В. И. Миллер (ИРИ) предложил прежде всего договориться о содержании понятия «гражданская война». Или мы говорим о гражданской войне как о периоде нашей истории, когда решению военных проблем была подчинена вся жизнь в стране (лето 1918 — конец 1920 г. ), или имеется в виду гражданская война как явление не только российской, но и мировой историй. Известно определение Ленина (1905 г. ): «гражданская война» — это вооруженная борьба между гражданами одного государства. С такой точки зрения эпизоды гражданской войны имели место в нашей истории и до 1917 г., а если брать 1917 год, то ее элементы были и в феврале, и в апреле, и в июле, и в августе и, конечно, в октябре, когда развернулись крестьянские выступления и сама Октябрьская революция. Поэтому необходимо договориться о начале гражданской войны как периода нашей истории.
Оживленную дискуссию вызвал вопрос «Кто виноват?». По мнению Ю. П. Шарапова (ИРИ), некорректна сама постановка такого вопроса, когда заведомо известно, что виноваты обе стороны.
С точки зрения В. К. Лапенкова (Тверь), большевики сознательно стремились к обострению социальной обстановки в стране, а положения о гражданской войне, о вооруженной форме захвата власти являлись ведущими компонентами теории большевизма.
В ответ Ю. А. Поляков обратил внимание на тот факт, что за\ 13 лет в России произошли три революции. Это не случайное явление, а отражение глубинных исторических процессов. Нельзя сбрасывать со счета фактор нарастания революции, который вовлек в свою орбиту десятки миллионов человек.
В выступлении В. И. Петрова (ИРИ) было подвергнуто критике расширительное толкование термина «гражданская война», выдвинутое Ю. А. Поляковым. В. И. Петров подчеркнул, что гражданская война — это такое состояние общества в целом, когда главным средством решения политических вопросов является вооруженная борьба. Именно революционное насилие в форме вооруженной борьбы имело место в февральских событиях 1917 г., но это, по его мнению, не означало еще начала гражданской войны в России. Вооруженное восстание В Петрограде в ходе Февральской революции не привело страну даже на грань гражданской войны. Россия восторженно встретила свержение династии Романовых, вступление на путь демократии и т. д. Только в Питере была вооруженная борьба, которая привела по сравнению с Октябрем к значительным человеческим жертвам: около 400 убитых, 1, 5 тыс. раненых и обмороженных. Но дело даже не в количестве жертв, а в состоянии общества. Восстание Амангельды Иманова в 1916 г. ни в коей мере не свидетельствовало, что в стране идет гражданская война. Здесь прямая аналогия с революционной ситуацией, которая не всегда приводит к революции.
В. И. Петров выдвинул следующее концептуальное соображение: не каждая революция приводит к гражданской войне. Связь между ними есть, потому что революция является предпосылкой к гражданской войне. Но нельзя отождествлять вооруженное насилие в ходе свержения режима с началом гражданской войны. Суть ее заключается в том, что основные социальные вопросы решаются путем вооруженного насилия. Период от Февраля к Октябрю выходит за хронологические рамки гражданской войны. Революция до июля 1917 г. развивалась мирным путем. Корниловский мятеж — это не эпизод гражданской войны, это проявление вооруженного насилия, неудачная попытка изменить ход событий.
Октябрьское вооруженное восстание, на взгляд В. И. Петрова, также не может считаться началом гражданской войны. И не потому, что оно было практически бескровным в Петрограде, с серьезными боями в Москве, Иркутске и в ряде других мест, но в целом соотношение классовых сил в стране не позволяло противникам советской власти развязать крупномасштабную гражданскую войну. Освещение основных событий гражданской войны надо начинать с похода Керенского — Краснова на Петроград. События с октября до середины февраля 1918 г. В. И. Петров считает прологом гражданской войны или самым ее началом, поскольку, хотя в целом по стране советская власть утвердилась мирным путем, такие очаги противодействия, как Центральная Рада, Дон, оренбургское казачество и др., представляли очень серьезную потенциальную опасность.
Если говорить о начале крупномасштабной гражданской войны, то, по мнению В. И. Петрова, это середина февраля 1918 г., когда нападение кайзеровской Германии, Австро-Венгрии привело к резкой активизации антисоветских сил, к отторжению от страны огромного региона, от Балтики до Каспийского моря. Это война продолжалась до ноября 1920 г.
После этого, несмотря на крупные очаги вооруженной борьбы по всей стране (махновщина, антоновщина, интервенты на Дальнем Востоке и т. д. ), Россия получила возможность перехода от войны к миру. А Кронштадтский мятеж, который поставил советскую власть на край гибели, это уже элемент вооруженной борьбы при переходе от войны к миру, он открывает уже другой период нашей истории. Вопрос о «виновниках» гражданской войны научного интереса не представляет. «Виновата» история, стечение объективных трагических обстоятельств. И очень существенна в развязывании войны роль иностранного вмешательства. Этот вопрос, полагает В. И. Петров, весьма актуален.
