутвахта», а гауптвахта. А во-вторых, солдата наказали за то, что он провинился: выпил не только пива, но и водки, потом заснул, а лодку у него украли. Ты лучше скажи, где же теперь лодка?

Кадым рассказал все: как выловили лодку, что говорил Бирюк и зачем он пришел в военный городок.

— Вот оно как обернулось. Интересно. — Майор поставил перед Кадымом тарелку: — Ладно, разберемся, а пока ешь.

— А того солдата отпустят? — вкрадчиво спросил Кадым. — Ведь лодка нашлась.

— Посмотрим, — ответил майор. — Ты побудь у меня до вечера, а потом мы с тобой поедем в совхоз. Хочешь — читай дома, а можно и погулять, — сказал майор и ушел.

Арестуйте меня, солдаты

Из дневника лейтенанта Искры

«На комсомольском бюро меня утвердили пионервожатым. Присутствовал командир полка майор Дымов. Он сообщил, что в пионерский лагерь приедет генерал Родин. О, это известный герой. Он прославился в боях за Прагу, получил Героя. А кто у нас в полку не знает, что сын Родина Павка в годы войны был вместе с нашим Дымовым в одном партизанском отряде. Вместе с ними была и Раиса Максимовна — жена нашего майора.

В одном из вражеских документов, который хранится в Комнате боевой славы, есть такие строчки: „Или Чапай действительно неуловимый национальный герой, который пользуется поддержкой всего населения, или под этой кличкой действуют все дети, пропитанные коммунистическими идеями“. Я склонен думать, что под именем Чапая действовали очень многие отряды юных мстителей.

Приезд в пионерский лагерь генерала Родина будет большим событием для всех нас.

Я еще не принял отряд, а уже столкнулся с загадочным случаем, в котором замешан подчиненный мне солдат и мальчишка-врунишка — сын директора совхоза Кулиева. Угнали братья-близнецы Кулиевы лодку из-под носа у солдата, накатались досыта, а потом заговорила у них совесть, и один из них пришел в часть и, выдав себя за бродягу, сообщил: „Мы нашли лодку…“ Все бы так находили… Сейчас этот мальчишка у нашего командира „гостит“. Майор сказал, чтобы я зашел вечером к нему на квартиру и познакомился со своими „кадрами“.

Читаю усиленно Макаренко, брошюры о пионерской работе и учебник по педагогике. Но фактор времени — враг мой. Все свое время высчитал до единой секунды. Получается: в смену три воскресных дня, один санитарный, два дня на приезд и отъезд, 95 часов уходит на еду, 52 часа на сон после обеда, 26 часов на личную гигиену, уборку в палате, 251 — на сон. Для меня в смену предоставлено только 160 часов! Как мало остается на пионерские дела! А ведь за это время мы должны побывать в походе, разучить новые песни, танцы, провести одну военную игру, спортивные соревнования, встретиться с генералом Родиным, поговорить друг с другом по душам.

Но это все еще впереди. А сейчас задача: познакомиться с похитителем лодки и спасти мальчишку от дальнейшего соблазна воровать. Вот тебе и дети директора совхоза Кулиева!»

Вероятно, майор не успел еще дойти до штаба, а Кадым уже сбежал. Вспомнил, что в совхозе ждет брат Рустам, может быть, волнуется, переживает. Вечером придет бабушка.

Кадым торопливо шагал по асфальтовой дорожке в сторону КПП, думая, как добраться скорее домой. Навстречу везли крылатую серебристую ракету. Кадым остановился, стал рассматривать ее вблизи, и солдаты не прогоняли его. Мало ли мальчишек в городке. Все они народ надежный, военную тайну не выдадут.

— Ну как, хлопец, сильна? — спросил один солдат.

— Знаю, против самолетов! — ответил Кадым, как бы между прочим опасливо оглядываясь, нет ли поблизости майора. — А ракету вражескую достанет?

— Будь спокоен, — ответил солдат. — И ракету не пропустит.

Неожиданно рядом с Кадымом остановился грузовик, и он увидел того же шофера, который подвез его из совхоза.

— Эй, приятель, далеко собрался? — спросил шофер. Кадым заулыбался, обрадовавшись знакомому солдату. Прыгнул на подножку:

— А вы в совхоз едете?

— Туда и еще дальше. Хочешь, подвезу?

Вот счастье! В кабине вместе с водителем сидела женщина, поэтому Кадым втиснулся между нею и шофером.

На контрольном пункте солдат-часовой, проверив пропуск у шофера, на Кадыма даже не обратил внимания: маленьких со взрослыми пропускают без проверки.

Через час Кадым уже взахлеб рассказывал брату о своих необычайных приключениях. Говорил без умолку, трещал как сорока и, закончив тем, как оказался в гостях у самого командира полка, начинал все сначала.

— Наобещал ты, Кадым, горы золотые, — сказал Рустам. — А лодки уже нет. Украл кто-то.

— Бирюк! Это он перепрятал! Нужно сейчас же сообщить об этом майору.

— Сдурел! Уже ночь скоро. Лучше завтра, — посоветовал Рустам.

— Ерунда. Я ничего не боюсь… — расхрабрился Кадым. — Ты знаешь, сколько туда машин ходит? Подвезут.

Рустам не мог отговорить брата. Кадым снова отправился в военный городок.

Однако на этот раз ему не повезло. Уже поблекли на земле краски, а он все шел и шел по дороге, и ни одна машина не остановилась. Водители даже не обращали внимания на мальчишку, голосующего на дороге.

Надвигалась ночь. Темный высокий камыш по обе стороны дороги шуршал, словно там кто-то возился. Кадым беспокоился: пустят ли его на территорию городка и если пустят, то не рассердится ли, не прогонит майор? Вдруг придется возвратиться домой, а ноги уже от усталости подкашиваются, и очень хочется пить. И хотя ночь только еще спускалась, мальчик мечтал о рассвете. Утром все делать проще.

Много раз Кадым останавливался, с тоской смотрел назад, почти решал возвратиться, пока не поздно, но тут же вспоминал того солдата, который наказан за лодку, и прогонял трусливую мысль.

— Я должен дойти! — сказал Кадым громко и спугнул с дороги притаившуюся птицу. Потом в темных зарослях что-то забулькало, и в кустах кто-то закричал, как ребенок. Послышался шорох листвы. Кадым вздрогнул, остановился. По дороге промчались два велосипедиста, и один из них крикнул: «Смотри, лиса зайца потащила!..»

Теперь Кадым уже не чувствовал себя одиноким. Рядом люди.

Вскоре дорога раздвоилась. Кадым знал, что идти нужно по левой. Показались яркие огни. И наконец мальчик у контрольного пропускного пункта.

— Тебе куда? — спросил солдат. — Пропуск есть?

— Зачем спрашиваете? У маленьких же не проверяют. Пустите!

— Верно, не проверяют, если они идут с родителями. А ты ведь не живешь здесь?

— Мне надо к командиру, — заявил Кадым. — Я уже был у майора. Солдата надо спасти, понимаете? На гауптвахте он из-за лодки, а лодку у нас украли. Эх, ничего вы не понимаете!

— Причина важная, но пропустить не могу. Вот телефон, звони по пятому номеру, прикажет сержант — пропущу.

Кадым позвонил, путано рассказал, зачем пришел, но сержант оказался неумолим.

— Завтра, — ответил он. — На контрольном тебя посадят на попутную машину. Понял?

Телефон замолчал. Кадым повесил трубку и подошел к часовому:

— А может быть, вы арестуете меня? Посадите меня на гауптвахту, я там был.

— Не имею права. Не положено. Тебе сказали — завтра. Или ты плохо понимаешь русский язык?

— Я все понимаю, — обиделся Кадым, — но мне надо. Раз не хотите пропустить, я через забор…

Солдат ничего не ответил, лишь постучал ногтем по автомату. Да, ночью шутки плохи.

— Дяденька солдат, я прошу вас, заберите меня и отправьте на гауптвахту, — стал упрашивать Кадым, чуть не плача. — Ну, арестуйте.

Солдат улыбнулся, сдвинул на затылок панаму:

— Гауптвахта — не солдатская чайная. Не советую.

Пришлось Кадыму пустить в ход оружие слабых — слезы. Отошел в угол, захныкал притворно. Может, сжалятся, пропустят. Подействовало.

— Ладно, стукни в окошечко лейтенанту, разрешит — пропущу, — сказал солдат. — Какой ты настойчивый.

Лейтенант, молча выслушав мальчика, куда-то позвонил:

— Докладывает дежурный по части. Пришел. Он самый. Просится к вам, товарищ майор. Есть проводить!

Лейтенант вышел из комнаты и указал на мотоцикл:

— Садись в коляску, полуночник.

Кадым поспешно сел в мягкую, пропахшую бензином люльку.

Лейтенант одним движением ноги завел мотор и, круто развернув машину, рванулся с места на полной скорости.

Свет прожектора ярко и далеко освещал дорогу, а белые столбики по обе стороны стояли, как солдатики. Тугой прохладный воздух свистел в ушах и трепал волосы мальчишки. Казалось, что теплую летнюю ночь сменила ветреная осенняя стужа.

Когда мотоцикл остановился возле серого здания, Кадым удивился:

— Это что такое? Может, тюрьма?

— Идем, — сказал лейтенант. — Не робей, воробей.

Миновав множество ступенек и несколько поворотов в узком, ярко освещенном коридоре, Кадым оказался в просторном светлом помещении. Тут же открылась прямо в стене дверь, из которой появился, улыбаясь, майор.

— Лейтенант проводит тебя ко мне домой. Мойся в ванной и ложись спать на диване. Ужин стоит на столе. Я скоро вернусь.

— Эх ты, человек и два уха, — сказал лейтенант, когда вышли из помещения на воздух. — В пионерский лагерь хочешь?

— Если с братом, то хочу.

— Может, еще увидимся, а пока выполняй приказ майора. — И лейтенант отвез его на квартиру командира.

Было не до ужина. Едва Кадым вошел в комнату, как руки и ноги отяжелели. Он с трудом разделся и повалился на диван.

Мы сами

Из письма лейтенанта Искры к матери

«Поверь, мне жаль тебя огорчать, но в это лето я не_: смогу приехать в Москву. Скучаю по тебе очень, помню свои обещания навестить, но неотложные дела захлестнули меня, и я дал согласие провести отпуск здесь.

Может быть, тебе покажется немного странным, но я в это лето буду работать в пионерском лагере. Это не мое личное желание и даже не поручение комитета комсомола, а самый настоящий боевой приказ. Когда выполню его, я непременно расскажу тебе, почему меня послали пионервожатым.

Ты знаешь, что работа с ребятами мне хорошо знакома и я люблю ее, но предвижу немалые трудности. Если раньше, когда я был просто Виктор, пионеры на меня смотрели как на студента, как на рядового вожатого, то теперь я лейтенант, и ребята вправе требовать от меня большего. Я уже наметил план работы и думаю провести одну интересную военную игру. К нам в лагерь приедет Герой Советского Союза Родин, сын которого в пионерском возрасте был отважным партизаном и погиб при выполнении боевого задания.

Наш командир части и его супруга тоже были в отряде вместе с сыном генерала Родина. Им тогда было по двенадцать-тринадцать лет.

Сама судьба сводит меня с ребятами. Вот сегодня во время моего дежурства по части в городке появился интересный мальчишка. Они с братом украли у нас возле пристани лодку, которую взял покататься один солдат. Воришка струсил, решил возвратить лодку. Но как? Стыдно сказать, что украл. Так он выдал себя за бродягу и, как бы между прочим, сообщил о лодке. Ох, эти ребята! Этот мальчишка и сейчас у нас в части. Его приютил наш майор.

Скоро будем разоблачать врунишку. Но ты понимаешь, голова у меня ходит кругом, как это сделать. Ты, мама, педагог, подскажи, как поступить? А главная трудность в том, что этот мальчик будет в моей дружине. Командир части говорит, что моя задача — сделать из него честного человека. Парнишка смелый. Он ночью пешком пришел из совхоза в нашу часть. А это не просто.

Я был бы безмерно счастлив, если бы ты приехала ко мне. Думаю, в пионерском лагере тебе нашлось бы дело. Например, воспитательницей в отряде малышей. У нас прекрасный климат, долины, лагерь наш на берегу реки, рядом лес. У нас будет свой многоместный комфортабельный катер. Только вчера из Москвы прибыл мотор, и сегодня солдаты уже приступят к монтажу.

Если надумаешь, дай телеграмму.

Целую тебя.

Твой Виктор».

Кадыма разбудил знакомый голос:

— Я знаю этого мальчика.

Не открывая глаз, притворяясь спящим, мальчишка захрапел и натянул на себя одеяло.

— Это Кадым. Нет, это Рустам, а может, Кадым? Их не различишь…

Из другой комнаты послышался смех:

— Так кто же он: Кадым или Рустам? А папа сказал, что вчера он был бродячий мальчишка.

— Нет, нет, это Кулиев, но который? Их даже учителя путают.

Кадым чуточку приоткрыл один глаз и увидел перед собой лицо Аллы. Серые глаза смотрели удивленно.

— Папа! — громко закричала она. — Никакой это не бродячий! Это Кадым Кулиев. А ну вставай!

— Алла, Алла! — пытается остановить Аллу мать. — Прекрати! Он гость.

— И вовсе не гость. Врунишка! Ха-ха! Бродячий…

В дверях появился в майке с полотенцем на шее отец Аллы. Мазнув шутя мыльным помазком по щеке дочери, он сказал:

— Эх ты, не узнала одноклассника.

— Подумаешь, не узнала. Вот ты увидишь Рустама и тогда тоже не отличишь одного от другого.

Кадым не слышал, когда вчера майор возвратился домой. Он крепко спал и не смог сообщить, что лодки на прежнем месте уже нет. Доложил сейчас, но было уже поздно.

— Как же так, разведчик Кадым, прозевали мы с тобой лодку, — сказал майор. — Кто-то уже перепрятал ее в другое место.

— Кто же, — ответил Кадым, — конечно, Бирюк.

Из кухни доносился запах жареного мяса. Кадым был очень голоден, но он твердо решил скорее уйти домой. О лодке майор уже все знает, и больше ему здесь делать нечего.

— Умывайся, Кадым, будем завтракать, — пригласил майор. — А потом за дело.

— Я, пожалуй, домой пойду, — нерешительно произнес мальчик и покраснел как рак. — Я не хочу есть.

— Приказываю за стол! — улыбнулся майор. — Выполнять команду!

Пришлось Кадыму подчиниться.

— Надо и твоего брата привезти, — неожиданно предложил за столом майор. — Зачем ему дома сидеть одному?

— Папа рассердится. Он не разрешал уходить из дому, — ответил Кадым и покосился на Аллу. Только она и была причиной того, что Кадым стал робким и неловким. Вилка из рук выпала, мясо свалилось на белую скатерть, почему-то положил в стакан горчицу… Совсем растерялся.

— Кулиев никогда не рассердится на майора Дымова. Мы старые друзья, — отец посмотрел на Аллу, улыбнулся. — Ну, а вам в компании будет веселее, правда?

— Конечно, — согласилась Алла, неожиданно сменив гнев на милость, — пусть и Рустам приедет. Может быть, мы вместе в лагерь поедем?

— О, это прекрасная идея, — согласился майор, хотя уже вчера дал указание лейтенанту Искре, назначенному внештатным пионервожатым, о зачислении братьев Кулиевых в пионерский лагерь. — Помогу пионерам приобрести свой катер. Кадым ведь мечтает о катере, так? Будет у вас отличное судно! Но пока нужно найти пропавшую лодку. И в этом нам должны помочь братья Кулиевы.

— Папа, какая лодка пропала? — спросила Алла, но тут же получила замечание от матери, что мешать другим беседовать неприлично.

— Поможем. Я знаю, кто ее украл. Обещаю…

— Я не сомневался в том, что все ребята — настоящие друзья ракетчиков, — сказал майор. — И еще задание: узнайте, у кого из ребят-радиолюбителей есть радиопередатчик.

После завтрака Аллу словно подменили. Она стала внимательна к гостю и предложила Кадыму побродить по городку.

В грозу

Выписка из приказа

В то время, когда происходили все эти события, приказ хранился под замком в сейфе. В правом углу документа стоял штамп: «Совершенно секретно». Но теперь он сдан в архив и стал очередным листом в пухлом деле. Вот несколько строк, которые небезынтересны:

«Длительное время из леса в районе дислокации ракетной части посылаются в эфир зашифрованные радиосигналы маломощной радиостанции. Установлено, что радист пользуется простым шифром и запрашивает ответные сигналы. В целях маскировки он включает радиостанцию на несколько секунд и очень быстро уходит из района передач сигналов. Пути отхода тщательно маскируются с помощью различных химикатов, видимо, с целью затруднения поиска по следу собакам.

Ночью тринадцатого июня передача велась с подвижного пункта. Установлено, что радиостанция находилась на плоту или в лодке.

Есть все основания полагать, что в районе расположения ракетной части действует или малоопытный шпион, или это баловство, скорее всего, юного радиолюбителя.

Приказываю: установить строгий контроль за рекой и усилить наряды патрулей за пределами границ расположения части. О перехваченных радиосигналах и засеченных пунктах действия радиостанции сообщать мне немедленно».

Самая короткая запись в дневнике лейтенанта Искры

«Я ошибся. Кадым хороший парень.

Перехватил незашифрованный радиозапрос: „Ищу связи. Я Крот“».

Качели взмывают к облакам и потом стремительно падают вниз, отчего захватывает дыхание и замирает сердце. Ветер свистит в ушах, и кажется, что ты не на качелях, а летишь на ракете в космос. Страшно, но Кадым не сдается. Он, как и Алла, раскачивает качели еще выше, выше… Начинает кружиться голова.

— Может, сядем? — едва выговорил он и сел. — Надоело.

— А, боишься! — засмеялась Алла и стала раскачивать еще сильнее, потом тоже села, запрокинула голову и закрыла глаза. Ветер треплет ее соломенные волосы.