В выступлении Е. Г. Гимпельсона (ИРИ) была высказана иная точка зрения. Февральская революция не привела к гражданской войне. Вплоть до Октября имели место эпизоды гражданской войны, а вот Октябрьская революция непосредственно вовлекла Россию в гражданскую войну, явилась ее началом и важнейшей предпосылкой ее дальнейшего развертывания. Именно Октябрьская революция, а не разгон Учредительного собрания, не «красный террор», не политика «военного коммунизма», как считают некоторые отечественные и зарубежные историки. Гражданская война у нас была неизбежна, потому что партия большевиков решила установить диктатуру пролетариата и с ее помощью вести страну по пути социализма. Это была основная причине гражданской войны, поскольку реализация идеи диктатуры пролетариата и строительства социализма в крестьянской стране неизбежно вызывала ответную негативную реакцию не только со стороны свергнутых правящих классов, но и значительной части крестьянства. В самой утопической идее диктатуры пролетариата, в использовании грубого насилия в отношении не только непролетарских классов и слоев общества, но и самого пролетариата, кроется потенциальная возможность гражданской войны. Эта идея исходит из раскола общества по социально-идеологическому принципу, деления его на «чистых» и «нечистых», по отношению к которым можно применять любые формы насилия, вплоть до массового террора.
В. Р. Копылов (ИРИ) отметил ряд противоречий в выступлении В. И. Петрова. Прежде всего, сказал он, что это за состояние общества, где проблемы решаются путем вооруженной борьбы? Совершенно очевидно, что это может происходить в условиях слабой власти, когда в обществе идет перманентная борьба за власть между различными социальными силами. Другое возражение касается оценки выступления Керенского — Краснова. Войска Краснова были последним резервом у Керенского, который планировал раньше, еще 23–24 октября, опереться и на другие части. В сентябре — октябре 1917 г. была возможность мирного перехода власти к Советам, но она не была реализована. Поэтому оставался только один путь
— гражданская война. А кто начнет — кадеты или большевики — это не главное, хотя первым начал 24 октября Керенский. Если бы он не начал первым, то большевики уже были готовы, а Ленин их решительно подталкивал. Если рассматривать эти проблемы вне контекста нашей истории, то мы их никогда не решим. Если исключить Октябрьскую революцию и начать с выступления Краснова
— Керенского, то это будет не понято нашими будущими читателями. Относительно проблем национализма и интернационализма в истории
гражданской войны. В ряде регионов — Украина, Закавказье — национальная идея временно одержала победу, но в целом по стране интернациональные идеи, в которых социально-классовые интересы доминировали над национальными, получили значительно большую поддержку в массах. То же самое происходило в революционном движении за рубежом, что в значительной степени повлияло на исход гражданской войны. Ведь к октябрю 1917 г. в России оказалось несколько миллионов иностранцев, в том числе и военнопленные, беженцы, выселенцы и т. д. Ведь достаточно было в январе 1918 г. польскому корпусу в Белоруссии поднять мятеж, как соотношение сил в этой республике резко изменилось. И таких примеров можно привести очень много. В заключение В. Р. Копылов подчеркнул, что из-за узкого, догматического социально-классового подхода к национальным проблемам многие реальные вопросы пpocто игнорировались.
В. П. Бутт (ИРИ) остановился на одной из важнейших проблем, которая фактически десятилетиями замалчивалась советской историографией, на идее мировой революции и ее последующей реализации большевиками и Коминтерном. Ведь большевики пошли на Октябрьский переворот в надежде на скорую мировую революцию, отсюда политика «военного коммунизма», война с Польшей, ожидание революции в Германии. Когда эти надежды не оправдались, то Ленин был вынужден ввести нэп.
Идея мировой революции во многом определяла политику большевиков и, по мнению В. П. Бутга, является одной из ключевых проблем истории гражданской войны. Известны неоднократные высказываний Ленина на эту тему, сейчас публикуются ранее засекреченные документы о финансовых делах Коминтерна. Если не смотреть на события периода гражданской войны через призму мировой революции, то многое в политике большевиков будет непонятно. В. П. Дмитренко (ИРИ) в полемической реплике обратил внимание на необходимость различать идею мировой революции и реальный процесс начавшейся мировой революции.