— Разве это страшно. Вот маме на войне было страшно. В мои годы она уже воевала, раненым помощь оказывала. И моя бабушка — партизанка. Она у мамы на руках умерла. Дедушка тоже погиб. Он был командиром партизанского отряда. Может, слышал про Избранько? Не слышал. Папа и мама тоже были в его отряде. А знаешь, какой там был мальчик смелый? Его звали Чапай. Скоро его папа приедет.

— Сочиняешь, Чапай в гражданскую войну сражался, — возразил Кадым.

— А вот и не вру. То был Чапаев, а это Чапай. Так прозвали его. Папа дружил с тем мальчиком. А отец Чапая теперь наш дедушка. Когда папа и мама были маленькие, как мы, он взял их на воспитание. Не веришь? — горячилась Алла. — Не веришь? Вот спроси у папы.

— Верю, почему не верю, — сдался Кадым, хотя немножко сомневался, потому что сам всегда готов приукрасить события и даже прихвастнуть. — Только иногда выдумывают. Даже в книжках бывает.

— Сам ты про бродягу несчастненького выдумал! Хочешь, расскажу про Чапая? Честное пионерское, все правда.

Кадым любил слушать рассказы о геройских делах. В библиотеке все книги перечитал и, конечно, согласился с охотой, хотя и постарался скрыть свою радость:

— Расскажи, если хочешь.

Долго рассказывала Алла о Чапае, о своем отце, о своей маме, и Кадыму было очень интересно.

— Да, смелая твоя мама. А наш папа тоже фронтовик, — мечтательно сказал Кадым. — Только он не любит вспоминать войну. Он был в плену, в концлагере. А что это там видно, когда взлетают качели? Будто огромные ковши. Я знаю, это радиолокаторы, да?

Алла приблизилась к Кадыму и шепотом пояснила:

— Ты никому-никому не говори, что видишь у нас в городке. Это все военная тайна.

— Не маленький, — обиделся Кадым. — У нас с Рустамом тоже тайна была бы. Только теперь это все известно. Перепрятал Бирюк лодку.

— Давай мы поищем ее, а? — предложила Алла. — Найдем. Не съел же ее этот Бирюк.

Кадым согласился. «Куда лучше найти самим лодку, и тогда солдата выпустят с гауптвахты. Ведь сам майор сказал, что братья Кулиевы должны помочь в этом», — подумал он.

Они спрыгнули с качелей и вместе пустились через спортивный городок к гаражу. Алла бежала, не обращая внимания на солдат, занимающихся гимнастикой, а Кадым у очень хотелось посмотреть, как они работают на турнике и брусьях. Он останавливался, поэтому едва поспевал за Аллой. Лишь возле самого низкого турника Алла задержалась, сделала «лягушку», подтянулась три раза и побежала без оглядки в сторону низких кирпичных строений.

Кадым тоже хотел сделать «лягушку», но сорвался. Хорошо, что Алла не заметила. Солдаты смеялись.

— Слабак! — крикнул один из них.

За спортивным городком неожиданно встретил Петьку Тыкву из пятого класса. Тот сказал, что идет делать новый лук, поэтому не согласился искать лодку.

Кадыму очень хотелось найти лодку самому. Тогда майор похвалил бы: «Я знал, что ты хороший парень».

— А, лисичка пришла к нам, — сказал в гараже старшина с красной повязкой на рукаве. — Далеко собралась?

— В совхоз идет машина? — выпалила Алла. — Срочно надо!

— Ну, если срочно, то скоро поедет автобус за кинокартиной. Занимайте места. Всегда ей срочно. Ну и лиса…

— Айда в автобус! — скомандовала Алла и побежала занимать места.

Кадым только теперь обратил внимание, что Алла и впрямь чем-то напоминала лисичку: остролицая и волосы отливают золотистым цветом.

Уже через полчаса водитель автобуса подвез ребят прямо к дому директора совхоза Кулиева. Но неудача: на двери замок. Рустама ни во дворе, ни в огороде не оказалось.

— Наверное, он ищет лодку, — предположил Кадым. — Пойдем к реке.

Небо заволакивало синими тучами, потянул сырой ветерок. Вот-вот хлынет дождь. Но ребят не страшила надвигавшаяся гроза. Нужно было найти во что бы то ни стало лодку.

— Не беги, успеем! — кричал Кадым, отстав от девочки. Его белая рубашка на спине вздулась пузырем. Ветер свистел в ушах, как тогда, когда он ехал в кузове грузовика.

Алла остановилась.

— Скорее, гроза будет! — крикнула она. — Смотри, какие черные тучи!

В это время блеснула молния, размашисто расписавшись огнем на небе, и ударил, как из пушки, гром. Начался ливневый дождь. Алла, заметив в кустах лодку, перевернутую вверх дном и укрытую ветками, крикнула:

— Сюда! Вот она! — И первая юркнула под лодку. — Спасайся!

— Это не та! Не наша! — кричал Кадым. — Та была новенькая!..

Но слова мальчика заглушили раскаты грома.

— Иди сюда, тут сухо! — звала Алла. — Скорее!

По смоленому днищу гулко барабанили крупные капли дождя. То и дело вспыхивали яркие молнии, и Кадым видел улыбающееся лицо Аллы.

«Почему ей не страшно? Она храбрая, как мальчишка…»

…А Рустам тем временем был уже на квартире майора Дымова. Аллина мать не находила себе места: где Алла, где Кадым?

Уже стемнело, когда в военном городке по радио было объявлено: «Пропали Алла Дымова и Кадым Кулиев. Если кто знает, где ребята, позвоните на квартиру командира части».

Тревога

Строчки из письма генерала Родина

«Дорогой Ваня! Мысль о вашей поездке на юг к Славе и Рае не покидает меня со дня встречи с пионерами у могилы Павлика. Ты пишешь, что финансы не позволят забрать с собой из Алексеевки побольше ребят. Причина, конечно, существенная. Мне кажется, много ребят пока и не следует приглашать. Возьми своего Павла и двух лучших учеников из школы. Они и будут представлять делегацию из Алексеевки. Мы еще не знаем, каковы условия, чтобы разместить там много ребят. Но для двоих-троих пионеров всегда найдется место. Пусть пока это будет разведка, первый шаг к большой дружбе нашей школы со школой юга. Не забудьте для своих друзей военные трофеи. Для их комнаты боевой славы пригодятся каски, разбитые автоматы, гильзы.

Что касается необходимых расходов на поездку, то все их я беру на себя. И пожалуйста, не возражай.

Вчера говорил по телефону со Славой и Раей. Там ждут нас. Просили приурочить приезд к открытию нового пионерского лагеря. Я обещал.

Слава сообщает, что лагерь раскинулся на берегу реки. Рядом каштановая и ореховая рощи. В распоряжении ребят будет прогулочный катер, своя радиостанция, киноаппарат и спортивная площадка, которую сделали в свободное время солдаты.

Старшим вожатым временно назначен лейтенант Искра, любящий ребят молодой офицер. Я еще не знаю лейтенанта, но уже явился участником немаловажного события в его жизни. Слава сказал, что у лейтенанта в Москве мать, которой он обещал провести отпуск вместе с ней в столице. Слава, как и положено заботливому командиру, обеспокоен: не рассердится ли мать лейтенанта, что ее сын вместо поездки в Москву отправляется в пионерский лагерь? Что же, тревога не без оснований. Видимо надеясь на мой комиссарский опыт, Слава поручил мне сходить к матери лейтенанта и уговорить ее поехать к сыну.

Сложное задание. Вероятно, мамаша с характером. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Едва я переступил порог, как тут же был удивлен вопросом: „Вы комиссар Родин?“ „Да, — говорю, — я Родин, бывший комиссар погранотряда“. Трудно описать нашу встречу. Это же дочь нашего шеф-повара Галя, которая была в пионерском лагере старшей вожатой! Галя сначала была в соседнем с вами партизанском отряде, а потом воевала до самого конца войны. Муж ее, капитан Искра, погиб, штурмуя рейхстаг, а сын — теперь уже лейтенант — служит в части, где командиром Слава.

Она приедет к сыну. Мы все увидим ее там у пионерского костра.

До скорой встречи, мой дорогой Ваня. Искренний привет Павлу. Я приготовил для него хорошее духовое ружье. Жду телеграммы.

Ваш Родин».

Привезли Аллу и Кадыма, когда уже стемнело. Буря все еще бушевала, и с неба лило. Накормили, напоили горячим чаем, отогрели.

— Безумие! Наказать бы вас, да жалко… — Аллина мама сердилась. — Марш спать! Завтра в лагерь.

Кадыму и Рустаму постелили на одном диване.

Майор еще долго сидел за столом, что-то писал, а потом закончил, вздохнул и сказал:

— Рая, прочти, может, дополнишь. Эх, незабываемая Алексеевка… И все же мы туда должны поехать.

Из спальни послышался простуженный голос Аллы:

— Зачем же ты, папа, сломал лодку Бирюка?

— Этому Бирюку голову сломать не жаль, — ответил майор. — Я еще узнаю, что это за тип. Уже перекрасил нашу лодку и продал. Ну, давайте спать. Завтра много дел. — Майор погасил свет и ушел в спальню, закрыв за собой дверь.

Кадым зашептал на ухо Рустаму:

— Ух и злился майор. Хорошо, что Бирюка не нашли. Он намылил бы ему шею. Пнул ногой — и гнилая лодка его развалилась. Нам всучить хотел вместо солдатской лодки старое корыто. Тоже хитрец!

— Ладно, давай спать. Это тебе не дома, — сказал Рустам и отвернулся к спинке дивана. — Чтобы больше ни звука. Понял?

Но мальчишкам не спалось. Рустам вспоминал оставленную в совхозе бабушку, маму, которой в городской больнице должны делать операцию, отца… А Кадым все еще не мог забыть страшную бурю, холод и грозу. Очень злился на Бирюка. Ведь все это из-за него.

Лениво раскачивался маятник больших часов, тихо отстукивая в углу ночное время. Рустам, как всегда, заснул первым. Потом заснул и Кадым. И приснилась ему плывущая по реке лодка. Но почему она со звонком? Звонок даже разбудил Кадыма. Он открыл глаза и увидел возле телефона майора.

— Объявите тревогу! — приказал майор и положил трубку.

В тот же миг послышались с улицы звонкие сигналы ревуна, мимо дома побежали, топая по мокрому асфальту, ракетчики.

В квартире автоматически включилась синяя лампа. В городке загудели моторы, и в раскрытое окно потянуло бензином.

Рустам и Кадым не знали, что им делать. Вставать или лежать на диване? А вдруг это война? Ведь бывало же так… Мальчишкам стало немного страшно.

— Боевая? — Рустам толкнул в бок Кадыма. — Как думаешь?

— А то какая же? — робко ответил брат. — Слыхал, как майор приказал: «Объявите тревогу». Айда за мной, я знаю, где ракеты.

Когда Раиса Максимовна, Аллина мама, вышла из спальни посмотреть, спят ли ребята, их уже не было. Они бежали к солдатам-ракетчикам. Нет, не любопытство влекло ребят к пусковым установкам, а желание помочь солдатам хоть чем-нибудь, как в бою на фронте помогали пионеры взрослым. Они бежали в ту сторону, откуда доносился гул моторов.

На фоне темно-синего неба ребята сразу заметили антенну радиолокатора. Несмело приблизились почти вплотную. Огромная антенна, похожая на сгорбившийся строительный кран, медленно вращалась на пригорке. А вокруг ни души. Одни машины. Кому же помогать?

Близнецы побежали дальше мимо мокрых клумб цветов. Гул моторов слышался где-то совсем близко. Обогнув кусты шиповника и выбежав на широкую бетонную дорогу, они увидели какую-то большую, как вагон, машину.

В раскрытую дверь видны были в ярком свете солдаты, какие-то шкафы с кнопками, экраны, как у телевизора, и разноцветные мигающие лампочки.

— Сюда нельзя! — дернул Кадыма за полу брат. — Видишь… Солдат охраняет.

— А может, найти майора, и он нам прикажет, что делать? — сказал Кадым. — Я знаю, где майор. Бежим!

Рустам, надеясь на осведомленность брата, помчался за ним куда-то в темноту.

Мальчишки снова попали на дорогу и направились в ту сторону, где, по предположению Кадыма, должен был находиться командный пункт.

Навстречу шла автомашина, за ней другая… Тонкий луч фар скользнул по ребятам. Они остановились. Мимо промчались тягачи с длинными остроконечными ракетами на прицепленных тележках.

— Зенитные, — шепнул Кадым. — Знаешь, как высоко бьют.

Тягачи замедлили ход и повернули в сторону. Свет подфарников осветил группу солдат и пусковую установку. Ракета, подхваченная расчетом, развернулась и плавно перешла на направляющую пусковой установки.

— Вот где надо помогать! — сказал Кадым и побежал к стартовому расчету. — Давай за мной!

— Стой! Куда? — крикнул солдат и преградил ребятам путь. — Это что за люди? Нельзя!

— Расчет, в укрытие! — известил тем временем громкий голос из динамика. «…B укрытие!» — как эхо, повторилось в темноте.

Солдат приблизился вплотную к ребятам:

— Вы зачем здесь? Кто вас пустил сюда?

— Мы у майора Дымова живем, — ответил Кадым. — Помогать надо? Мы хотим…

— А ну за мной! — крикнул солдат и, взяв ребят за руки, спустился с ними по ступенькам в глубокую траншею.

Через мгновение они оказались в узком затемненном помещении. На стене мигала красная лампа.

— Зачем вы их привели? — спросил строго сержант. Он подошел к ребятам. — Что за детский сад бродит ночью?

— Мы у командира части живем, — повторил Рустам слова брата, — понимаете? Помочь хотим.

Солдаты засмеялись, стали подшучивать над мальчиками, а тем временем красная лампа замигала и раздался громкий рокот. Все устремились к выходу. Рустам и Кадым тоже.

Яркое пламя уносилось ввысь в рокоте беспрерывного, далекого грома. Все выше и выше уходила ракета в темное небо, и где-то очень высоко блеснула молния и погасла.

— Порядочек, — сквозь зубы процедил сержант.

— Цель поражена! — известил громкий голос из динамика. — Расчетам по местам!

— «По местам!» — повторило эхо.

— Ну, хлопчики, марш домой! Не надо вашей помощи. Спасибо, что проявили заботу, — сказал сержант. — Потребуется — позовем.

— Если надо, мы готовы! — ответил Кадым. — Я и он.

Мокрые до нитки, но торжествующие и довольные, ребята возвратились на квартиру майора.

— А мы были у ракетчиков, — похвастался Кадым, когда дверь открыла Раиса Максимовна.

— Кто же вам разрешил бегать по гарнизону? — удивилась она.

— Мы хотели помочь… — сказал Кадым. — Если потребуется, нас вызовут. Командир обещал.

— Ложитесь спать. — Раиса Максимовна позвонила по телефону: — Пришли беглецы. К солдатам бегали, хотели кому-то помочь…

Ракетчики на этот раз обошлись без помощи ребят. Утром стало известно: разведывательный аппарат, вторгшийся в советское небо, сбит.

Новые друзья

Рустам и Кадым потеряли счет дням. Когда майор Дымов сказал, что он разговаривал по телефону с отцом и тот разрешил им не только остаться в гостях у майора, но и поехать в пионерский лагерь, братья Кулиевы забыли про дом и гнилую лодку Бирюка.

Время проводили весело: то играли в войну, то гоняли мяч по футбольному полю, то катались на качелях.

Обзавелись ребята новыми друзьями. Если в школе Кадым и Рустам не обращали внимания на Петьку Тыкву, то в городке узнали, что его отец — старшина сверхсрочной службы, Герой Советского Союза, а сам он парень отличный.

Самым любимым другом у братьев стал лейтенант Искра. Он объяснил им, как устроен мотоцикл, и много раз катал ребят. Лейтенант ничуть не удивился, когда узнал о желании братьев построить катер. Он рассказал, что в детстве тоже любил путешествовать и мечтал о таком же катере.

Словом, братья Кулиевы были счастливы. А тут еще солдат Миша, тот самый, который сидел на гауптвахте, принес им телеграмму от отца: «Операция прошла успешно. Мама выздоравливает. Привет от нее. Ваш отец».

Телеграмму солдат принес прямо на квартиру майора Дымова.

— Все в порядке? — спросил он, хлопнув ладонью по плечу Кадыма. — Помнишь?

— Порядок. А вас уже выпустили?

— Сразу же. Это ты помог. А сейчас я прилаживаю мотор к новенькому катеру. Вот бы такой тебе… Это не то что лодка.

Солдат вдруг замолк. Кадым заметил, как Раиса Максимовна приложила палец к губам. Что бы это значило?

— Ну, я пошел, — сказал смутившийся Миша.

За обедом Кадым не сдержал любопытства:

— Скажите, а у взрослых есть тайны от ребят?

— Иногда есть. А ты почему об этом спрашиваешь? — насторожился майор Дымов.

— Потому, что хочу знать, что за катер ремонтируется.

— Балалайкин! — почти выкрикнул майор. — Это вам водитель разболтал? Ну, я ему задам…

— Не сажайте его на гауптвахту, — стали упрашивать ребята. — Он не выдал военной тайны. Это мы догадались сами.

Майор засмеялся и пообещал не наказывать солдата.

— Так и быть, поведу вас сегодня к реке, покажу обещанный катер, — сказал майор. — От вас ничего не скроешь.

После обеда майор, братья-близнецы и Алла отправились к реке. Миновали аллею тополей, потом обогнули кусты, немного прошли полем, и сразу же показалась вода.

Возле берега на волнах покачивался белый как лебедь катер. Солдат подбежал к майору и четко доложил:

— Товарищ майор! Ремонт закончен. Краска не просохла, будьте осторожны.

Отличный катер! Стены кабины из толстого небьющегося стекла, в носовой части через отверстие, похожее на огромную лупу, видно дно реки. Рыба ходит стайками и кажется то малюсенькой, то большущей.