Затем В. П. Бутт коснулся аграрного вопроса в России, одного из самых запутанных в нашей истории. Российский крестьянин страдал не столько от малоземелья, имея в среднем по 5–7 дес. пашни на душу, сколько от низкой, средневековой культуры земледелия. Объективный анализ статистических данных показывает, что «черный передел» 1917–1918 гг. лишь на 5–10% увеличил крестьянские наделы за счет фактического уничтожения 20 тыс. помещичьих хозяйств, которые поставляли около половины товарного хлеба на рынок. Эти процессы в немалой степени содействовали стихийному развалу армии, расколу общества, дезорганизации экономики и ухудшению продовольственного снабжения и т. д.
В выступлении члена-корреспондента РАН А. П. Новосельцева (ИРИ) основное внимание было уделено научно-теоретическим аспектам проблемы и актуальности научно-практических исследований по истории и теории гражданских войн в общемировом контексте. В истории человечества насчитывается множество гражданских войн: от древнеримских до современных. Мы должны выработать самое общее понятие гражданской войны и тогда мы сможем его использовать для изучения не только событий семидесятилетней давности, но и для анализа и прогнозирования современных и будущих процессов. Сейчас среди историков развернулась дискуссия по поводу событий начала XVII в., которые часть исследователей считают первой гражданской войной в России. Необходимо выработать общие объективные критерии для идентификации процессов гражданской войны в обществе, в противоположность состоянию гражданского мира и переходному этапу, который условно можно назвать «ни войны, ни мира».
Л. М. Спирин отметил в своем выступлении, что главная задача «круглого стола» — сообща решить наиболее острые вопросы истории гражданской войны или хотя бы определить направления их разработки. Прежде всего надо решить, признаем ли мы право человека вмешиваться в исторический процесс или нет. Ведь основная вина большевиков состоит в том, что они увели Россию в исторический тупик, реализуя положения своей теории. Необходимо эти явления рассматривать конкретно-исторически, а не оценивать с вневременных, моральнонравственных позиций.
Взять вопрос, продолжил Л. М. Спирин, о диктатуре пролетариата. Мы должны высказать свое отношение, может ли класс, который составлял в стране значительное меньшинство, навязать свою волю, вплоть до использования насилия, большинству? А вопрос о соотношении между национальным и интернациональным имеет большое политическое значение. Раньше очень однобоко трактовали национальный вопрос, а проблемы национализма просто игнорировали. К чему это привело, говорить не приходится.
По мнению Л. М. Спирина, первая гражданская война, начавшись летом 1917 г., закончилась Октябрем и ее развязали большевики.
Вторая гражданская война началась с Октябрьской революции, прошла три этапа и закончилась в 1922 г. Первый этап — с октября 1917 г. до лета 1918 г., когда кардинальные преобразования, в том числе перераспределение собственности и укрепление власти, решались преимущественно невооруженным путем. Второй этап — с лета 1918-го до конца 1920 г., главный период, который у нас считают собственно гражданской войной, или большой гражданской войной. С 1921 г. начинается третий этап, самой настоящей гражданской войны, войны народной. Это — серия восстаний в Кронштадте, в Тамбовской губернии, в Сибири, на Украине, Северном Кавказе и т. д.
Дискуссия о начале гражданской войны, сказал В. П. Дмитренко, будет до тех пор бесплодной, пока мы не выработаем такое понятие «гражданская война», которое наиболее адекватно отразит ее связь с социальной революцией, с контрреволюцией, протекающими в насильственных формах. Ведь сам факт социальной революции говорит уже о наличии глубочайшего кризиса в обществе и его расколе как минимум на два враждебных лагеря, что мы наблюдаем в наиболее крупных масштабах в событиях 1917 г. Ведь не случайно в течение только одного года произошли две победоносные социальные революции. Если мы будем рассматривать гражданскую войну в контексте революционных процессов, то только тогда сможем понять ее реальное место и исторический смысл. Гражданская война — это апофеоз революции, когда революционные процессы доведены до высшего социального напряжения.
«Краткий курс», отметил В. П. Дмитренко, по сути, разделил нашу историю на ряд этапов: революция сама по себе, гражданская война, нэп и т. д. Альтернативная точка зрения рассматривает период революции и гражданской войны лишь как эпизод становления тоталитарной системы. Хотя сама эпоха гражданской войны, напомнил выступавший, не исчерпывается только этими двумя полярными точками зрения. Ведь в ходе гражданской войны происходили многогранные и неоднозначные процессы, массовые репрессии и террор тесно переплетались с мечтами миллионов людей, поверивших в новые рево люционные идеалы, а рядом жили десятки миллионов, озабоченных сугубо житейскими проблемами, но чья позиция в конечном итоге определила исход . борьбы между основными политическими группировками. Гражданская война была порождена глубоким социально-классовым, национально-религиозным, идейно-политическим и моральнонравственным расколом общества и довела этот раскол до крайней степени, когда он затронул личность, семью, коллектив, нации и народности, общество. Крайне подвижны были границы раскола общества, которые можно проследить только на уровне основных тенденций скачкообразных изменений массового сознания в широком диапазоне — от монархизма до анархизма.
Колебания крестьянства, отметил В. П. Дмитренко, сыграли решающую роль в динамике гражданской войны, как и различные национальные движения. Целый ряд этносов в ходе гражданской войны восстановил свою ранее утраченную государственность (Польша, Литва), а Финляндия, Эстония и Латвия впервые ее приобрели. Ведь не случайно позиция Пилсудского во многом способствовала разгрому войск Деникина и Врангеля Красной Армией. Гражданскую войну невозможно объяснить только действиями исторических личностей вроде Ленина, Троцкого, Колчака и др. или политикой различных организаций. Ее можно понять, только досконально исследовав феномен социальных революций — почему и как произошел спонтанный взрыв стихийных сил.
Сейчас модно во всех грехах, действительных и мнимых, обвинять исключительно большевиков, продолжил В. П. Дмитренко. Но разве они могли бы прийти к власти без определенной социальной поддержки, достаточно мощной и динамичной? Видно, массам на определенном этапе импонировали их лозунги, цели и задачи. А разве только национализация разрушила экономику России? Выходит, что до прихода к власти большевиков в России была процветающая рыночная экономика? А ведь во всех воевавших в первой мировой войне государствах экономика была под жестким государственным контролем, что обеспечивало ее мобилизацию на военные нужды. В Германии эта политика недаром получила официальное название «государственного социализма»; Великобритании, державепобедительнице, по словам Лео Ч. Монэ, успех в войне принесли мероприятия по национализации промышленности. Здесь у нас опять встает проблема терминов, слово «национализация» означает на Западе подчинение интересов собственников общегосударственным задачам и имеет очень многообразные формы, а не простое принудительное огосударствление конфискационного типа, как это было сделано у нас. То, что национализация, а точнее принудительная конфискация государством частных предприятий в России привела к сверхцентрализации управления российской Экономикой, уравнительности и натурализации, что в условиях гражданской войны окончательно парализовало промышленность, довольно очевидно. Поэтому выход из экономического тупика не случайно был найден на путях нэпа. Сейчас опять повторяется ситуация, аналогичная началу 20-х гг., когда в качестве панацеи влиятельные силы видят выход в разгосударствлении экономики, в ее приватизации, частичное осуществление которой 70 лет назад положило конец гражданской войне в России.
Ю. И. Игрицкий (ИНИОН РАН) остановился в своем выступлении на некоторых сущностных чертах и причинно-следственных связях гражданской войны в России. Есть некая алогичность в том, что о революциях, переходных стадиях и движениях спорят не только историки, но и философы, социологи, экономисты, а исследование войн (особенно гражданских войн) — удел преимущественно одних историков. Вероятно, это в немалой степени связано с тем, что гражданские войны воспринимаются в историческом сознании и народа,, и интеллектуальной элиты общества прежде всего как хроника вооруженных столкновений с победами и поражениями обеих сторон в борьбе за власть. Между тем гражданская война (как и любая война) — это сложнейший, Судьбоносный, предельно сжатый во времени социальный процесс с далеко идущими последствиями.
Такого подхода, как представляется, не хватало исследователям, особенно в нашей стране. Конечно, Ленин был прав, характеризуя гражданскую войну как наиболее острую форму классовой борьбы, но этого определения мало. В Большой. Советской Энциклопедии и Военном энциклопедическом словаре дается существенное уточнение: борьбы между классами и слоями, группами населения, но и такого уточнения недостаточно. Если мы откроем Международную энциклопедию общественных наук (США, 1968), то увидим, что там гражданская война трактуется как «конфликт внутри общества, вызванный попыткой захватить или сохранить власть и символы легитимности незаконными средствами». Весьма важно указание на двоякий источник конфликта — не только революционное посягательство на власть, но и отстаивание пошатнувшейся власти. Вместе с тем и в данном определении теряется историческая масштабность гражданских войн.
Термины «вооруженная борьба» и «военный конфликт» могут относиться к совершенно несоизмеримым по значимости событиям. Например, после Октябрьской революции и окончания первой мировой войны волна вооруженных восстаний прокатилась по Центральной и Восточной Европе (только в 1923 г. были крупные восстания в Германии, Болгарии, Польше), однако эти восстания не вылились в гражданские войны. В наше время вооруженные стычки постоянно возникают в многонациональных и многоконфессиональных государствах, но их спорадичность, разрозненность, «будничность» не позволяют применить к ним концептуальные категории гражданских войн.