— Ну как? — спросил майор.

— Очень хорошо, папочка! А скоро мы будем кататься?

— Красивый!

— Вот это корабль!

— И все же я приготовил для вас кое-что секретное, — сказал майор, — но чур не любопытствовать. Пока не скажу. Тайну нужно уметь хранить. — Майор посмотрел на солдата Мишу и улыбнулся. Тот смутился и вытер ладонью лоб.

Ребятам хотелось сию же минуту отправиться в плавание, но краска еще не просохла и нужно было ждать день-два.

Осмотрев катер, все сошли на берег и были удивлены: к причалу приближались седой высокий генерал с Золотой Звездой на груди и Раиса Максимовна.

— Здравствуйте, друзья, — издали сказал он. — Ой, какой стала моя внучка! Красавица… Ну и ну!

— Дедуля! Дедуля! — Алла побежала к нему навстречу.

— Тяжелая она, — смеялся майор. — Не поднимайте ее, папа!

Братья Кулиевы почему-то оробели. Показалось им, что теперь они стали лишними, мешают всем.

— А это что за мальчики? — спросил генерал.

— Друзья наши, — ответил майор Дымов. — Ну что же вы, ребята, не представитесь отцу Чапая?

Кулиевы застенчиво улыбнулись, но ни один из них не смог представиться генералу.

— Слышал, слышал о них, — генерал обнял ребят. — Ну и я приехал не один, — сказал он, обращаясь к майору. — Ваня, два юных друга из Алексеевки и мать лейтенанта Искры приехали со мной. Остались в гостинице. Я вроде бы разведчик.

— Это же здорово! — обрадовался Аллин отец. — Это замечательно! Правда, Рая?

— Я так рада, — согласилась Раиса Максимовна. — Ну чего же мы стоим? Проходите.

А когда генерал Родин сказал, что мать лейтенанта Искры та самая пионервожатая из лагеря пограничников, майор Дымов только и произнес:

— Вот это чудо!

Вечером после ужина расселись все на ковре, как на лужайке, и генерал долго рассказывал о боевых делах храброго Чапая, о его друзьях Славе и Рае, о ребятах Алексеевки.

До поздней ночи ребята слушали рассказы о войне. Было очень интересно. Но самое интересное их ждало там, в пионерском лагере.

Пионерское лето

Из дневника лейтенанта Искры

«Если бы у меня было много свободного времени, я отдал бы его своему дневнику.

Я еще мало встречался с Кадымом, но уже убедился — толковый паренек. А ведь я подозревал, что он украл лодку. Дело-то, оказывается, гораздо серьезнее, чем я думал. Лодку нашли, но по некоторым соображениям пока не отбирают.

Правда, есть у меня два трудных пионера: Алла Дымова и Петя Тыква. У обоих одна болезнь — претендуют на особое положение. Алла — дочь командира. Любит покомандовать.

У Пети Тыквы почти такая же история. „Если отец Герой Советского Союза, то чем я не герой?“ — рассуждает мальчишка… По его мнению, героизм передается по наследству. А ведь трусишка… Убегает от бодливого теленка.

В лагере шестьдесят пионеров. Шестьдесят характеров. Да, лагерь наш необычный. У нас воинский порядок и отличная дисциплина. Перед выездом я построил ребят возле Музея боевой славы и представил им Героя Советского Союза старшину Тыкву. После не очень складной речи старшина повел ребят в музей, рассказал им историю нашей части. Как она в годы войны сбивала фашистские самолеты.

Ребята слушали внимательно. Хмурили брови. Сердцем они все готовы в бой с врагами. Но как еще мало они понимают! Голыми руками врага не победишь. Нужны современное оружие и хорошие военные знания.

Петя Тыква отвел группу ребят в сторону и стал объяснять боевые свойства зенитной пушки. Ему не очень интересно то, о чем рассказывает отец. Все это он уже знает.

Слишком зазнается Гена Оглоблин. Хоть и рекомендовали его назначить звеньевым, но я прямо скажу: не подойдет. Гену не любят ребята. А завоевать их любовь не так-то просто.

Громова Сима верна себе. Скромница и умница.

Мне немножко неловко: лейтенант и в красном галстуке! Солдаты улыбаются. А чего улыбаетесь? Давно ли вы были пионерами?

Все вспоминаются проводы ребят в лагерь. Толпа родителей, начальников и зевак. Все советуют, все что-то наказывают, нашлись мамы, которые слезу пустили.

А моя мамаша в восторге. Как она плакала, когда ее встретил наш майор!.. Бедная, сколько ей пришлось пережить: с юных лет на войне, ранения, гибель отца из-за какого-то разгильдяя.

Первым делом, как мы прибыли в лагерь и разместились в уютных разноцветных домиках, ребята разбежались по территории.

Солдаты, которые строили наш пионерский лагерь, назвали „улицы“ очень умно. „Поляна героев“, „Костровая площадь“, „Тропинка ленивых“ — выведено краской. „Тропинка ленивых“ пересекает территорию от столовой до футбольного поля. Попробуй пойди по ней… Засмеют. Остроумно.

А на „Улице веселья“ и карусели, и площадка для танцев, и кривое зеркало. Где его раздобыли солдаты? Хорошие у пионеров шефы.

Центральную площадку, где линейка, назвали „Площадью патриотов“. И как у нас под Москвой, где когда-то я был тоже вожатым, домик для октябрят носит название „Дом веселых человечков“. Там есть маленькая комнатка для воспитательницы. В ней разместилась мама. Мы еще так и не поговорили. Столько вопросов, столько надо рассказать. Но когда? Наше время после отбоя.

Я должен засечь сигнальщика. Кто он, где сейчас? Видимо, какой-то радиохулиган.

Итак, час отдыха закончился. Скоро горнист Петр Тыква заиграет побудку. И снова оживет мой боевой гарнизон».

Из судового журнала

«12.00, суббота. Команда катера заняла свои места. Гости в сборе. За штурвалом Алла. Консультант, солдат Миша, — рядом. Золотой он человек. Все умеет и все знает.

Генерал Родин на палубе в плетеном кресле. Рядом с ним Иван Семенович и два мальчика. Они немного стесняются.

Рустам занял место возле иллюминаторов. У него подводный прожектор, духовое ружье и бинокль. Он начальник охраны катера.

Я на капитанском мостике. У меня в кармане пакет. На конверте написано: „Вскрыть после третьего свистка“. А вдруг не услышим?

Майор лично предупредил не вскрывать без надобности. Капитан катера Кадым Кулиев.

13.00. Мы идем вверх по реке. Все спокойно. На борту полный порядок. Мотор работает нормально. Настроение у команды отличное. Катер назвали „Чайкой“. Генерал о чем-то беседует с солдатами. Их пятеро. Они тоже наши гости.

13.30. Повстречалась стайка гусей. Жаль, что не дикие. Мысленно мы подстрелили для обеда пару диких гусаков.

14.00. На берегу девочка машет косынкой.

14.20. Вылетела из камыша дикая утка. Рустам выстрелил из духового ружья, но промазал.

14.30. Алла и еще одна девочка, я не знаю, как ее зовут, придумали песенку. Я скорее записываю:

„Раз, два! Мы не ели!

Три, четыре! Есть хотим!

Покормите нас скорее,

А то повара съедим!“

Солдат достал из трюма термос. Смеется. Начинается обед. Весело. Ура! Хорошо! Хорошо!

15.00. Рустам заметил человека. Он копошится в воде у берега. Ставит сети. Кто же у нас нарушает закон? Бирюк, конечно. Заметил нас и скрылся в камышах.

16.00. Вода мутная. Трудно вести наблюдение за рыбами. Все сосут конфеты. За рулем Миша. Алла наблюдает за птицами. Много уток. Генерал что-то рассказывает. Мальчишки от него не отходят.

16.30. Лужайка. Много цветов. Трава высокая. Вдали видны домики. Это охотничье хозяйство. Низко пролетела цапля.

17.00. Мы подъезжаем к каким-то красивым домикам возле высоких кустов. На берету много ребят…»

На этом записи первого дня в судовом журнале обрываются.

Письмо Рустама и Кадыма отцу

«Дорогой папа! Мы получили твое письмо. Его передал нам майор Дымов — Аллин папа. Теперь он уже не майор, а подполковник.

Мы в пионерском лагере. Сюда мы добрались на самом настоящем катере. Я был капитаном. Это совсем нетрудно.

Когда я услышал три свистка, то вскрыл специальный пакет и прочитал: „Срочно причалить к берегу!“ Я подал команду штурману, и катер причалил. Нас встретили ребята пионерского лагеря. Было очень весело. Все кричали „ура“.

Потом духовой оркестр играл марш. С нами на борту был генерал, он Герой. Солдат доложил пионерскому строю: „Ракетчики поручили мне передать вам этот катер вместе с юными капитанами“. Только я не знал, что говорить, и громко закричал „ура“.

Папа! Напиши нам срочно, за что получил медали. Аллины папа и мама получили ордена за подвиги в бою. Они были юными партизанами, воевали вместе с Чапаем. Отец мальчика Чапая — генерал. Он сейчас с нами в пионерском лагере. А еще у нас в гостях тот самый Ваня, который тоже был партизаном. Только теперь он уже стал взрослым.

Нам здесь очень нравится. Но когда приедет из города мама, ты обязательно сообщи нам, мы возвратимся и будем помогать ей. А мешки, которые мы порвали на паруса, обязательно зашьем, когда возвратимся. Теперь нам не нужны паруса. У нас катер с мотором. Я буду капитаном катера три дня. Так сказал Искра. А Искра — это наш старший вожатый. Он лейтенант. Если приедешь, то увидишь его. Я тоже хочу быть лейтенантом, как наш Искра. Мы все любим его. Он чемпион по плаванию и сам сделал телевизор.

Папа, скажи бабушке, что я капитан катера.

До свидания. Кадым.

Дорогой папа! Сегодня наше звено получило „отрядные ордена“. Их сделали солдаты. Знаешь, такая золотистая звездочка на красном бантике. Мы „разбили“ штаб „противника“ и всех своих „раненых“ принесли в лазарет.

Скоро будет еще военная игра, и мы опять пойдем в бой.

Сегодня Искра сказал: „Я надеюсь, что Кадым в военной игре не подведет звено“. Кадым дал слово, что не подведет, но слово Кадыма, как хлопок, — брось на ветер, улетит.

А я, папа, назначен разведчиком-проводником. Меня всегда берет наш лейтенант Искра в лес, и мы изучаем тропы, по которым могут проникнуть какие-нибудь шпионы. Нас научили, как быть бдительными и уметь хранить тайну.

Ну пока. Кончаю писать, потому что скоро будет сбор на „Лужайке героев“. Там наш генерал будет рассказывать о войне. Это очень интересно.

До свидания, папа. Рустам.

Обязательно напиши, за какие подвиги тебе дали медали. Мы тоже расскажем у костра, как ты воевал на фронте».

Всегда готовы!

В записной книжке генерала Родина есть такие строчки:

«Все было, кажется, совсем недавно. Гражданская война, голод, потом рабфак, военное училище, служба на Востоке, война с японцами, учеба в академии, западная граница и война. Война! Она была беспощадная, жестокая и самая справедливая для нас. Я потерял жену, сына, дочь. Но если бы фашизм опять поднял меч, я готов повторить свой боевой путь. Для них, для этих русских, белорусских, украинских, дагестанских, азербайджанских мальчишек и девчонок, идущих по стопам своих отцов, для того, чтоб песня над пионерскими кострами слышалась и сегодня и завтра, чтоб в степи росла пшеница, чтоб в лесу жили птицы, чтоб небо было голубое, чтоб исполнялась мечта людей, я готов на все».

«Ночь не спал. Снова сердечный приступ. Это оттого, что много говорил о прошлом».

«Ваня завидует: „Вот бы нам такой лагерь!..“ Будет!»

«Павлик где-то нашел раненую сизоворонку. Лечит ее. Когда я сказал, что ранена она стрелой, потому что в крыле был наконечник, Петя Тыква бросил в костер лук и весь день ходил мрачнее тучи».

«Алла мечтает о школе верховой езды. Хорошо».

«На следующий год поедем все в Алексеевку и отправимся по местам боев».

«Как много полезного делает Галя. Опыт. Партизанский пионервожатый, педагог. Пышная седая прическа, а для меня она Галя».

«Ночь просидели с Ваней и Галей. Помечтали вдоволь. Дали слово до конца дней своих рассказывать детям о тех, кто отдал жизнь за их счастье».

Из дневника лейтенанта Искры

«Жизнь в Зареченском пионерском лагере течет бурно, как горная речка. Только речка шумит, бурлит и рвется к морскому простору день и ночь, не зная отдыха, а в лагере к ночи все затихает, и мне становится немного грустно.

Удивительно, всего лишь несколько минут назад горн протрубил отбой. Бегали, веселились ребята, возбужденные военной игрой, а сейчас тишина, темнеет спущенный флаг, мерцают звезды и слышны только шаги ночного патруля. Наш гость, генерал Родин, тоже не спит, бродит по берегу реки. Слишком глубокие шрамы оставила война на теле и сердце генерала. Чуть потревожишь — болят и не дают покоя».

Рапорт лейтенанта Искры

«21 июня сего года в пионерском лагере „Зареченский“ проводилась военная игра. Весь лагерь был разделен на две группы: „смелые“ и „храбрые“, каждая группа — на роты.

Группами руководили генерал-майор Родин и я.

Разведку возглавил бывший партизан, наш гость Иван Семенович. Вместе с сыном Павликом, пионерами Кадымом Кулиевым, Петей Тыквой и дочерью полкового врача Симой Громовой, получив задачу, он отправился в разведку вдоль реки на запад.

Ребята шли широким фронтом, разыскивая засаду „смелых“. Вдруг они услышали крик Симы. Кадым бросился в кусты. Он увидел, как бывший сторож совхоза, которого там все зовут Бирюком (по паспорту Бирюков), замахнулся на Симу палкой. Заметив Кадыма, он пустился бежать.

Первыми догнали его Кадым, Петя и Павлик. Завязалась борьба. К месту схватки подоспел Иван Семенович. В Бирюкове он опознал предателя Крысина, который сбежал из партизанского отряда к немцам зимой 1943 года.

Бирюков в бешенстве набросился на Ивана Семеновича и занес над ним нож. Но сын Ивана Семеновича Павлик ударил его палкой по руке.

Тем временем Петя бросился Бирюку под ноги, и тот упал. Тут же появились два пограничника с собакой и оказали нам помощь.

Сима Громова чувствует себя хорошо. Травм и ушибов не имеет. Все ребята, участвовавшие в задержании предателя, здоровы.

На том месте, где был задержан бандит, найдена радиостанция. В ее чехле обнаружен шифр сигналов.

12.00. Бирюков — Крысин под охраной отправлен на катере на заставу. В качестве свидетеля выехал наш гость Иван Семенович.

В тот же день пограничники прочесали весь район в квадратах 46, 49, 47, 48, 40, 50 и больше никого не обнаружили.

Настроение в пионерском лагере бодрое, охрана лагеря несет службу отлично. Военная игра продолжается.

Ходатайствую о награждении грамотами и ценными подарками пионеров Кадыма Кулиева, Павла Зотова, Петра Тыквы и Симы Громовой.

Старший пионервожатый лейтенант Искра».

Послесловие

Совсем недавно, когда работа над этой повестью была почти закончена, мы повстречались с Иваном Семеновичем Зотовым. Он приехал ко мне на дачу.

На груди Зотова поблескивал новенький орден Отечественной войны I степени.

— Это за старые заслуги, — смущенно заметил Иван Семенович. — Только что вручили.

Сели мы в беседке возле самовара, налили по чашке чаю, разговорились. Иван Семенович рассказал о том, как советский суд воздал по заслугам изменнику Родины Крысину. Сообщил он новости о ребятах и о свадьбе Искры.

— Теперь он капитан Советской Армии, слушатель военной академии.

Иван Семенович долго задумчиво глядел в сад, потом печально добавил:

— Да, жаль, генерала Родина на этой свадьбе не было. Умер наш славный генерал в прошлом году.

— А как же встреча в Алексеевке? Генерал о ней мечтал…

— Встреча состоялась. Приезжали к нам летом Кадым и Рустам Кулиевы, Петя Тыква, Сима Громова, Алла Дымова и подполковник Дымов с женой. Ходили к могиле Чапая. Из соседних сел прибыло много пионеров, школьников и взрослых. Это была не только торжественная линейка, а митинг патриотов трех поколений. Все, кто пришел на эту встречу, принесли живые цветы. Могилу Чапая усыпали кавказскими розами и луговыми ромашками. Я прочитал письмо генерала, которое он прислал мне перед смертью. Вот оно. — Иван Семенович достал из бумажника истертое на изгибах письмо и передал мне.

— «Юные ленинцы! — начал я читать вслух. — Пусть имена павших за Родину всегда напоминают вам, как надо любить Родину. Боритесь за мир во всем мире! А если потребуется защищать нашу Родину, будьте такими, как Чапай. Все мои книги, а также ордена и медали прошу передать на хранение в школу алексеевским пионерам».

Петя из Тамбова

Штаб ЮТФ разгромлен

В Тамбове на тихой Лермонтовской улице в старом купеческом деревянном доме, на месте которого построено современное здание, жили в годы войны Петя Волков, Женька-голубятник и усеянная до ушей веснушками Танюшка. Конечно, жили они не одни, а вместе с родителями.

Петин отец был слесарь на заводе, Женькин — военный прокурор, а Танюшкин погиб в боях с японцами у озера Хасан. Ее мама работала врачом в городской больнице.

Все три семьи жили дружно, весело. Теплыми летними вечерами собирались в беседке возле сирени во дворе, пили чай из большого желтого самовара, потом играли в лото и рассказывали забавные истории, которые любили слушать ребята.

Война все поломала. Петин отец сразу же ушел на фронт, мать поступила работать на завод. Женькин отец стал редко появляться дома, потому что часто уезжал в командировки, а Танина мама, к удивлению всех ребят двора, стала военным врачом. В зеленых петличках на ее гимнастерке поблескивали красные прямоугольнички военного врача третьего ранга, что соответствовало званию «капитан».

По радио в то время часто говорили, что все должны помогать фронту, на улицах висели плакаты «Смерть немецким оккупантам!», а в городском парке в железной клетке сидел звероподобный, с хвостом и когтистыми лапами — Гитлер. Хотя и не настоящий, но страшный. Смотрели люди и говорили: «Скорее бы посадить взбесившегося фашиста вот так в клетку, узнал бы он, как идти войной на нас».

Все горели желанием поскорее разделаться с врагом. Война — это прерванная мирная жизнь, разлука с родными и знакомыми, смерть многих тысяч людей, сожженные города и села, голод, нужда и всеобщее горе людей. И хотя Петя, Женя и Таня были далеко в тылу и гром войны в то время до них не доходил, все они понимали, что настало время, когда никто не имеет права оставаться в стороне от борьбы с врагом. Но что делать? Как и чем помочь Советской Армии громить врага?

— Давайте убежим на фронт, — предложил однажды Женька-голубятник. — Я и голубей своих возьму, пригодятся.

Полагаясь на Женьку, потому что он постарше, да и к тому же сын кадрового военного, Петя и Таня вступили с голубятником в тайный заговор. Было решено хорошенько подготовиться, изучить военное дело, собрать необходимые вещи, а уж потом тайком от родителей бежать на фронт.

Свои собрания ребята устраивали на чердаке, где жили голуби. Там они устроили склад вещей и сухарей, необходимых в дорогу. Теперь это был не просто чердак, а штаб ЮТФ, что означало: юные тамбовские фронтовики. Иногда Женька зазывал туда ребят из соседних домов и, предварительно взяв клятву хранить разговор в секрете, записывал их в команду ЮТФ.

Начальником штаба Женька-голубятник назначил сам себя. Ребята не возражали, потому что другой подходящей кандидатуры не было. Все они считали его красивым парнем: светловолосая челка, голубые глаза, прямой нос, а не пуговка, как у Пети, и лицо без единого пятнышка, не то, что у Танюшки. Пальцы у Женьки костлявые, большие, на фронте такие пригодились бы. Да и рост гвардейский: сто семьдесят, а ему только четырнадцать лет. Правда, учился Женька плохо, но это не угнетало начальника штаба. «На фронте сила нужна, — говорил он, — а не грамматика».

Заместителем начальника штаба был Петя Волков. Ему лишь десять лет, но он мальчик крепкий и смелый, отличник. Пете было поручено писать штабные приказы. Он даже присягу сочинил: «Мы, юные тамбовские фронтовики, торжественно клянемся лупить фашистов и не покидать поле боя, если даже ранят».

Потом Женька, Петя и Таня придумали обязанности членов ЮТФ и дали списать другим ребятам. И все, как казалось ребятам, шло отлично, но кто-то предал их. У какого-то мальчишки с другой улицы мать обнаружила переписанные обязанности ЮТФ:

― сохранить тайну побега;

― изучить винтовку;

― уметь перевязывать раны;

― тащить из дома все, что скажет начальник штаба;

― не хныкать в бою.

По подписям: «начальник штаба ЮТФ Жек (Женька Чернов), заместитель Петр Волков и медицинская сестра Таня Цибуля» — мамаша узнала зачинщиков сговора и пожаловалась отцу Женьки. И все их планы расстроились.

Отец выпорол Женьку ремнем, запер на огромный замок лаз на чердак и сказал:

— Тайным заговорам у нас не место. Хотите фронту помогать, идите в совхоз, работайте, овощи нужны армии.

Петю и Таню не наказали, но долгую нотацию прочли. На этом штаб ЮТФ прекратил свое существование, но желание попасть на фронт у ребят осталось. Женька, хотя и пострадал больше всех, все же сказал Пете: «Не сдавайся, мы все равно убежим на фронт…»

Таня вскоре с другими девочками стала ходить в госпиталь, помогать медицинским сестрам и санитаркам ухаживать аа ранеными, и убегать на фронт уже не хотела, а Петя не знал, что лучше: на фронт податься с Женькой или остаться дома? Решил посоветоваться с отцом и написал длинное и обстоятельное письмо в действующую армию.

В лес к деду Емельяну

Ночью немецкие самолеты бомбили Котовск, и взрывы, похожие на гром, были слышны в Тамбове. До утра все жильцы дома на Лермонтовской улице сидели в бомбоубежище, которое было отрыто во дворе на том месте, где до войны стояла увитая хмелем беседка. Беседку сломали, а доски пошли на крышу земляной щели. Это и было бомбоубежище. Сырое и тесное. Только и там страх не проходил. Так и казалось, что прилетят фашистские самолеты непременно на Лермонтовскую улицу и первая же бомба попадет прямо в бомбоубежище.

Рано утром, когда солнце едва коснулось крыш домов и жильцы дома разошлись по своим квартирам, заскрипели ворота и во двор въехал на телеге Петин дедушка — лесник Емельян Иванович Волков. Бородатый, в пыльных большущих сапогах, через плечо кожаная сумка, на картузе дубовые листики из латуни.

— Услышал ночью бомбежку, дай, думаю, поеду в Тамбов, проведаю, живы, нет ли наши… Вот ведь, зверь, до Тамбова добрался!

Петина мать к дедушке — с просьбой:

— Папаша, забери Петю, опасно тут. Да и сил нет одной мне с ним.

— Что же, не противлюсь. Могу хоть всех взять в лес, — ответил дед Емельян, распрягая лошадь. — Вот делишки свои в городе закончу и поедем. Чего уж тут.

Но никто, кроме Пети, в лес не поехал. Взрослые были заняты делом, а Женька и Таня наотрез отказались.

Женька сказал:

— Не хочу комаров кормить.

А Таня выставила более важную причину:

— А как же раненые? Не могу. Мне в госпиталь ходить надо.

В полдень, когда дед Емельян закончил свои делишки, а Петина мать пришла с завода на обед, состоялись Петины проводы. Уезжал он не с охотой. Что хорошего в лесу? Скучно, комары, товарищей нет, к тому же звери бродят там небось. Да и на фронт оттуда не убежишь, далеко. Мальчишка насупился. Белесые брови взъерошились, вот-вот захлюпает.

Елизавета Ивановна — Петина мать, убеждала сына:

— Пойми, некогда мне с тобой заниматься, весь день ты один. Да и беспокойно здесь, бомбит германец проклятый…

— Ничего, там у нас пока тихо, — подбадривал дед Емельян. — А ежели душа не вынесет, тосковать будет, я его живо назад привезу. Мне мужик нужен, а не гимназистка с оттопыренным мизинцем.

Женька-голубятник бросил шест с тряпкой на конце и, как будто вчера ничего не случилось, никакой порки не было, сказал с усмешкой:

— Что, в ссылку?

— Иди, иди, гоняй голубей, — сказала Елизавета Ивановна, укладывая Петины вещи на телегу. — Обормот несчастный. Он без тебя там хоть по чердакам лазить не будет.

— А я что? — затараторил Женька. — Я ничего.

«Да, жаль, что приходится уезжать, главное, не сбылась мечта, — подумал Петя. — А может, оттуда легче бежать? Уйдет куда-нибудь дед, останусь один в доме и убегу, — мелькнула мысль. — Доберусь до фронта как-нибудь».

— Ты один не убегай туда, куда мы хотели, — на всякий случай предупредил Петя своего товарища.

— Ладно, посмотрим, — многозначительно ответил тот.

— Куда он убежит? — усмехнулась Петина мать. — Он в лес-то поехать побоялся… Фронтовик тоже мне. Иди, иди, не стой над душой.

— Кха! — крикнул Женька и засвистел пронзительно. Он стал отчаянно размахивать шестом, и голуби дружно поднялись с крыши.

— Босиком не бегай, в озере не купайся, дедушку слушайся, — наставляла Елизавета Ивановна сына. — Письма отцу пиши. Адрес в кармане куртки. От дома не отходи далеко.

— Ну ладно, знаю я, — отвечал Петя и краснел со стыда. — Не маленький, знаю.

— Спать ложись вовремя, руки мой.

— Да ладно, знаю.

Пете хотелось казаться взрослее своих лет, поэтому советы матери в присутствии Женьки и дедушки смущали его.

— А если в Тамбов немцы ворвутся, я тоже переберусь в лес, — шепнула Елизавета Ивановна. — Не бойся. Я буду навещать тебя.

— Надумаешь, приезжай, — сказал дед Емельян Женьке.

— Посмотрим, — ответил тот и, скривив губы, кивнул на окно: — Родители не пустят.

— Такого орла и не пустят? Быть не может.

Польщенный вниманием деда Емельяна, он расплылся в улыбке и, опять пронзительно свистнув, крикнул на голубей:

— Кха!

Голуби, поднимаясь все выше и выше, уже казались крошечными точками.

— Кха! Кха! — кричал Женька и, довольный хорошим полетом голубей, смотрел то на Петю, то вверх, где парили птицы.

— Ну, будя, — сказал дед, садясь в телегу. — Поедем, некогда мне задерживаться.

Женька бросил шест и, не ожидая приглашения, с разбегу прыгнул на задок.

Пете стало немного тоскливо: не смог проститься с Таней. Она была в госпитале, где работала ее мама.

Когда телега уже затарахтела по булыжной мостовой, Елизавета Ивановна что-то закричала вслед, но Петя ничего не расслышал.

Проехали мимо старой кузницы, мимо здания пожарной охраны и оказались за городом.

— Ну, Петрушка, положи-ка узелок и бери вожжи, — сказал лесник. — А ты, Евгений, слезай. Будем ждать тебя. Согласен?

— Да я-то хоть сейчас… Да вот родители… А там у вас небось помидоров да огурцов завались?

— Будешь есть досыта, — ответил лесник. — Одним словом, не плохая у нас ссылка. Придумает же…

Женька долго стоял на запыленной обочине дороги и махал кепкой, а у Пети руки были заняты, потому что он правил лошадью и не мог помахать так же кепкой на прощание. Вожжи пахли дегтем, как дедовы сапоги, и этот непривычный запах нравился Пете.

Лошадь свою дед Емельян называл Рыжухой. Она шла неторопливо, кивая головой, точно кланяясь прохожим.

Сначала ехали по длинному селу Донскому, потом по пыльной столбовой дороге мимо ржи и снова по селу со странным названием Татаново. Дома крыты соломой, стоят вплотную друг к другу. Лес был виден за рекой Цной, и Петя недоумевал: «Почему же дедушка не сворачивает к лесу?»

Старик, свесив ноги с телеги и положив большие красные руки на колени, рассказывал о каких-то делянках, просеках, о лесорубах и о том, что война может погубить и лес, и птицу, и зверей. Но телегу на ухабах сильно подбрасывало, она громыхала, поэтому Петя едва улавливал, о чем говорил дедушка. Он лишь в знак согласия кивал головой, и, видимо, леснику это нравилось.

— Погоди. Наши остановят его, а потом турнут, как Наполеона гнали из России.

— Дедушка, а ты был на войне? — спросил Петя.

— Как же, еще в империалистическую сражался с германцем. Как-нибудь расскажу тебе. Эй, Рыжуха, пошевеливай!

В конце села Татаново свернули с пыльной изъезженной дороги к реке, прогромыхали по деревянному мосту и остановились на свежей зеленой лужайке. Дед напоил Рыжуху, умылся в реке и долго стоял на берегу, прищурив воспаленные глаза. Вспомнил о сыне Алексее. Каково-то ему там, на фронте? Давно ли он так же, как Петя, сидел в телеге, уезжая с отцом из деревни в лес, где жил до призыва в армию. А отслужил, ушел работать на завод. Не захотел идти по стопам отца. Жил где-то в Донбассе, работал на шахтах и лишь перед войной приехал в Тамбов.

А Петя, засучив штаны, доставал из воды белые лилии и сожалел, что не сможет отослать их в Тамбов своей маме и Тане.

Дед Емельян нарвал полевых ромашек, связал в пучок и бросил в Цну;

— Пусть на фронт плывут Алексею в подарок…

— А разве Цна течет к фронту? — удивился Петя.

— Конечно, — ответил дед Емельян. — Цна впадает в Мокшу, а Мокша в Оку, а Ока в Волгу. Вот теперь там, на Волге, идут жаркие бои.

Петя, хотя и сомневался, что его отец выловит цветы, но все же собрал большой букет колокольчиков и ромашек, в середину положил самую красивую лилию и бросил с моста в реку. Папе в подарок.

После небольшой передышки поехали дальше. Когда наконец оказались в густом молодом дубняке, дед вздохнул:

— Вот это и есть наше лесничество.

Он часто понукал лошадь, но та шла все равно лениво, хвостом отгоняя оводов, словно ее и не касались дедовы команды.

— Тс-с! — сказал дед, когда въехали в высокий сосновый лес. — Чуешь? — Петя насторожился. Неужели зверь какой? Мало ли кто там за деревьями. — Сойка прокричала, — пояснил дед Емельян. — Красивая птица. А ты погляди, какая красота!

— Только страшно в лесу, — признался Петя. — Зверей, наверно, полно?

— Разъезжаешь с отцом по всяким городам, вот и боишься леса, — сказал дед Емельян. Он долго молчал, смотрел по сторонам, потом улыбнулся: — Это, внук, не ссылка, как сказал этот дергач длинноногий. Что он понимает в лесе! Оно конечно, фабрика или завод тоже важны, но и лесное дело благородное. Вот они, сосны. Им полсотни лет. Я сажал. Красавицы… Это же богатство народное. Без леса жить нельзя. Помрет все живое без лесов.

Дед говорил и о том, что лес — родина птиц и зверей, защищает поля от суховеев и что реки не мелеют благодаря лесу. Потом положил ладонь на плечо внука и сказал:

— В лесу и партизанить легче. Враг-то в лес не пойдет, побоится.

— А воевать в лесу как? Может, фашисты вон там притаились? — рассуждал Петя. — Пойдешь, а они: тра-та-та!

— Воевать в лесу лучше. Разместил в кустах, к примеру, танки, укрыл в тенистых рощах артиллерию — и не видно с самолета. Эх, если бы Алексей воевал в лесу…

— А там, у Волги, есть лес? — спросил Петя. — Такой, как у нас.

— В том-то и дело, что нет, — ответил дед Емельян. — Степь голая.

— Да, это плохо, — заключил внук. — В степи все видно, негде танки спрятать и людей видно.

— Эй, Рыжуха, пошевеливай!

Откуда-то издалека доносился печальный голос кукушки, на высохшей сосне ворковали горлинки, в кустах пересвистывались синицы. Хорошо в лесу, но Пете без привычки было немного грустно.

Дед тихо запел какую-то протяжную песню и обнял за плечи внука. А когда закончил петь, сказал:

— Поживешь, полюбишь лес, уверяю, лесоводом захочешь стать. Лишь бы война скорее кончилась.

— Я буду электрички водить, — ответил Петя.

— Неплохо, но лесоводом быть лучше, — настаивал дед. Он снял картуз, поскреб желтыми ногтями круглую, как блин, лысину и продолжал, вздыхая: — Все хорошо бы, да вот война. К Тамбову враг подбирается.

Петя с тревогой подумал о том, что вдруг фашисты придут в Тамбов, спалят дом, убьют маму, Таню, а потом доберутся до леса. И он спросил у деда:

— А если они и сюда ворвутся?

— Не бойся, не ворвутся. A если чего, то партизанить будем: и ты, и я, и мать. Вся округа подымется.

— А оружие где?

— Найдем и оружие, — ответил лесник. — Иной мужик оглоблей хватит по башке похлеще оружия.

Петя подсел поближе к деду:

— А ты не скажешь никому, если я тебе тайну сообщу?

— Можешь положиться, — ответил дедушка Емельян. Это еще больше вызвало у Пети желание рассказать ему о штабе юных тамбовских фронтовиков. И он рассказал все, как было и как наказал Женьку за это отец ремнем.

— Ни к чему это. Баловство одно. Фронту помогать надо не так.

— А как?

— Это мы еще подумаем, — ответил старик. Улыбнулся, расправил бороду и усы. — Вот есть там у меня на кордоне волкодав, маленький еще, воспитаем его для фронта.

— Овчарка?

— Порода неопределенная, но пес сообразительный.

Пете хотелось поговорить о том, как они будут обучать пса для фронта, как потом отправят его на фронт и там он будет ходить в разведку или выносить с поля боя раненых, но дед обнял внука и снова запел ту же протяжную песню: «Степь да степь кругом…»

Дорога показалась Пете очень долгой. Где-то поднимались в гору, слезали с телеги, чтобы Рыжухе было легче, затем спускались с горы и дед вставлял в спицы колес толстые палки для притормаживания телеги. Где-то пили холодную воду из ручья, отдыхали и кормили лошадь овсом прямо из мешка, а что было потом, Петя не видел. Он крепко заснул в телеге и не слышал, как его снял дедушка и отнес на постель, когда приехали на кордон.

На кордоне лесника

Петю разбудил громкий разговор. Дед Емельян спорил с какой-то женщиной. Сначала Петя не мог понять, как он мог оказаться в незнакомом доме, потом вспомнил: он же приехал к дедушке.

— А я на тебя надеялась, чай, отец ты мне.

— Денег не дам! — говорил дед Емельян. — Война идет, а ты дом задумала строить.

— Да оно так, но пока и лес купить проще и все прочее, — ответил незнакомый голос. — Кому война, а иные наживаются…

— Постыдилась бы, Матрена, брат на фронте, всем нынче туго, а ты о какой-то наживе, о доме. Нет чтобы отдать свои накопления на танк брату или на пушку, как иные колхозники делают, а ты о своем сундучке печешься.

— Ну чего ты все ладишь «отдать», «помочь». Мало нам, что сын и зять воюют, мы сидим на одних щах, ты дни и ночи работаешь… Надо и о себе подумать, изба разваливается.