В отличие от кратковременных и локальных конфликтов гражданские войны носят продолжительный и всеохватывающий характер (хотя относитель ность пространственно-временных факторов очевидна); они оказывают мас штабное немощное влияние на развитие наций, государств, обществ. Причинноследственная связь между сущностными чертами гражданской войны и ее долгосрочными результатами особенно заметна на примере событий 1918–1920-х гг. в России. Эти события повлекли за собой:
— огромную социальную перетряску и демографическую деформацию;
— разрыв экономических связей и колоссальную хозяйственную разруху;
— изменение психологии, менталитета широких слоев населения. На последнем факторе наши исследователи вообще останавливались мало, ограничиваясь недиалектичным, односторонним, небесспорным утверждением: народ поддержал советскую власть. Да, в целом поддержал, но научное исследование (неважно, с марксистских или немарксистских позиций) не имеет права ограничиваться рассмотрением народа (населения, нации, общества) в целом, не изучая самым тщательным образом социальное поведение и политическую ангажированность (или неангажированность) отдельных слоев, групп, категорий. Здесь российским историкам следует обратить внимание на работы ряда зарубежных россиеведов (Р. Такера, Ш. Фитцпатрик, Р. Петибриджа и др. ), начавших в последние полтора-два десятилетия рассматривать гражданскую войну в России в социокультурном и социально-психологическом ракурсах.
С точки зрения влияния гражданской войны в России на все аспекты жизнедеятельности общества, она вместе с политикой военного коммунизма (этот тандем неразделим) выступает как определяющий фактор — этап в развитии советского общества с гораздо более глубокими и многоплановыми последствиями, чем представлялось раньше. Независимо от того, насколько глубоко корни сталинизма уходили в ленинизм и марксизм, условия и опыт гражданской войны решающим образом повлияли на политическую культуру большевизма: свертывание внутрипартийной демократии; восприятие не только верхушкой партии, но и широкой партийной массой (включая новых членов) установки на методы принуждения и насилия в достижении политических целей; опору партии на люмпенизированные слои населения. Все это подготовило почву для усиления репрессивных элементов в государственной политике, для становления сталинизма и «второго издания» военного коммунизма после короткой нэповской передышки.
В логической цепочке «ленинизм — революция — гражданская война сталинизм» важны связи не только между третьим и четвертым звеном, но также между первым, вторым и третьим.
Революции всегда чреваты гражданскими войнами — это аксиома. Вместе с тем история знает революции, протекавшие и завершившиеся относительно мирно: младотурецкая революция 1908 г., июльская революция 1952 г. в Египте, апрельская революция 1974 г. в Португалии и др. Следовательно, важнейшая проблема, еще недостаточно изученная исследователями-причинно—
следственная связь между политическими переворотами, более растянутыми по времени социальными революциями, радикальными экокомическими
реформами, с одной стороны, и условиями, потенциями перерастания ненасильственных общественных конфликтов в момент их кульминации в вооруженные конфликты. В XX в. монархии уходили со сцены, как правило, без массовых кровопролитий: там, где они полностью исчерпывали свою консолидирующую, традиционалистскую роль и с очевидностью вставали на пути модернизации своих обществ, сторонников у них находилось не так уж много. В России специфика состояла в том, что именно Февральская революция создала условия для дальнейшей политической и социально-экономической дезинтеграции, возникновения вакуума власти и глубочайшего общенационального кризиса. Вместе с крахом династии Романовых начал обваливаться еще достаточно сильный традиционалистский строй, имевший немало сторонников в правящей элите. В обстановке вакуума власти гражданская война могла вспыхнуть в любой момент, о чем свидетельствуют волнения в армии, июльские дни и мятеж Корнилова. Парадоксально, но именно первая мировая война, без которой не произошло бы Февральской революции, весной — летом 1917 г. еще служила интегрирующим фактором для немалой части населения и во всяком случае удерживала солдат, в окопах. Однако она же и раскалывала общество. Она же сформировала почти двухмиллионную армию дезертиров и вооружила народ, дав тот горючий материал, без которого не развязываются гражданские войны. Иными словами, без Первой мировой войны не было бы Февраля, без Февраля не было бы Октября.