Как монотонно и тоскливо говорит Матрена, Пете даже противно слушать. Он осмотрелся: просторная комната, мало вещей, стены из почерневших бревен, на гвозде ружье висит. Встал. Решил заглянуть в раскрытую дверь, напомнить дедушке о себе. Вот, мол, я уже проснулся.

— А, Петруша встал, — улыбнулся дед Емельян, увидев Петю. — Ну, как спалось на новом месте?

— Доброе утро, — сказал Петя и окинул недовольным взглядом тетю в длинном черном платье и в черном платке.

— А, племянничек приехал, — запричитала тетка, увидав Петю. — Видать, в Тамбове не дюже хорошо, ежели к бирюкам заявился?

— Там хорошо, — ответил мальчик. — Я приехал дедушке помогать.

Теперь Петя узнал тетю, которая приезжала в Тамбов продавать помидоры. Та самая папина сестра, которая сказала, чтобы ее звали Матильдой. С Петей она заговорила вкрадчивым, писклявым голосом:

— Вот какой молодчина… Весь в деда. Помогать, сынок, надо всем, особенно бедным, как я.

— Ты, Петрушка, умывайся, — сказал дед, — да завтракать будем. А то у меня нынче дел по горло. Рукомойник, как выйдешь, сразу возле двери, мыло там и полотенце висит.

Едва Петя открыл дверь, как в дом между ног прошмыгнул лохматый мордастый щенок.

— Ты куда? — закричал дед. — Ух ты, волкодав негодный!

— Вот это да! — удивился Петя. — Смехота одна… А как его зовут?

— Барбос, — ответил лесник.

Петя поймал щенка, взял на руки, хотел посмотреть, какие у него глаза, но тот лизнул мальчишку в щеку — поцеловал для первого знакомства.

— Не трогай его! — закричала тетка. — В нем блох полно!..

— Не шуми, — сказал дед, — я его в табаке купал, полынь подстелил в будке. Никаких блох нет.

Петя прижал маленького и толстенького щенка к своей груди и гладил по густой серой шерстке, и это тому очень нравилось: он не вырывался, доверчиво смотрел на мальчика преданными, еще глупыми глазами. С ним вместе Петя вышел во двор, осторожно опустил на порог, и тот, радостно виляя хвостом, засуетился возле ног.

Пока Петя умывался, из дома слышался хриплый, ворчливый голос тетки Матрены:

— Значит, не хочешь помочь?

— Потребуется — помогу, не откажу, а на дом не выделю, пустое это, — сказал лесник. — Я свою линию изложил, и нечего об этом. Давай позавтракаем, а то мне пора на делянку. Ну, как ты там, Петруша, умылся? — крикнул дедушка. — Ждем тебя!

Когда Петя возвратился в дом, разговор между дедушкой и тетей о деньгах прекратился. Сели завтракать. На столе в миске — отварная картошка, соленые огурцы, грибы и на сковороде жареные караси.

— Ты не забыл свою тетю Матильду? — спросила у Пети Матрена. — Помнишь, помидоры я тебе давала?

— Не забыл, — ответил Петя.

— Да, батя, я не сказала, Васятка Хмелев убит на войне, — стала сообщать Матрена деревенские новости. — Манька Пузыриха дом строит, Иван Солод с бабой разошелся…

Дед как будто и не слушал ее. Ел молча, поглядывал на внука и подкладывал ему на тарелку карасей.

— Ешь, у меня харчи не с базара. Дары природы.

После завтрака дед взял ведро, через плечо перекинул ружье и сказал Пете:

— Обуй старые башмаки и ведро возьми. Мне надо на делянку, а по пути верши проверим.

Все это Пете не очень понятно: делянки, верши, но он вопросы не задавал, чтобы не показаться незнайкой, делал все, что говорил дедушка.

Увязался и щенок за ними.

Озеро оказалось рядом, за кустами. Большое, заросшее камышом, берег сырой, мшистый.

— Будет жара, — сказал лесник. — Роса.

Петю удивляло все: и лес, наполненный разноголосым гомоном птиц, и дуб возле дома, с которого, кажется, увидишь Тамбов, и необыкновенное озеро, над которым пролетела стайка уток.

— Ты пока землянику поищи, а я один схожу, — сказал дед Емельян и пошел в заросли по настилу из жердей, утопающему под тяжестью человека.

Петя только теперь заметил под ногами землянику. Вся поляна усыпана спелыми ягодами. Очень быстро он набрал целую горсть, съел, опять набрал и опять съел. Особенно много земляники было возле пня, где стояли маленькие сосенки. Они росли в беспорядке, одна меньше, другая больше, иные сплелись ветками. Недалеко на дереве стучал дятел. Петя понял, что дятел таскал в свое дупло шишки, обронил несколько семечек, вот и выросли сосенки.

Собирая землянику и раздумывая над удивительным превращением сосновых семян в красивые деревца, он и не заметил подошедшей тетки и почему-то вздрогнул. Почти одновременно раздвинулись кусты и вышел дед Емельян. Он вытер рукавом вспотевший лоб:

— Фу, начинается жара.

— Ну, покажи, что там у тебя? — спросила Матрена.

Петя не сразу понял, к кому относились эти слова, и догадался только тогда, когда дед протянул ей ведерко. Она одного за другим вытащила оттуда трех скользких, еще извивавшихся, шлепающих хвостами карасей, швырнула их в обширную свою корзину. Еще раз пристально заглянула в ведерко, словно не веря глазам, что карасей в нем не осталось, затем толкнула ведерце ногой так, что оно опрокинулось.

— Только и всего-то? — пробурчала она. — Молоко ношу, стираю, а домой ничего. Хоть вязанку дров тащи.

Петя глянул на образовавшуюся вокруг ведра лужу и с тоской подумал о том, что в этой воде только что плавали такие красивые, отливающие серебром караси, а сейчас они задыхаются в корзине.

— Зачем ты отдал карасей? — вырвалось у Пети.

— Что, жалко стало? — глянул вдруг на него дед с каким-то подозрением и почему-то мрачно улыбнулся. — Она, Матрена-то, сызмальства жадюгой была, игрушки свои прятала, другим не давала. Неспроста ведь. А я, дурак, на это сквозь пальцы смотрел, когда пороть надо было, пороть!.. Вот выросла и скрягой стала. Карасей ведь она того — на базар! Ей бы порося за карася!

Дед поднял ведро, передал в руки Пети:

— А ты, внук, тоже пожадничал, что ли?

— Да что ты, дедушка! Хотел в таз пустить, глядеть, как они плавать будут, — признался мальчик. — А может, Женька приедет, тоже посмотрел бы.

— А, вон оно что! — рассмеялся дед. — Ну, ты уж прости, брат. Не горюй. Мы еще таких карасей наловим.

И Пете было невдомек, почему это дед так внезапно то помрачнел, то повеселел.

— А теперь ты на делянку? Может, и я с тобой?

— Далеко это, да и за домом присмотр нужен. Иди лучше с Барбосом в огород, там в парниках огурчики уже есть, рви, ешь сколько хочешь.

Лесник зашагал по берегу озера и вскоре исчез за большими деревьями, а Петя с Барбосом пошел к дому.

В тот день он с интересом знакомился с огородом, где нашел много вкусного: и огурцы, и морковь, и лук, и зеленый горошек. Потом обошел вокруг дома и обнаружил пустой сарай, где были сложены дрова, доски, а под потолком жили в гнездах ласточки, заглянул в конюшню и принес Рыжухе сочной травы, которую сам накосил найденной в сарае косой, и, довольный тем, что сделал полезное дело, стал играть с Барбосом в догонялки. И вдруг он вспомнил о Женьке, о Тане, об игре в ЮТФ и подумал: «Неужели Женька уже убежал на фронт? Могу и я убежать, только это будет бесчестно по отношению к дедушке. Не лучше ли написать письмо Женьке да пригласить его сюда? Могли бы вместе играть в военную игру, растить для фронта Барбоса и помогать дедушке».

Солнце было высоко, наступил жаркий полдень, а мальчик все изучал окрестности кордона, и все открытое им казалось необыкновенно интересным и загадочным. Хотелось отойти от дома подальше, посмотреть, что там в лесу, но было немного страшно. Да и как уйдешь, если дедушка велел за домом присматривать. Война все же.

Потом Петя забрался в сани, которые стояли на подставках возле дуба с задранными кверху оглоблями, и в это время неожиданно из-за угла дома вышел дед Емельян.

— Вот ты где, — весело сказал он. — А я думал, ты в огороде. Не боязно одному оставаться?

— Нет, что ты, дедушка, я не из трусливых, — ответил внук.

— Ну а это тебе, — присаживаясь на сани, сказал лесник и положил на облучок картуз, наполненный малиной. — Вот пообедаем, и я покажу тебе, где она растет, сам будешь туда ходить.

Хорошо начатый первый день в гостях у деда был неожиданно омрачен. Над лесом пролетели самолеты. Сначала и лесник, и Петя думали, что это наши, но вдруг послышались выстрелы зенитных пушек, треск пулеметов и взрывы.

Выскочив из дома, дед Емельян сказал:

— Ах, проклятые, это они по военным ударили. Части тут стоят недалеко, с фронта отведенные на пополнение.

Петя не мог даже представить себе, что могут наделать фашистские самолеты, каковы бывают последствия бомбежки, и думал, если зенитчики обстреляли их, то это уже победа. И его больше удивило неожиданное сообщение дедушки о расположенных недалеко войсках, чем бомбежка.

— А может, и папа там — в этих частях?

— Ходил, спрашивал. Он где-то на Волге. А бои там, как в газетах пишут, очень жаркие.

Заметив, что дедушка чем-то встревожен, Петя решил успокоить его:

— Не бойся. Сюда не прилетят.

— Я не об этом, — сказал лесник. — Ты без меня обедай, а я побегу туда, к военным. Может, помощь какая нужна.

Пете тоже хотелось пойти с дедом:

— И я с тобой!

— Понимаешь, — ответил старик, — я поеду верхом на Рыжухе, а вдвоем как же? Потом загляну к мастерам. Мы тут заготовляем болванки для винтовочных прикладов — заказ военный, надо проверить, не стоит ли работа. — Лесник сунул в карман краюху хлеба, взял огурец. — Да и дома кому-то надо быть. Вдруг кто-нибудь приедет. А к вечеру я вернусь.

И опять Петя остался один. «Вот он какой, мой дедушка, — подумал мальчишка, — дел у него важных много, а я-то думал, что он только и знает что караулит лес, как сторож».

Петя и письма написал отцу и Женьке, рассказал о том, как живется ему в лесу, и на огород сходил, и солнце уже село, а деда Емельяна все не было. Мальчишка забеспокоился. И хотя в лесу стояла тишина, Пете казалось, что в небе гудят самолеты. Стало страшно. Закрыв дверь на запор, он сидел в темноте с Барбосом на своей койке и плакал. Лишь поздно ночью возвратился дед Емельян. Он зажег лампу, заметил, конечно, заплаканное лицо Пети, но ничего не спросил.

— Понимаешь, Петруша, бомбил подлый фашист не воинскую часть, а стадо колхозное. Коров убил штук сорок и пастуха.

— А по войскам не попал? — спросил Петя.

— Не нашел он их. Лес, он, брат, скрывает от самолетов надежно, — ответил старик. — А ты молодец. Хорошо, что Рыжуху накормил. Только скосил ты просо, а надо траву на лугу. Ну не беда. Завтра я покажу тебе, где можно косить. — И чтобы Петя не расстраивался, что скосил просо, дедушка приврал: — Как раз этот уголок я собирался сам скосить.

Казавшийся необыкновенно долгим, полный событий первый день в лесу сменила скучная и тихая ночь. После ужина дед Емельян лег спать. Заснул он быстро. А Петя долго лежал и думал о матери, отце, о Женьке, и ему очень хотелось завтра же уехать в Тамбов. Если бы вместе с ним были ребята — другое дело. А быть на кордоне одному скучно и страшно. И Петя уже придумывал, как уговорить дедушку, чтобы тот отвез его домой, но неожиданно пришла мысль: «А что подумают Женька и Таня? „Струсил“, — скажут они. Как же быть?»

Секрет

Тетка Матрена жила в деревне, до которой было пять километров, но в лес приходила почти каждое утро. Приносила кувшин молока, иногда стирала белье и убирала в доме, а возвращаясь домой, забирала рыбу, ягоды или грибы — дневные трофеи деда Емельяна. Но сегодня она не застала лесника дома. Он ушел на делянку к лесорубам. Петя только что проснулся. Увидав возле койки Пети новенькие лапти, Матрена всплеснула руками:

— Батюшки! Да, никак, и тебе дед сплел?

— О! Еще какие! — радостно ответил Петя, не понимая удивления тетки.

— Вот так и получается, — вкрадчиво заговорила она, — тыщи на сберкнижке имеет, а городского внука в лаптях ходить заставил. Он и родной дочери жалеет денег… А я, бедная, маюсь без мужика, — плаксивым голосом запричитала Матрена, — в нужде живу, без копейки.

— Почему же это он так, тетя Матильда? — спросил Петя. — Он же добрый.

— Добрый? Он скупее попа. — Матрена заговорила зло и с хрипотой. — Нынче такой сруб продал сосед, хоть плачь. Проморгали мы срубик-то, мой дом старый, гляди, потолок рухнет, хотела новый строить, а денег нет. Так ведь не дал. А ты говоришь «добрый». Бирюк он настоящий. Дочь родную по миру готов пустить.

Петя не мог понять, кто же прав: дедушка или тетя Матрена?

— А может, у него нет денег?

— Ты еще кому скажи. Корова его у меня, масло ношу на рынок. А лаптей, грибков, ягод, знаешь, на сколько продаю? А деньги все ему на книжку кладу. Вот она, книжка.

Тетка хотела показать дедову сберкнижку, но за дверью зарычал Барбос и, выбежав на дорогу, стал лаять взахлеб. Петя выглянул в окно и увидал деда. Он вел за поводок черную козу. Матрена перекрестилась и тяжело опустилась на лавку:

— Батюшки! Видно, старый, корову продал… Ребятишек моих оставил без молока!

Петя выбежал из дома, чтобы встретить дедушку, а тем временем ему под ноги, визжа, бросился перепуганный Барбос.

— Видал волкодава! Козы испугался! — засмеялся лесник. — Получай. В полку прибыло. Пасти будешь?

— Буду! — обрадовался Петя. — Мы с Барбосом будем пасти ее.

Дед отвел козу в сарай и быстро возвратился.

Матрена все еще сидела за столом, обиженно поджав губы.

— Продал корову. Нам с Петром и козы хватит, — сказал дед Емельян. — Теперь и танк покупать можно.

Тетка зло выпалила:

— Скоро последнюю рубаху продашь, а деньги на танк отошлешь.

— Будет тебе, Матрена, — оборвал ее лесник. — Не дело говоришь. И нам и тебе хватит козы. А не то и ее на рынок.

Матрена бросила на стол дедову сберкнижку и, хлопнув дверью, ушла, не сказав ни слова. С тех пор она в лес не приходила.

— Э-хе-хе, все ей мало, — стал ворчать дед. — У нее и своя корова есть. А мы с тобой имели корову, а молока не видели. Так я и до конца войны не собрал бы денег. Никакой сознательности.

— Дедушка, а правда, ты хочешь танк купить? — вкрадчиво спросил Петя. — Он небось дорогой.

Старик ответил не сразу. Сел на скамейку, налил в кружку квасу, выпил.

— Раскрою я тебе военную тайну, Петруша, — заговорил дед Емельян. — Копил я себе на старость деньги. Давно собирал помаленьку. А вот горе всенародное случилось и решил помочь нашей Красной Армии. Куплю на свои средства танк. Куплю и передам отцу твоему — танкисту. Пусть Лексей, — дед почему-то так называл своего сына, — громит фашистов на нем.

— Вот это здорово! — по-взрослому восхитился Петр. — Танк! А денег, наверное, очень много надо?

— Много, внучек, очень много. Не хватает у меня несколько тысяч. Вот я и корову продал, прости грешного, скупым стал, получил право сети да верши ставить, потому как рыбу за деньги, правда, сдаю для госпиталя. Лекарственные травы собираю — тоже продаю. Видал, какой огород у меня? Все, что там вырастает, нам с тобой не поесть. Продадим овощи — они теперь дорогие, а ежели не хватит, то и ружье снесу в скупку. Ничего не пожалею для танка сыну.

— Хорошо бы хватило, — сказал сочувственно Петя. — Тогда папа на танке даст жару фашистам! А ружье не продавай. Вдруг фашисты в лесу появятся. Пригодится.

— Вот видишь, мы с тобой одинаково мыслим, а Матрена… — Дед налил себе еще кружку квасу и выпил не отрываясь. — А Матрена все себе, все ей мало. А мне одному ничего не надо. Рыбку ловлю да в госпиталь сдаю, зимой зайчишку принесу, летом грибки… А на что мне деньги? Вот она старость пришла, а они все равно не потребовались.

— Факт, зачем они, деньги-то, — согласился Петя, нахмурив брови. — Подумаешь… Мы не капиталисты. Ему хотелось поговорить с дедом как равный с равным. Он даже говорить стал баском.

— Матрена догадалась, что не спроста деньги собираю, и жадность ее охватила. Вот и злится, вместо того чтобы самой помогать фронту.

— Факт. У меня в копилке есть рубль, на голубей собирал. Приедем в город, отдам тебе.

Дед Емельян улыбнулся, обнял Петю и, коснувшись седой бородой его щеки, сказал:

— Вот это по-моему. Люблю таких. Только одним рублем мало поможешь. Вот если в хозяйстве мне подсобишь, тогда мы скорее на танк соберем.

— Конечно, буду помогать. Да я все сделаю.

После этого разговора возвращаться в Тамбов Петя уже не хотел.

Письмо отца

«Здравствуй, мой храбрый и хороший сын! Я получил от тебя письмо, прочитал с интересом. Хорошо, что ты уехал в лес. Правильно сделал. Хотя мы не допустим врага до Тамбова, но в городе пока опаснее жить. Да и в лесу летом лучше, спокойнее. Ты окрепнешь, узнаешь, чем занимаются лесники, а самое главное — дедушке поможешь. Он уже старенький, но работает много, занят постоянно. Характер у него непоседливый. Трудно ему без помощи. И за домом надо присмотреть, и лошадь покормить, и обед сготовить. Все это ты можешь делать. Он пусть больше дает лесоматериала, страна нуждается в нем. А насчет танка, который вы купите, — умно придумали, Это очень хорошо. Так поступают настоящие патриоты. Мой танк недавно фашисты подбили, и я пока без боевой машины. Сейчас ваш танк пригодился бы очень.

Передай деду, если и туда вдруг нагрянут фашисты, пусть остается партизанить в лесу. И ты иди с ним. А на фронт убегать не надо. Дедушка пишет, что ты уже помогаешь ему и на огороде, и в доме, и лекарственные растения собираешь. Все это большая помощь. Пусть и твои товарищи не бездельничают. Женька должен голубей разводить, они на фронте нужны для связи, Таня пусть помогает раненым. А ты у лесника помощник. Мы тут на фронте посоветовались и решили приказ тебе дать такой: береги лес, собирай для госпиталей лекарственные травы, ягоды, грибы, помогай деду выращивать овощи для фронта и готовить лесоматериал военным заводам и всегда будь бдительным, чтобы не помешали вам шпионы. А на танке так и напиши белой краской: „Танкисту Волкову от отца и сына Волковых“.

Скажу тебе, сын, у нас на фронте уже есть танки, которые прислали тамбовские колхозники. Если и у меня будет такой подарок, то я постараюсь отправить на тот свет как можно больше фашистов. Спасибо дедушке и тебе, мой сын. Слушайся его. Привет передай всем. А маму поцелуй крепко. Мне скоро идти в бой. Писать заканчиваю. До встречи после войны. Целую тебя, твой папа А. Волков».

Тайна леса

Вечером дедушка принес письмо от отца. Он взял его в конторе лесхоза. Петя читал письмо несколько раз. Отдельные места лесник заставлял перечитывать медленно. За ужином говорили только о письме, о фронте, о танке, на приобретение которого дед Емельян скоро сдаст деньги в банк и тогда пошлет письмо самому Сталину.

После ужина дед и внук, обнявшись, лежали на одной кровати и опять мечтали о танке. Только дед Емельян не знал, как устроена боевая машина, какое имеет вооружение, и Пете приходилось объяснять и немного фантазировать, потому что настоящий танк Петя видал всего один раз в. Тамбове на платформе.

Наговорившись досыта о танке, Петя стал донимать деда расспросами о разных лесных случаях, которых у того было бесчисленное множество.

На этот раз он рассказал Пете о диком коне. Еще до войны в лесу появился неизвестно чей, но очень красивый, серый в яблочко конь. Немало было охотников поймать скакуна, но никому не удавалось даже близко подойти к дикарю. Захрапит, вздыбится, ударит копытами и рванет в лес, оглашая чащу ржанием.

— Вот если бы поймать! — сказал Петя. — Фронту передали бы…

— Фронту передать, конечно, не плохо, но попробуй поймай — трудно, — ответил дедушка. — Давай-ка спать.

И во сне приснился Пете этот одичавший конь в яблочко. Будто в сказке, сам пришел к дому и, заглянув в окно, сказал человеческим голосом: «Эй, дружище, если ты сын танкиста, садись на меня, немцы в лес пришли, будем громить фашистов…» И вот мчится по берегу озера Петя на коне и косит на скаку врагов дедовой косой. И вдруг навстречу танк, а из него выходит отец и кричит: «Петя! Немец в тебя целится из автомата!»

Фашист дает длинную очередь, и Петя падает с коня. «Неужели я убит? — спрашивает мальчик. — Но почему же я могу говорить? Значит, не убит. Только нужно открыть глаза и посмотреть, куда ранен». Он широко раскрывает глаза и… просыпается. В доме еще темно. Петя, приподнявшись на локтях, выглянул в окно. Солнце не встало, над озером висит густой туман. Но кто это стоит у калитки? Неужели конь? Да нет, это лось. И не во сне, а настоящий!

— Дедушка, проснись, смотри, кто у дома!

Лось шарахнулся в сторону и исчез.

— Я уж давно любуюсь им, — ответил лесник. — Мой приемыш. Мать его в лесном колодце ногу сломала. Волки ее задрали. А малыша я отбил. Целое лето у меня жил, а потом ушел. Помоложе был, чаще наведывался. А теперь ему пять лет. Соскучился, пришел в гости… Однако, мой друг, еще рано, давай немного поспим, — сказал дед Емельян.

И опять Пете приснился конь. Только на этот раз он ловил его, бегая по лесу с Барбосом. Пес лает, а конь говорит: «Лай, лай, а вот укусить не можешь!» И так отчетливо говорит конь по-человечески, что Петя с испугу проснулся. И что за диво! Барбос и правда лает, а дедушка говорит:

— Ну укуси, укуси! Не можешь, шельма, колючий ежик-то…

И тут Петя увидал на полу ежа:

— Откуда он у нас?

— Ходил я в огород, а он там меж грядок мышек ловил, — ответил дедушка.

Однако недолго жил ежик у лесника. На второй день забрался в подпечье, а оттуда через щель под домом в лес убежал.

Медвежья услуга

Петя нашел в лесу гнездо дрозда. В нем были птенцы. Мальчик решил взять шефство над ними. Каждый день приходил к гнезду и приносил то хлеб, то пшено. Но дрозды даже не притрагивались к этой пище. Лишь сердились, летали над головой, трещали, гнали непрошеного гостя от своего жилья.

Когда птенцы подросли, Петя решил почистить гнездо. Беря в руки птенцов, он обратил внимание, что они были привязаны к гнезду конским волосом. Мальчик подумал, что птенцы сами запутались, и решил их распутать. Через день, придя к дроздам, он увидел лишь одного птенца, самого слабого среди своих братьев. Вскоре Петя нашел в траве еще одного дрозденка. Лес наполнился птичьим гомоном. Слетелось много дроздов. Все они трещали, прыгали с ветки на ветку — сердились. Некоторые даже пытались клюнуть мальчика в затылок. Как ни усаживал Петя в гнездо птенцов, они все равно выскакивали и убегали в траву. Боясь, что их может съесть лиса, Петя принес птенцов домой. Однако этого не одобрил лесник.

— Медвежья услуга получилась, — сказал он. — Не выживут в неволе.

Тогда Петя отнес дроздов в лес. А ночью зашумели сосны, ударил гром.

— Дедушка! Бомбежка!

Лесник выглянул в окно:

— Непогода разбушевалась. Ливень будет.

— А как же птенцы? Пойдем возьмем их в дом.

— Жалостливый ты, как и отец твой. Только где мы найдем их ночью? Измокнем. Вон уже льет.

— Ну а как же на фронте и под дождем солдаты воюют, и в бурю… Ведь птицы погибнут.

— Ладно, идем, — согласился лесник, снимая со стены ружье. — Бери под лавкой фонарь.

Фонарь мигает, вот-вот погаснет. В лицо бьют крупные капли дождя, хлещут мокрые ветки. Пете казалось, что дед идет совсем не туда, куда нужно. Но лесник шел верной дорогой. То и дело ослепляли молнии, над лесом катился гром, и Петя воображал, что он на войне. Страшно, но уступать непогоде нельзя.

Дед Емельян поднял над головой керосиновый фонарь, и Петя увидел развилистую сосну, на которой было гнездо. Один птенец прижался к дереву и испуганно смотрел на огонь.

— Вот он!

Птенец был мокрый и дрожал. Холодно бедняге. Долго искали вокруг деревьев других малышей, но так и не нашли.

Снова блеснула молния и как из пушки ударил гром. Недалеко от Пети упала большая щепа от расколотого молнией дерева. Запахло гарью.

— Видал, как снарядом, шарахнуло, — сказал дед Емельян. — Идем, пока живы.

Возвратились домой мокрые, но довольные. Хоть один птенец спасен.

Утром в лесу снова стало тихо и красиво. Листья сверкали изумрудной зеленью. Пересвистывались птицы, на траве искрились капли воды.

Петя отнес дрозденка в гнездо. На этот раз не трещали старые дрозды и лишь где-то жалобно попискивала синица. Валялись щепки от разбитого ударом молнии дерева, а рядом со щепками — дохлый птенец!

— Бедненький, — бросился к нему Петя.

А живого дрозденка Петя принес домой. Не бросать же его на съедение зверям? В доме дрозд спрыгнул с руки, сел на стол, отряхнулся, зевнул. Весь день птенец не брал пищу. Вечером дед Емельян накрошил на подоконнике несоленой каши и посадил птенца возле корма. Оставшись один, проголодавшийся дрозденок стал есть.

Через два дня он научился хорошо летать, но дом лесника не покидал. Сядет на подоконник, трещит, зовет родителей. Понравилось ему у добрых людей.

А как-то утром за окном протрещал старый дрозд. Птенец забеспокоился, замахал крыльями, картаво ответил что-то на птичьем языке, стал биться о стекло. Петя открыл окно, но старого дрозда уже не было. Птенец тут же порхнул на ветку, с ветки на дуб и, забравшись высоко, стал звать родителей. После ужина Петя хотел забраться на дуб и снять оттуда птенца, но его там уже не было. Улетел.

— Ну и хорошо, — сказал дедушка Емельян, — хлопотно с ним. А нам нужно огурцы собирать. Завтра повезем в госпиталь.

Петя понимал, что предстоит работа в огороде и потребуется его помощь. А дрозд пусть себе летает по лесу до осени. Теперь ему не страшны враги. У него окрепли крылья.

Находка

Петя и раньше собирал грибы в лесу, но, чтобы так много, как на этот раз, не приходилось. И не из-за жадности. Просто потому, что грибы хотели передать госпиталю. Брали белые и грузди. Белые дед называл дорогими. Может быть, потому, что они стоят дороже, чем другие грибы.

То и дело набирали грибов полные корзины и высыпали на полянке возле просеки. Вечером сюда приедет дедушка на телеге и заберет их домой.

На опушке осиновой рощицы дед Емельян облюбовал дерево и, вытащив из-за пояса топорик, прорубил в нем небольшое окошечко.

— Жилище птицам будет, — пояснил он Пете.

Захотелось и Пете прорубить отверстие в дереве, он попросил у деда топор.

— Можно и я сделаю?

Дед разрешил. Петя подошел к дереву и стал рубить уголком топора. Дерево оказалось очень прочным, и так, как у дедушки, прорубить окошечко не удалось.

— Это же свежий клен, а нужно продалбливать в сухой дуплистой осине, — сказал лесник. — Уметь надо различать породы деревьев.

И снова для Пети открылся неизведанный лесной мир. Если раньше он знал лишь сосну, березу, дуб, ель и кое-как отличал калину от рябины, то дед научил его узнавать любое дерево. У осины листья круглые, они шелестят, покачиваясь даже в безветренную погоду. Ствол осины гладкий, светло-зеленый. У клена широкие с вырезами по краям листья, как огромные гусиные лапки. У липы мягкие, круглые, не горькие на вкус, у ореха — жесткие, с зубчиками по краям.

Петя нашел засохшую осину и без труда прорубил окошечко для птиц.

— Здесь будет жить наш дрозд, — сказал он, но не успел еще отойти от дерева, как его ужалили одна, другая, третья пчела.

— Пчелы! Караул! — закричал Петя.

Дед Емельян подбежал к внуку, набросил на него свой пиджак, прижал к земле:

— Сиди! Не раскрывайся! Ты потревожил рой.

Сначала Петя испугался, что потревожил пчел. Может быть, это делать в лесу запрещается? Но, сидя под пиджаком, пропахшим смолой, он слышал, как старик постучал топором по осине, а потом радостно сказал:

— Петруша! Мы двух зайцев поймали: и грибов насобирали, и мед нашли!

Тот счастливый день был полон приключений. Когда возвращались домой, Барбос спугнул дикую утку. Она отлетела шагов на десять и упала. Стала биться, хлопать крыльями, как подбитая.

— Видал, какая хитрая, — сказал дед, — хочет нас обмануть, от гнезда отводит.

Петя подбежал к утке и чуть не схватил ее, но кряква подскочила и полетела. В осоке на кочке было гнездо. В нем десять яиц.

— Тут весной вода была, — сказал дед Емельян, — теперь высохло. Если лиса не сожрет, будут утята.

С хорошими трофеями возвратились дед и внук из леса. Уже поздно вечером съездили за оставленными у просеки грибами. Потом грибы мыли, жарили, а поужинав, пили чай с медом.

Утром дед сказал:

— Хочу с тобой совет держать. Как думаешь, если этот мед мы тоже передадим в госпиталь для раненых?

— Конечно, дедушка. Обязательно надо передать! Только, может, мы немного маме, Женьке и Тане пошлем?

— Золотое сердце у тебя, — сказал дед Емельян. — А мне-то мать наговорила — от рук отбился. Конечно же пошлем немного.

Обрадованный похвалой деда, Петя составил письмо Тане и в конце его поставил подпись: командир ЮТФ. А на рассвете лесник повез в Тамбов огурцы, грибы и мед.

Лунной ночью

Дедушка не возвратился ни к вечеру, ни ночью. Петя сидел возле окна и с нетерпением ждал его. Он скучал, вспоминая Тамбов. Там мама, товарищи. Тоска сжимала горло, и слезы застилали глаза. Нет, Петя не трусил, оставшись один. В случае чего — на стене ружье, из которого он уже умеет стрелять. Да и Барбос лежит спокойно у двери, значит, возле дома никого нет. Просто тоскливо одному.

Ночь лунная. Видно поблескивающее озеро. И тишина. Только чуточку жутко. Лишь бы не пришли фашисты, а все остальное не страшно. На всякий случай мальчик вытащил патроны из патронташа, разложил их на подоконнике, ружье взял на колени. Вот если бы появились фашисты на дороге, он бы их встретил!..

Конечно, не видав войны, Петя представлял ее не такой уж страшной и воображал, что он один справится с вооруженными автоматами фашистами.

Вдруг мимо окна пролетела большая птица и закричала:

— Эй-эй! Ха-ха-ха!

И хотя Петя знал, что это кричал филин, немного испугался, вздрогнул. Тени от деревьев были черными и длинными. Листья на кустах от лунного света казались то белыми, то какими-то синими. Пете чудилось, что из темных кустов выглядывают волки и медведи, а где-то совсем рядом, может, возле окна, стоит тот одичавший конь.

Филин еще раз пролетел мимо окна:

— Эй-эй-эй! Ха-ха-ха!

Из-за кустов орешника на дорогу выпрыгнул заяц. Он неторопливо доскакал до огорода и скрылся между грядками моркови. Но вскоре выскочил оттуда и пустился в темный лес.

Возле озера у самого камыша что-то блеснуло зелеными огоньками. Барбос зарычал, поджав хвост, подошел к Пете. На дороге появился волк. Сначала Петя подумал, что это большая собака. Но откуда ей быть в лесу ночью? Зверь осторожно приближался к дому. Что делать? Может быть, стрельнуть? Но тогда стекло разобьется, форточки у этого окна нет. Выйти из дома и бабахнуть в волка? Но это страшно. Вдруг раненый зверь бросится прямо в дом? Волк остановился, настороженно замер и неожиданно шарахнулся в сторону. В несколько прыжков он достиг камыша и скрылся.

— Ага, испугался, что хочу пальнуть в тебя, — прошептал Петя.

Послышался стук колес и топот Рыжухи, и Петя увидал подъезжающих к дому деда Емельяна, мать и Женьку.

— Ура! — закричал он и выбежал из дома.

— Смотри-ка, не спит! — сказал дедушка. — Ну, принимай гостей.

Самым дорогим подарком для Пети били письма от отца. Их целая пачка. И конечно, он обрадовался приезду Женьки.

— Смотри-ка, и голубя привез! — удивился Петя.

— Почтовый. Договорился с отцом, если вдруг нагрянут в лес немцы, пущу голубя, это будет сигнал о бедствии, — ответил Женька. — А это тебе, — он передал Пете командирский ремень. — Папа мой прислал. Он узнал, что ты командир ЮТФ, и одобрил твою помощь деду. А я тоже на фронт не побегу. Отец сказал: «Если задумаешь бежать, из-под земли вытащу и выпорю». Он тоже сегодня на фронт уехал.

До поздней ночи не смолкал разговор в доме лесника. Жарили картошку с грибами, ели малосольные огурцы, пили чай с медом.

Горит лес

Все еще спали. В раскрытое окно смотрело утреннее солнце и горячо припекало Пете щеку. Во сне ему снился пожар.

— Пожар! — услышал он сквозь сон. — Лес горит!

— Страх-то какой! — узнал Петя голос матери и тут же вскочил с постели. Хорош сон! Лес горит по-настоящему.

Все выбежали из дома. За сараем, где начинался сосновый бор, в небо уходил черный клубящийся дым.

— Не иначе как подожгли. Сразу занялся костром! — сказал лесник и, накинув на плечи старенький пиджак, взял лопату и топор. — Вот что, Петруша, — дед не сразу решился сказать это, — садись на Рыжуху и гони по той дороге, пока не увидишь военных. А увидишь, скажи: у Волкова пожар, лес кто-то поджег, пусть помогут тушить! И лес прочесать надо, далеко они не уйдут.

— Ой, сможет ли он, упадет, чего доброго, с лошади, — забеспокоилась Елизавета Ивановна, — может, я сама? Петенька, страшно?

— Дайте, дайте я! — закричал Женька.

— Нет, пусть Петр. Он уже сидел на Рыжухе, она его слушается. Только не жалей, хворостиной ее и в галоп…

— Я знаю, все выполню, — с гордостью ответил внук.

Петя сам вывел Рыжуху из конюшни, подвел к порогу и проворно вскочил на спину.

— Галопом, галопом! Так легче! — надрывисто кричал Женька. — Галопом!