Под таким углом зрения обвинять большевиков в том, что они единственно виноваты в разрухе и кровопролитии 1917–1920 гг., бессмысленно. Большевики внесли свою, мощную долю в разваливание старого режима, но объективные условия для этого были созданы не ими. Другое дело, что большевики доктринерски, психологически и эмпирически были готовы к масштабному использованию насилия даже тогда, когда его можно было попытаться избежать. В ленинских «Апрельских тезисах» (как и в ряде других работ) был доведен до логической крайности парадокс целей и средств, присутствующий во всякой насильственной революции: благородная цель, сулящая в идеале гражданский мир и национальное процветание, достигается через насилие и кровь. Во имя прекращения мировой бойни и спасения жизней трудящихся предлагалось обратить оружие против собственных властей, превратив тем самым межгосударственную войну в гражданскую. Конечно, Ленин рассчитывал на то, что сам разворот пушек на «свои» дворцы побудит последних капитулировать (как вообще он искал по возможности мирных путей к власти), но задумывался ли он когда-либо до Октября о перспективе и цене возможной долголетней борьбы за власть? Об этом трудно судить: в 1917 г. Ленин, как правило, мыслил сиюминутными категориями. После же взятия власти ни Ленин, ни его соратники за некоторым исключением не были готовы поступиться ею лишь из абстрактных соображений гуманности. В самом начале правления по крайней мере дважды — в ходе переговоров с меньшевиками и эсерами по инициативе Викжеля, а также в момент открытия Учредительного собрания — они не использовали всех возможностей маневра для создания коалиционного правительства, стоящего на платформе Советов. Военный путь решения политических вопросов (сохранение своей власти прежде всего) казался им, в отличие от ситуации сентября — октября
1917 г., не только единственно реальным, но и предпочтительным. Заявляя, что пока существует Каледин и раздаются призывы в поддержку Учредительного собрания, «мы гражданской войны не избегнем» (ПСС, т. 35, с. 242), Ленин, по существу, уже предвкушал гражданскую войну. Из ростков этой непреклонности родился воинственный узкоклассовый менталитет, расцветший в конце лета — осенью
1918 г. и воплотившийся в тех проявлениях «красного террора» (массовые расстрелы, децимации, взятие заложников), когда огонь стал вестись в прямом и переносном смысле не по мишеням, а по площадям.
В какой мере воинственный менталитет большевиков дополнялся ростом агрессивных элементов в психологии широких российских масс, истерзанных мировой войной и имевших в руках оружие, — или, наоборот, в какой мере массы были готовы к восприятию большевистских идей классовой непримиримости? Точного ответа на этот вопрос нет; впрочем, до сих пор никто из отечественных исследователей его и не искал.
Дискуссии о времени начала гражданской войны будут, вероятно, продолжаться долго, ибо в пользу практически всех предлагаемых вариантов можно обнаружить известное число аргументов. Однако смущает, что цепочка предлагаемых дат приобрела импульс тянуться все глубже и глубже в историческую ретроспекцию: осень 1918 г. — лето 1918 г. — весна 1918 г. — разгон Учредительного собрания — мятеж Каледина — Октябрь 1917 г. — август 1917 г. — Февральская революция — революционная ситуация начала XX в. и первая российская революция... Наверное, уже рождаются и более ранние варианты. Такой разброс мнений, однако, скорее подкрепляет, чем ослабляет позиции тех историков, которые сошлись на устойчивой точке зрения, что масштабное и непрерывное противостояние «красных» и «белых» армий, превратившее ведение войны в задачу номер один для советской власти, сложилось с осени 1918 г.
В данной точке зрения резона, как представляется, больше, чем в других. Однако она непременно должна содержать преамбулу: была цепочка предпосылок и событийных прелюдий гражданской войны в России, и вот она-то включала все те события и вехи истории, которые разным исследователям кажутся началом самой гражданской войны. И снова неумолимо встает вопрос о комплексном изучении причинно-следственных, связей всех социальных, политических, экономических, социально-психологических процессов в России XX в., которое помогло бы ответить на вопросы, почему страна, пережившая в 1905–1907 гг. первую революцию и далекая от революции на начальном этапе мировой войны, на заключительном ее этапе так быстро вкатилась в полосу политических и социальных катаклизмов и хаоса.
Отвечая на вопрос, почему, породив революцию и гражданскую войну в России, первая мировая война не вызвала серии крупномасштабных гражданских войн в других воевавших странах, Ю. И. Игрицкий сказал, что эти страны оказались в различных ситуациях: Франция, Великобритания и США — державы-победительницы, которые в определенной степени могли контролировать ситуацию в Европе, содействовав демократизации Германии; Австро-Венгрия и Османская империя распались на ряд независимых национальных государств.
Известна ленинская оценка гражданской войны как вооруженной формы классовой борьбы, сказал в своем выступлении А. И. Зевелев, но этот классообразующий принцип, кстати, не единственный, не позволял в должной мере раскрыть суть гражданской войны как вооруженной борьбы различных политических сил за власть, оставлял в тени национально-религиозные, нравственно-этические, региональные и иные аспекты этой комплексной проб лемы.