Но Петю учить не нужно. Пустив лошадь в галоп, он понесся по указанной дедом дороге, да так быстро, что ветер свистел в ушах.

Не долго ему пришлось искать военных. Повстречался грузовик с солдатами.

— Стой! — крикнул из кабины офицер. — Не знаешь, парень, где пожар?

— На кордоне у Волкова, — ответил Петя. — А вы не знаете, где тут воинская часть? Я должен сообщить… Лес кто-то поджег.

— Поворачивай, не надо сообщать, мы уже знаем! — ответил офицер. — Давай, жми! — крикнул он водителю.

Петя повернул Рыжуху и поскакал обратно. Сначала не отставал от военных и кричал: «Прочесать лес надо!» — а потом грузовик набрал скорость, и Петя, осадив лошадь, поехал шагом.

Когда он поставил Рыжуху в сарай и прибежал на пожар, то увидел страшную картину. Там, где стояла сосна с гнездом дроздов, уже все выгорело, огонь охватил большой массив леса, и пламя от макушек сосен вырвалось в небо. Даже далеко от огня было жарко. Все — и военные, и дедушка, и Петина мать, и Женька — рыли неглубокую длинную канаву, чтобы пожар не захватил рощу, которая примыкает к дому.

— Приехал! А я так беспокоилась, — сказала облегченно Елизавета Ивановна. — Ну, помогай. Офицер говорил, что ты скакал хорошо.

— Ты, конечно, мчался галопом? — спросил Женька.

— Факт! — с гордостью ответил Петя. — Еще как.

Потом подъехали еще две машины с солдатами. Преградив путь огню к кордону, солдаты стали гасить пламя, ползущее к ореховой горе. Кто бросал лопатами землю, кто рубил кусты, а Петя и Женька по приказу лесника гасили пламя ветками. Дым разъедал глаза, и дышать было трудно.

Вдруг подкатил легковой автомобиль, и из чего вышел офицер.

— Товарищ Волков, — позвал он лесника, — нужна еще подмога?

— Спасибо, справимся, — ответил дед Емельян.

— А поджигателей мы уже схватили. Летчики фашистские. На той неделе самолет сбили наши зенитчики, а они, гадюки, скрылись и подожгли лес.

— По всему видно, что не случайно занялся пожар, — сказал лесник. — Ну спасибо вам, командир.

— Не за что, — ответил офицер и, козырнув, сел в легковой автомобиль. — Бывайте здоровы!

— Они знали, что делали, — сказал стоявший рядом солдат. — Ветер как раз в нашу сторону. Тут если бы не лесник с семьей, то огонь зацепился бы за весь сосновый бор, и тогда до нашего лагеря не остановили бы.

«Вот, оказывается, кто поджег лес, — подумал Петя. — Фашисты».

— А они настоящие фашисты? — спросил Женька у солдата.

— Конечно. Фашисты натуральные.

Пожар был погашен. Выгорел небольшой участок, но как изменился облик леса!..

На пожарище Петя увидел сгоревшую птичку. Он решил, что это дрозд, потому что клюв не очень острый и не загнут, как у пернатых хищников.

Неожиданно Петя упал. Голова закружилась, и в глазах потемнело.

— Угорел! — крикнул солдат. — Мальчик угорел!

Подбежали мать, дед Емельян и еще два офицера. И хотя Петя протестовал, потому что все уже прошло, лишь болела голова, его отнесли домой, уложили в постель, дав понюхать нашатырного спирта. Петя очень жалел, что не смог проводить военных. Вечером, когда все были дома, дед Емельян сказал:

— Военные помогли. Если бы не они, сгорел бы лес. А еще спасибо Петру. Молодчина. Отцу об этом надо написать.

— А те летчики где? — спросил Петя. — Фашисты, которые…

— Небось под стражей. Судить будут, — ответил дед Емельян. — Ну а теперь неплохо бы и пообедать, и поужинать — все вместе.

— А некоторым и умыться, — сказала Елизавета Ивановна, подведя Женьку к зеркалу. — Полюбуйся.

Лицо его было в саже и казалось смешным. Петя от души хохотал. А Женька, аппетитно хрумкая огурец, лишь пожимал узкими плечами и отмахивался:

— Сойдет. Это не грязь, а трудовая копоть.

— Что верно, то верно, — сказал дед Емельян. — Действовали как в бою. Молодцы оба!

Похождения с Женькой

Три дня после пожара на кордоне было тихо и спокойно, пока Женка присматривался, знакомился с лесом. А потом началось… Поозорничать он, оказывается, мастер. Если уж в Тамбове на всей Лермонтовской не было крыши, где бы он не побывал, то в лесу, где ни милиции, ни отца, ни сердитых дворников нет, для него было раздолье. Сначала он носился по лесу, искал фашистов или сбитый самолет. Но фашистов больше не было, а самолет сбит был очень далеко.

— Слушай, конопатый, — сказал как-то утром Женька Пете, — почему твой дед сети ставит да верши? Запрещено.

— А дедушке разрешили. Война идет, и рыба нужна госпиталям. Он не себе.

— «Не себе» — передразнил Женька. — Торгует.

— А вот и нет. Деньги он для фронта собирает, в пользу победы.

— Ну ты и трепачок! Врешь много и красный поэтому, как морковь. Твои караси немцев разгромят! Умора. Врун ты!

— Я не умею врать! — возмутился Петя и готов был рассориться с Женькой.

— Ты, Конопушкин, сочиняешь. Знаем мы эти средства на танк. Кубышку дед копит. — Женька скривился и хотел уйти с огорода, но Петя преградил ему путь:

— Ты думаешь, дедушка жадный? Вот это все, — он повел руками, указывая на огород, — все для танка. И еще дедушка очень долго на старость копил. А потом мы решили с ним все на танк отдать.

— Ладно, — усмирился Женька. — Идем на озеро. Может, там в вершах полно карасей.

— Пойдем, — без особого желания согласился Петя.

Женьке словно того и нужно было, чтобы Петя проводил его на озеро. Там, где кончался огород, росла высокая, тонкая березка. Женька вскарабкался на самую верхушку и, оттолкнувшись, повис на ветвях. Березка сначала плавно гнулась, и Женька визжал от удовольствия, потом дерево согнулось в дугу, не выдержало и с треском переломилось в середине.

— Что ты делаешь?! — крикнул с негодованием Петя и стал поднимать сломанную березу. — Не смей ломать деревья! Закон такой — беречь лес. Какой же ты ЮТФ?

— Мне все можно, — самодовольно ответил Женька. — Мой отец — военный прокурор. Законно, понял? И он теперь тоже на фронте.

— Ну и что, отец, думаешь, разрешил бы?

— А ты думал? — петушился Женька. — Он все позволяет мне.

— Ремнем по… Это уж точно. Помнишь?

— Ладно тебе, ремнем. Тоже мне вспомнил. Тогда он закалял меня, понял? Веди к озеру, не тараторь.

— А я и веду. Видишь, жерди. Вот по ним надо идти, иначе в трясину попадешь и засосет.

Уже недалеко от озера Женька спросил:

— А почему твой дед послал моей маме карасей? Ну, отвечай.

— Я не знаю, — искренне признался Петя. — Послал гостинец — вот и все.

— Эх ты, карась! Он за сеть платит. Попробуй достань ее в военное время. Отец у спекулянтов отобрал. А мама нашла ее в чулане и прислала деду твоему.

Петя кипел от злости, но молчал. А еще на фронт хотел бежать с ним. Ну и Женька!

— А ты о фронте уже забыл? — спросил Петя. — Не хочешь бежать?

— Отец сказал, что там таких ловят и в трудовую колонию посылают. Законно говорю. — Женька, застигнутый врасплох таким вопросом, скривился, зачем-то стал стегать прутиком по кустам. — А если ты хочешь знать, я уже убегал, только на станции один военный меня сцапал и в милицию привел. И отец опять… Не, он не бил, а просто ругал. А теперь я не хочу.

— А голубь? Зачем ты его привез сюда?

— Зачем? — переспросил Женька. — Да случись у нас беда, например враги в лес припрутся, пущу — и он сообщит маме. — Женька вдруг подобрел: — А вот уеду в Тамбов и оставлю его тебе. В случае чего — пускай его. Почтарь прилетит, и я буду знать, что у тебя беда. Выручу.

— Это хорошо, — сказал Петя. — Только заплатить не могу. Я отдал рубль дедушке на танк.

— Нужен мне твой рубль, — ответил Женька. — Я у мамы стащу сколько хочешь. Не то что ты.

— Так поступают дураки! Какой же ты начальник штаба?

— Заткнись! — опять стал грубить Женька. — Будешь меня учить, голубя не дам.

Странный этот Женька! Не может говорить спокойно. Кипятится, размахивает руками и, если не удается убедить словами, пускает в ход кулаки. Но в лесу он чувствовал себя гостем и сдерживался.

— Ну и не давай, обойдусь. Только так ЮТФ не должны поступать, — сказал Петя.

— Ладно, пошутить нельзя, — примирительно ответил Женька.

Когда жердевой настил кончился и ребята вышли из высокого камыша, перед ними раскрылась блестящая гладь широкого озера. С середины озера взлетела стая уток. Серая цапля бродила на противоположном берегу, не обращая внимания на ребят.

Женька нашел ржавую банку, стал вычерпывать из лодки воду.

— Садись, ЮТФ, — сказал Женька, когда Петя нашел в кустах весло. — Сейчас мы, товарищ Конопушкин, найдем сеть. И ты тогда убедишься.

Петя привык к грубостям Женьки и не обращал внимания на его слова. Он прыгнул в лодку. Лодка покачнулась. Один конец ее, где сидел Женька, опустился так сильно, что еще немного — и вода хлынет в лодку.

— Ты, Конопушкин, ложись на живот и смотри в воду. Увидишь сеть, кричи.

Петя лег на носу лодки и стал смотреть в прозрачную воду. Он видел широкие, как лопухи, листья, плавающих рыб и рыбешек. Вот блеснул линь желтоватой, как самовар, чешуей, вот щука метнулась в заросли. Потом увидел что-то похожее на корзину.

— Верша! — крикнул он.

— Где? — Женька встал, лодка покачнулась и зачерпнула воды.

— Утонем! Утонем! — закричал Петя. — Утонем!

Женька плюхнулся на дно лодки, выронил весло, и оно стремительно уплывало к середине озера.

— Эх ты, Конопушкин, не мог схватиться за кол да втащить вершу. Вот из-за тебя весло уронил.

Женька чуточку шевельнулся, и старая, узкая, почерневшая от времени лодка снова хлебнула воды.

— Плавать умеешь? — спросил Женька. — Снимай рубашку.

— Не знаю, — ответил Петя.

— Если бы не ты, я сейчас прыгнул бы в воду и поплыл к берегу. Все из-за тебя. Ладно, будем погибать вместе.

— Дедушка! — закричал Петя. — Дедушка! Тонем!

— Чего орешь? Снимай картуз да черпай воду из лодки, — распорядился Женька. — Без паники, Конопушкин!

Мальчишки принялись откачивать воду своими кепками, но, сколько ни выливали, ее в лодке не уменьшалось. Из щелей в дне били фонтаны.

— Эгей! — послышался голос деда Емельяна. — Давайте сюда лодку!

— Не можем! — крикнул Женька. — У нас весло уплыло! Полундра!

— Греби руками! Едят тебя за ногу, полундру этакую!

Лодка, хотя и медленно, пошла к берегу.

— Уши вам надо надрать за это, — сердился лесник. — Я специально не заделываю эту щель, чтобы в лодке всегда была вода и она не рассыхалась. Рыбаки-чудаки.

Когда мальчишки сошли на берег, дед поймал за уши Женьку и внука.

— Едят вас за ноги! Драть или пощадить? Да вы знаете, что здесь, на середине, глубина как в море? Ладно, прощу на первый раз, — дед погрозил пальцем сначала Женьке, потом Пете. — Но больше не могите мне баловать! Иначе вам покажу полундру!

— Мы искали сеть, — признался Петя. — Женька сказал, что ты ловишь карасей сетью.

— Чудаки. Я ее еще не ставил. Карасей ловлю вершами. Рваная она, сеть-то, оказалась.

Женька, побежденный, недовольно сопел, держа за спиной, чтобы не увидел дед, мокрую кепку.

Дед Емельян достал из-под куста спрятанное ведро и, быстро откачав воду из лодки, заделал щели паклей.

— Поеду один. Лодчонка маленькая, не поднимает троих.

— Вот тебе и сети, — сказал Петя. — Вот тебе и покатались.

— Заткнись! — замахнулся на него Женька.

Лесник направил лодку вдоль берега и, подъезжая к вехам, вытаскивал верши. Карасей он высыпал в лодку.

Когда он возвратился, ребята подобрали со дна лодки полное ведро карасей. Мелких карасиков дед велел выпустить в озеро. Домой ребята возвратились мокрые, усталые, грязные.

В тот день тетка Матрена не ушла в село, осталась ночевать. Встретила она ребят руганью.

— Бездельники! Анчутки! — ворчала она. — Воробьи просо клюют, а они бродят по болотам. Помогли бы сгонять птиц.

Дед Емельян махнул рукой, и Матрена замолчала.

— Они ребята толковые, если попрошу, то и воробьев гонять будут, а ты зря не кричи.

Женька и Петя заулыбались и сели за стол. Дед все-таки справедливый.

— Ружье дадите, мы их… — сказал Женька. — И патронов побольше.

— Воробьи не медведи, — ответил лесник, — трещотки сделаем.

— Возишься ты с ними, дед, — проворчала Матрена. — а толку от них как от твоей козы молока. В колхоз их. Пущай поработают.

И опять дед Емельян не разрешил тетке обижать ребят.

— Ты, Матрена, чисть карасей, — сказал он, — а ребята пойдут травки накосят Рыжухе.

— Это мы в момент! — вскочил обрадованный Женька. — Косить, чур, буду я.

— И я, — сказал Петя. — Давай по очереди.

На следующий день ребята, вооружившись сделанными лесником трещотками, охраняли от птиц просо. Воробьи огромной стаей летали вокруг, но не садились на посев.

— Давай сделаем пугало, — предложил Женька. — Надоело мне крутить этот автомат. Давай?

К вечеру на середине огорода уже стояло большое пугало, одетое в Женькин пиджак.

— Надо сверху на палку насадить тыкву, — предложил Женька. — Будет голова.

Петя тут же сбегал в огород и принес продолговатую тыкву, похожую на Женькину голову. Прорезали рот, нос, глаза. Тут и кепка с покоробленным козырьком пригодилась. Издали чучело как человек…

До самого захода солнца ни один воробей не осмелился спуститься на просо. Довольные своей работой, ребята возвратились домой.

Поужинали. Небо заволокло тучами, стало темно.

— Будет дождь, — сказал дед. — Ноги гудят.

— Куртку вымочит, — вспомнил Женька. — Принести бы, а?

— В чем же дело? — сказал лесник. — Сходи.

Женька потоптался на одном месте, почесал затылок: — А может, не ходить? Темно там.

— Эх, городские неженки. Трусят, — тут как тут заворчала тетка Матрена. — Готовь рубль, схожу. — И, не получив ответа, она вышла из дома, но тут же вбежала. — Свят, свят, — перекрестилась она, — сатана там. Глаза горят, огонь во рту. Страх-то.

Лесник вышел из дома и принес Женькину куртку.

— Шутники, — сказал он, поглаживая бороду, — воткнули гнилушки в тыкву и напугали свою тетку. Вот тебе и рубль… Получила?

— Я так и подумала, — оправдывалась Матрена, — но в темноте-то страшно, они, глаза-то, горят.

Утром на пугало надели рваную рубаху, а рядом воткнули шест, на конце которого привязали убитого ястреба. С тех пор воробьи совсем перестали летать на просо. Отучили.

Через несколько дней в гости к леснику приехали те самые солдаты, которые погасили пожар. Узнав, что дед Емельян хотел в этот день косить просо, они решили помочь старику.

— Соскучились руки по мирному труду, — сказал один солдат с усиками.

Он косил мастерски, словно по линейке шел. Просо ложилось ровными рядками кисточками в одну сторону, как уложенное руками.

За полдня не только просо убрали, но и собрали урожай на огороде.

— Вот благодать-то! — восхищался солдат с усиками. — Так, бывало, косил на Смоленщине.

— А вы в боях были? — спросил Петя.

— Уже дважды ранен. Страшное это дело, ребятки. Люди, вот такие, как мы с вами, гибнут, а им жить да трудиться надо.

Слова бывалого солдата подействовали на ребят. Вечером, когда Петя и Женька остались одни, потому что дед Емельян повёз сдавать овощи в воинскую часть, ребята опять мечтали о том, как бы им самим посмотреть войну, а может, и с фашистами сразиться.

Неожиданно кто-то постучал в окно. Ребята думали, что приехал дедушка, но в дом вошли двое солдат.

— Который тут из вас Женя?

— Я, — с радостью ответил Женька и встал, как солдат, вытянув руки по швам.

— Мы были в городе, заходили по просьбе лесника к твоей матери. Вот она и велела тебе ехать домой. Отец погиб на фронте.

— Мой? Отец? — Женька, словно защищаясь от удара, поднял руки над головой ладонями кверху и стал рыдать. Петя испугался и, вцепившись в друга, начал его уговаривать:

— Женя, Женька, не надо! Не надо, Женя!

— Будет плакать, — послышался голос деда Емельяна, вошедшего в дом. — Вот эти бойцы завтра на фронт уедут, они отомстят врагам за твоего отца.

Но никакие уговоры не помогали. Женька, шатаясь, подошел к койке, на которой они спали с Петей, упал вниз лицом и горько плакал, вздрагивая всем телом.

Утром рано за ним приехали из Тамбова на машине какие-то незнакомые дяди — сослуживцы его отца. Они увезли паренька, который даже не позавтракал и не взял с собой мешочек с огурцами и ведро с грибами, которые ому приготовил лесник.

— Не надо. Пригодятся для танка, — сказал Женька. — Только скорее покупайте его.