Несомненно, продолжал А. И. Зевелев, что истоки гражданской войны порождены империалистической войной, поэтому начальный период гражданской войны в масштабах всей страны необходимо отнести к Февральскомартовской революции, когда вооруженным путем был сметен царский режим. В региональном аспекте восстание 1916 г. в Средней Азии и Казахстане уже являлось одной из важных вех, если не эпизодом начала гражданской войны. Поэтому необходимо провести исследования конкретных событий в каждом регионе страны, критически пересмотреть многие положения Ленина относительно характера и сущности тех процессов, которые обусловили общий ход гражданской войны в России, но без того негативистского перехлеста, с которым выступают наши публицисты, взваливая всю полноту исторической ответственности исключительно на большевиков. Да и сама постановка вопроса «КТО ВИНОВАТ?» является с научной точки зрения некорректной, поскольку содержит в зависимости от политической симпатии или антипатии готовый ответ: красные или белые, большевики или меньшевики и т. д. Кстати, это давняя традиция, подчеркнул А. И. Зевелев, Связка из этих двух сакраментальных вопросов: «КТО ВИНОВАТ?» и «ЧТО ДЕЛАТЬ?» — вот уже с середины прошлого века находилась в центре внимания российской интеллигенции. А если перевернуть эти положения: «КТО ПРАВ?» и «ЧТО НЕ НАДО ДЕЛАТЬ?» и попробовать с этих позиций дать оценку нашей истории, совершить, образно говоря, поиск не только исторических «злодеев», но и «праведников»?
Перманентный поиск «врага», внутреннего или внешнего, сказал в заключение А. И. Зевелев, как мы прекрасно знаем, уже не раз приводил наше общество к трагедии, что показывает и сама история гражданской войны. У красных были виноваты белые, у белых — красные и т. д., а в общем итоге проиграли все. Виноваты и победители, и побежденные. Сейчас многие фонды рассекречиваются, и мы имеем прекрасную возможность документально исследовать, как зарождалось и развивалось белое движение и чем оно закончилось.
В выступлении Г. 3. Иоффе (ИРИ) было выражено несогласие с мнением о некорректности постановки вопроса «КТО ВИНОВАТ?», хотя этот вопрос реально существует в обществе. Начало гражданской войны — это сложный, многоаспектный и неоднозначный процесс, имеющий глубокие исторические корни. Но если считать началом гражданской войны Февраль, то не с тем же ли правом можно считать таковым и события 1905–1907 гг. ? Ведь тогда мы тоже наблюдаем многочисленные восстания. С этой позиции выходит, что Россия чуть ли не перманентно находилась в состоянии гражданской войны, что. конечно, неверно. Ю. А. Поляков возразил выступающему: революция 1905–1907 гг. не решила в течение двух лет вопроса о власти, а Февральско-мартовская революция смела царский режим в течение недели в ходе массового вооруженного восстания, установив двоевластие. Это принципиальное отличие.
Далее Г. 3. Иоффе подчеркнул, что нам надо пересмотреть наши канонические представления о том, будто самодержавие было свергнуто вооруженным путем уже 27 февраля 1917 г. Это не день победы Февральской революции. 26 февраля восстание в Петрограде пошло на спад, а Николай II начал борьбу с революцией только 28 февраля. И власть он уступил в результате давления группы думских деятелей, поддержанных верхушкой командования русской армии. «Массы» не знали, что происходит на политическом Олимпе. Вопреки распространенному мнению о том, что вектор борьбы шел снизу, было, скорее, наоборот. Ожесточенная борьба за власть между политическим руководством различных партий и движений привела к гражданской войне. Вспомним определение Астрова: «Ни красные и ни белые не затронули народной души». Отсюда и миллионные массы дезертиров с обеих сторон. Гражданская война была результатом борьбы за власть, развязанной политическими структурами.
Если подходить к проблеме конкретно-исторически, а не теоретико-методологически, то следует признать, подчеркнул Г. 3. Иоффе, что решающий шаг сделал Октябрь, а народ вместо ожидаемого мира получил многолетнюю гражданскую войну.
А. И. Зевелев: Выходит, что свержение царя произошло в результате заговора кучки людей, а не явилось отражением сложных, многоплановых процессов в обществе? А то, что Октябрь — главный источник гражданской войны, это точка зрения всех тех, кто после ее окончания был вынужден оказаться за рубежом?
Реплика с мест: Или кто хочет за рубеж.
Г. 3. Иоффе: На постоянное жительство или в командировку за государственный счет? Конечно, без событий в Петрограде отречение царя было невозможным. Политические деятели действовали по обстоятельствам, чтобы вырвать уступки, но страх перед революционной анархией вынудил их пожертвовать монархией в надежде сохранить хотя бы хрупкий гражданский мир.