Петя просто не узнавал друга. Женька в одну ночь изменился. От его озорства не осталось ничего. Это был уже рослый и серьезный парень с печальными глазами и совсем неулыбающимся продолговатым лицом.

— А голубь пусть у тебя живет. — Женька подошел к Пете и тихо сказал: — Мне сигналы голубем не подавай, я уйду на фронт. И там в Тамбове всех моих голубей возьми себе.

Уехал Женька, и остался Петя на кордоне опять со своим дедом Емельяном. Лесник заметил, как грустит внук, и весь день провел с ним.

— Хочешь, на вышку сходим?

— Хочу, — без особого энтузиазма ответил Петя.

До вышки было километров пять, не меньше. Шли мимо обгоревших деревьев, вспоминали, как тушили пожар, говорили о Женьке. Путь был в гору через кусты. Мимоходом нарвали полные карманы орехов. Нашли яблоню-лесовушку. Яблоки на ней маленькие, красивые и такие кислые, что скулы сводит.

Наконец и вышка.

— Ух, какая!.. — удивился Петя, увидев вышку вблизи.

Трудно было впервые забираться на нее. И Петя крепко держался за ступеньки, медленно поднимаясь вверх. Посмотрит вниз — и ему становится страшно, хотя всего лишь наполовину забрался.

— Не трусь, — подбадривал дед внука. — Я когда-то бегом на нее взбирался. Теперь ноги уже не те. Да и вышка ветхая, развалится, если бегом-то. Она старше меня. Обновлять надо.

Сожалел Петя, что с Женькой не пришлось сходить сюда. С вышки он увидел далекие окрестности. Где-то зелеными вершинами сосен виднелась деревушка. А еще дальше — дорога. Машина пылила на горизонте, медленно продвигаясь вперед, и Петя подумал, что это Женька едет в Тамбов. Озеро казалось совсем рядом. Оно как огромное сквозное отверстие в земле, через которое видно небо с противоположной стороны земного шара.

— Отец твой любил смотреть с нее, — сказал дед.

Пете все казалось необычайно красивым и родным. Только сердце почему-то защемило от воспоминания об отце, о Женьке, и он подумал: «А может, и мне податься на фронт? Хорошо бы вместе с Женькой».

— Ну, Волков, о чем задумался? — спросил дед. — Могу порадовать тебя хорошей вестью. Деньги на танк переданы правительству, сам секретарь райкома партии сообщил. Танк будет.

— Ура! — закричал Петя, и лес снизу отозвался многоголосым эхо: «Ура, ура, ура!»

В полночь

На лес спустились густые сумерки. Петя зажег лампу, уселся за стол и стал читать интересную книгу про барона Мюнхаузена. Вот врун! Петя от души смеялся. Он даже хохотал, когда открывал дедушке дверь. Но лесник пришел невеселым. Ему не до смеха. Он поставил в угол двустволку и тяжело опустился на лавку. «Что-то случилось», — подумал Петя, но спрашивать не решался. Дед такой, он не скажет, если чем-то обижен или что случилось. В недоумении Петя смотрел на пыльные сапоги деда, на его мокрую от пота рубаху и словно окаменевшее лицо.

— Ужинать хочешь? — спросил Петя. — Я картошку сварил. Хочешь, а?

Дед немигающими влажными глазами посмотрел на внука, нервно постучал пальцами по столу и, словно не слыша вопроса, пробормотал:

— Да, да, все так получилось. — Он потер виски, задумался. — Эх, дела…

— Хлеба у нас нет. Я картошку сварил, хочешь?

— Нет, не хочу, — ответил старик и, едва волоча ноги, пошел к постели. — Ты ложись, Петрунька, может, завтра в Тамбов поедем, — тяжело проговорил дед Емельян и закрыл глаза. Он лежал вверх лицом, подняв седую бороду, и, казалось, не дышал.

Петя тоже прилег на свою постель и, затаив дыхание, думал: «Что могло случиться, кто обидел дедушку?»

— Ты заболел, дедок? — наконец решился спросить Петя.

— Там у меня в бутылке лекарство, на окне, — сказал дед Емельян, — налей-ка в кружку и дай мне.

Когда Петя наливал лекарство, дед упал на пол. Петя выронил кружку, подбежал к старику, стал поднимать его, но сил было мало, и мальчишка заплакал.

— Дедушка! Дедушка! — метался Петя по избе, не зная, что теперь делать, как помочь ему в беде. Он выбежал во двор и крикнул в темноту: — Эй, люди, помогите!

Но лишь за сараем слабо отозвалось эхо — «гите» и погасло в шуме леса. Кто же поможет, если поблизости нет никакого другого жилья. Небо прочертила молния. Стал накрапывать дождь. Выпустил Петя голубя, но тот сел на крыше и не захотел лететь ночью. Петя решил бежать в деревню к тете Матрене. Подложил под голову старика подушку, укрыл одеялом, повесил на плечо двустволку, постоял в нерешительности у двери и, пересилив страх, шагнул в темноту.

Он сначала отбежал от дома, но, заметив под ногами Барбоса, возвратился и оставил щенка в сенцах:

— Сиди охраняй! Я скоро…

В лесу было темно и тихо. Придерживая прыгающую за спиной двустволку, Петя бежал по дороге, а в горле словно комок застрял, даже дышать трудно. И казалось ему, что сзади настигают его фашисты.

Дорога вывела на полянку и раздвоилась. Куда идти? Петя задумался. Решил идти по более наезженной. Петя пошел в сырую тьму. И вдруг ему показалось, впереди появился конь. Стоит поперек дороги, грива колышется, и пар из ноздрей белый…

— Ой! Ой! — вырвалось с испугу у Пети. Он обернулся и увидел летящие маленькие фонарики. Они скользнули над головой, и Петю обдал слабый ветерок.

— Фу ты! — облегченно вздохнул он, догадавшись, что это сова. Посмотрел вперед, а на дороге вовсе не конь, а куст.

— Не боюсь! — крикнул Петя и побежал по дороге. — Никого не боюсь! И фашистов не боюсь!

Долго бежал мальчишка, весь мокрый стал, а деревни все нет и нет. Лес, лес, лес и опять темно. Неожиданно послышался окрик:

— Стой! Кто идет?

Петя вздрогнул, остановился.

— Дядя, это свои… — робко ответил он. — Петька я.

— Пароль?

— Не знаю. — Петя растерялся, а потом выпалил разом: — Я Волков, внук лесника. Знаете?

Кто-то подошел, осветил фонариком.

— Зачем здесь, да еще с ружьем?

Когда фонарик погас, Петя увидел перед собой военного человека. Поспешно и, конечно, путано рассказал о случившейся беде.

— Постой, вызову начальника караула, — сказал часовой. Он подошел к дереву, дернул за шнур, ударил колокол. Появился высокий военный, тоже с фонариком.

— Вот мальчонку задержал, — доложил часовой. — Какую-то тетку разыскивает, а забрел к нам. Говорит, от лесника.

— Волков, что ли?

— Да, — обрадовался Петя, словно встретил знакомого человека, и рассказал, что случилось с дедом.

Начальник караула тут же отвел мальчика в палатку, оставил его там, а сам куда-то ушел. И хотя Петя просидел там не больше пяти минут, ему показалось, что прошло много времени. Каждая минута была дорога. Дедушке Емельяну нужна помощь.

Наконец подъехала машина, вошел офицер, в очках, строгий:

— Кто на кордоне остался с больным?

— Никого. Мы только вдвоем жили. Я, дедушка и еще пес.

— Дом заперт?

— Нет, не заперт, — ответил Петя, еще не понимая, зачем его допрашивают.

— Проводите мальчишку в лазарет и уложите спать, — распорядился офицер. — Одни поедем, я знаю дорогу.

— Как, без меня? Нет, я тоже поеду! — настаивал Петя.

— Ты устал, и делать тебе там нечего, — сказал офицер. Но это не подействовало, Петя не соглашался остаться в части.

— Там собака, — сказал он, — злая очень… Без меня не пустит, — схитрил мальчишка.

— Ладно, едем.

Лесник все так же лежал на полу. Он был в сознании, но подняться не мог.

— Я слышал, как Петрунька побежал за помощью, а вот язык отнялся, — слабым голосом сказал дед, когда офицер стал осматривать его. — Большое горе у меня, вот и ударил паралич.

И Петя узнал тогда, что его отец погиб на фронте.

— Отправим вас, дедушка, в госпиталь, — сказал военный, — подлечим, и все будет хорошо.

Рано утром на кордон пришла тетка Матрена. Плакала очень. Петя, убитый горем, не выходил из дома и тоже плакал. Он ждал, что за ним, как и за Женькой, приедут из Тамбова, но до ночи никто не явился. А тетка Матрена все время рыдала.

— Да если б я знала, дура, сама танк купила бы. Ох, дура я, дура, — причитала тетка. — Брошу ребятишек, пойду на фронт и им, проклятым, за всех отомщу.

Тетка Матрена плакала и ночью. Петя даже успокаивал ее, но она лишь крутила головой:

— Да, Петя, теперь мы сироты оба.

Тревога

Многое передумал внук лесника, прежде чем решился идти к командиру. На рассвете без согласия тетки Матрены убежал в воинскую часть, которая стояла в лесу. Он заявил командиру, что хочет на фронт мстить за отца.

Майор выслушал мальчика, сказал, что хорошо знает и дедушку Емельяна, и Петиного отца, и даже отца Женьки, но на фронт взять не может.

— Еще мал, — сказал он, — да и в тылу дел много. Стране ребячья помощь нужна, а ты туда, где будешь только помехой. Не детское это дело.

— А Женька? Он небось уже на фронте?

Но командир знал о Женьке не меньше Пети.

— Женьку взяли воспитанником в музыкальное училище, — сказал майор. — Тоже нашел с кого пример брать.

— А вы знаете Женьку?

— Конечно. Сам из военного училища. Работаю там, а здесь временно командую резервной частью. А потом, Петя, — майор обнял мальчика, — дедушка тяжело больной, мать тоже убита горем, их одних оставлять нельзя.

Петя молчал.

— Слышал я о ЮТФ. И мой сын тоже играет в Тамбове в начатую на вашей улице интересную игру, но он на фронт не собирается бежать. Он дисциплинированный парень.

— Тогда можно я у вас буду пока жить? — сдался Петя. — А поправится дедушка, уйду на кордон.

— Что же, поживи. Будешь пока моим адъютантом, — сказал майор. — Завтра в Тамбов поедем, мать навестишь.

Только не пришлось Пете жить в воинской части. На следующий день была объявлена тревога. Заиграла труба. Со всех сторон бежали к тому месту, где стоял часовой у знамени, солдаты и офицеры. Полк выстроился. На самом левом фланге рядом с солдатами встал и Петя Волков. Он не все слышал, что говорил майор, но вместе со всеми кричал «ура».

Полк получил приказ срочно убыть на фронт.

Начались сборы. Все пришло в движение. Загудели машины, забегали люди. И там, где стояли палатки, остались лишь голые деревянные нары и пирамиды для оружия.

Все солдаты и офицеры были заняты своим делом, но больше всех был занят майор. Он отдавал приказы, проверял, говорил с кем-то по телефону.

— А ты, Волков, — сказал он Пете, — не горюй. Со станции я тебя отвезу прямо домой.

Из лагеря, когда все батальоны уже были в пути, майор и Петя выехали на черной легковой автомашине. Ехали молча.

Бежали мимо, оставаясь позади, дубы и сосны, мелькал начинающий желтеть кустарник. Петя узнал перекресток дорог, где ночью раздумывал, в какую сторону идти, увидал и вышку, мысленно простился с лесом.

Выехали на большую поляну, миновали живописную Тулиновку, потом долго ехали по песчаной дороге через сосновый лес и, наконец, приехали на незнакомую Пете станцию. На платформы грузили ящики со снарядами, вкатывали пушки и автомашины. Майор куда-то уходил, потом возвратился и, садясь в машину, приказал водителю:

— Жми в Тамбов!

Уже вечерело. По дороге шло стадо коров. Пете было и радостно, что увидит мать, и больно, что никогда не встретится с отцом. Вот и дом на Лермонтовской улице. Слышно, как бьется в груди сердце.

— Ну, дорогой, мне некогда. До встречи! — Майор обнял Петю, поцеловал. — Привет маме. Пиши письма, ЮТФ! — крикнул майор, когда машина развернулась и стала набирать скорость. Петя долго провожал тоскливым взглядом легковой автомобиль и не заметил, как рядом с ним оказалась Таня.

— Петя!

— Таня!

— А ты знаешь, что папа твой…

— Знаю, — сказал Петя и наклонил голову. — Дедушка от этого заболел. Вот я и приехал из леса.

— А Женька-то, Женька-голубятник уже музыкантом стал, — затараторила Таня. — Приходил в солдатской форме, важничает, говорит, что на фронт поедет… А я думаю, он никуда не поедет.

Когда вошли во двор, Таня всплеснула руками:

— Ой! А ведь мама твоя уехала твоему папе танк передавать. Ее не застала похоронная, и она ничего не знает.

— А как же я? Я побегу на станцию. Тоже поеду.

— Не смей! — схватила его за рукав Таня. — Твоя мама говорила, если ты приедешь, то должен жить у нас до ее возвращения.

Сердце Петино заныло, и он чуть не заплакал.

— А ты знаешь, Петя, — сказала Таня, — я догадалась, что в лесу что-то случилось — голубь прилетел. Тот, которого тебе оставил Женька.

Петя не сразу понял, о каком голубе говорит Таня, а потом вспомнил, что он сам выпустил его тогда ночью.

— Голуби умные, — заключил он, хотя думал в это время совсем о другом: «Как же мама будет искать отца, если он погиб? А куда теперь денут танк? Неужели нельзя мне, хотя я и маленький, сесть в танк и давить фашистов?»

— Идем в дом, посмотри, какой ты пыльный, сказала девочка. — Идем…

Орден отца

Мальчик по-своему переживал тяжелую утрату. На следующий день он молчал и не садился за стол. И только Таня смогла вывести его из такого состояния. Она подошла к Пете, когда он был во дворе, на завалинке, хлыстиком стегая крапиву, и сказала:

— У меня тоже папа погиб. Ты же знаешь, на Хасане. И я тогда маленькая была и не хлюпала. А хочешь, могу даже на фронт поехать с тобой? Хочешь? Вместе.

— Там мы только мешать будем. Мы и тут поможем фронту, — ответил Петя. — Папа наказ давал мне такой.

— Знаю. И тебя командиром ЮТФ назначил, да?

Наконец Петя разговорился и даже рассказал Тане, как оказался в полку. Рассказал и о том, как с Женькой жили на кордоне. О диком скакуне рассказал тоже.

— Ты думаешь, что я на фронт хочу? — спросила Таня. — Это я чтоб тебя успокоить. Разве в госпитале моя помощь не нужна? И ты помогал дедушке. Правда?

— Помогал, — ответил Петя.

— Значит, каждый, кто помогает фронту, тоже бьет врага, — сказала Таня.

Вечером приехала Петина мать. Петя боялся, что она будет плакать, как тетка Матрена, когда узнает, что погиб отец, и он начал разговор первым:

— Мама, тут такое случилось…

— Я все знаю, Петя, — ответила она, — все знаю, сынок.

Она подошла к сыну, и он чувствовал на своем плече ее маленькую горячую руку, но обернуться не мог, потому что в глазах были слезы.

Вечером за чаем, когда собрались у Волковых соседи и пришел незнакомый военный, Петя сказал:

— Вырасту, сержантом стану, как папа.

Допоздна в комнате сидели люди и говорили об отце Пети, о фронте, о дедушке Емельяне.

Много раз Елизавета Ивановна рассказывала о том, как передавала танк имени Волкова фронтовикам, и сын готов был слушать бесконечно. В этом танке есть частица и Петиного труда.

— На танке так и написали: «Танкисту сержанту Волкову от отца и сына Волковых».

— Вот какие Волковы, — восхищался незнакомый военный. — Настоящие патриоты!

— И наш семейный танк сразу двинулся в бой, — закончила Петина мать рассказ. — Пусть знают фашисты!

С мыслями об отце, о том, как теперь жить без него и кем быть, Петя лег спать.

Утром он пошел в школу. Навстречу бежали ребята из его четвертого «Б» класса и восторженно кричали:

— Волков, фотография твоего отца в школе!

Перед началом занятий всех ребят собрали в спортзале. Там Петя, к удивлению своему, увидел военного, который был у них вечером, и свою маму. Они стояли рядом с директором школы. Потом, чего Петя никак не ожидал, сам директор позвал его к столу:

— Петя Волков, иди сюда! Садись рядом со мной.

За стол, накрытый скатертью, сели директор, Петина мама, офицер и Петя.

Директор школы поздравил ребят с началом учебного года, а потом предоставил слово военному гостю. Военный стал вспоминать о Петином отце. Офицер говорил, что сержант Волков был смелый и решительный воин, что он много уничтожил фашистов, а потом он рассказал, как приобретенный Волковыми танк был вручен на фронте его боевым товарищам.

И вдруг:

— Сын сержанта Волкова здесь. Вот он. — Все смотрели на Петю. — Он помогал дедушке леснику Волкову охранять лес, собирать средства на танк. Смелый пионер Волков не растерялся, когда заболел дедушка Емельян, и ночью бегал в войсковую часть, чтобы вызвать врача…

Петя сидел гордый, но стесненный похвалой и не слышал, что говорил военный об ордене. Он лишь ощутил его в своих руках.

— Храни, Петя, орден отца, как реликвию боевой славы. Эту награду заслужил твой отец в боях с врагами, защищая Родину.

Вот такова история того ордена, который и теперь хранится у сына фронтовика, младшего Волкова.

А какова судьба лесника?

Дедушка Емельян не вынес гибели сына. Умер в городской больнице. И не узнал старик ни об ордене, ни о танке, который был передан фронтовикам. Да и в этом ли суть? Человек сделал свое дело. Дело, ради которого жил и боролся.

Оглавление