В выступлении В. О. Дайнеса (Институт военной истории) был поставлен ряд вопросов. Во-первых, надо решить, что мы будем исследовать в серии «Очерков» — гражданскую войну в России или Россию в период гражданской войны? Второй подход более предпочтителен, поскольку сможет вывести нас на фундаментальное осмысление всей последующей истории нашего общества, существенно расширит наши представления о нем.
Во-вторых, не надо вставать при оценке ситуации на сторону ни белых, ни красных, а подойти спокойно, без эмоций. Взять, к примеру, вопрос о развале и гибели русской армии. Кто был инициатором этого движения, члены какой партии проводили пораженческую пропаганду? И на какие деньги эта пропаганда велась? Ведь на издание десятков убыточных газет, сотен бездоходных брошюр, тысяч листовок не хватило бы никаких партийных взносов. Только одна партия — большевики — проводила эту работу. Хотя до сих пор у нас нет правдивой книги о развале самой крупной в годы первой мировой войны русской армии. А какую армию создали большевики? Если взять организационную структуру Красной Армии, ее социальный состав, то они практически воссоздали царскую армию, где была значительно усилена роль репрессивно-политического аппарата в виде особых и политотделов, которые пронизывали все армейские структуры, вплоть до рот и взводов. А взять проблему добровольчества и принудительного набора в Красную Армию? Массового дезертирства и роль заградотрядов? Все это требует всестороннего и объективного исследования, как и другие проблемы военного строительства.
Мы должны, сказал А. Г. Кавтарадзе (ИРИ), сосредоточить основные усилия на том, чтобы показать, какие реальные процессы проходили в стране в этот переходный период, к каким социальным издержкам они привели, что явилось их движущей силой и каковы были их последующие результаты. Если мы выполним эту задачу и напишем правдивый труд, то читатель сам, без нашей подсказки, определит, кто виноват, а кто прав в какой период гражданской войны больше или меньше; и самое главное, расширит круг поиска субъективных причин гражданской войны, вырвется наконец из дихотомии — «белые — красные». Ведь односторонний взгляд на эту проблему в рамках формальной логики предполагает только два взаимоисключающих ответа: или белые, или красные, если не белые, то красные, и наоборот. Некоторые исследователи расширили эту формулу: и белые, и красные, позаимствовав ее у Достоевского, который считал, что в мерзостях жизни виноваты все. Но с тем же основанием можно считать, что никто не виноват, а виноваты история, география, объективные обстоятельства, историческое время и т. д. Их роль тоже необходимо учитывать, но не абсолютизировать. Несомненно, надо учитывать роль в генезисе гражданской войны и других социальных сил, в том числе и зарубежных. Но делать это надо с исключительной тщательностью, на основе объективного анализа всей совокупности исторических фактов. Взять, например, роль интеллигенции, состоящей из самых разнородных элементов общества и слоев — офицерства, бюрократии, лиц свободных профессий, служащих и т. д. и т. п. Ведь практически вся партийногосударственная верхушка российского общества, ее политическая элита, состояла, как это принято сейчас говорить, из лиц интеллигентных профессий или имеющих достаточно высокий образовательный уровень. И таких проблем достаточно много. На все эти вопросы мы должны попытаться дать если уж не исчерпывающие, то хотя бы удовлетворительные ответы. Л. М. Спирин поднял проблему территориальных рамок исследования, уточнения исторических, юридических, фактических, этнографических, географических границ России. Сейчас у историков ближнего зарубежья, сказал он, доминируют следующие взгляды: никакой гражданской войны у нас не было, а пришли русские большевики и силой навязали нам тоталитарный строй. Например, в Азербайджане принят документ Верховным меджлисом Народного фронта, в котором отмечается, что созданная 74 года назад Азербайджанская демократическая республика была первой действительно демократической в восточном мире. До вторжения большевиков она просуществовала всего 23 месяца, но успела сыграть исключительную роль в судьбе
азербайджанского народа, в формировании идеологии мусаватизма. Этот вопрос имеет не только политическое, но и большое научное значение, и по нему нам надо определиться.
Выступление Спирина было дополнено репликой В. Е. Полетаева. Сегодня большевиков считают оккупантами, а походы войск Антанты и ее союзников — освободительными. Необходимо с научных, а не с партийно-идеологаческих позиций дать оценку этим явлениям.
Зарубежная историография революций и гражданской войны, отметил в своем выступлении В. П. Наумов (Фонд Горбачева), тоже была предельно идеологизированной, социологизированной и политизированной. Поэтому в поисках нового подхода мы не можем идти путем механического соединения этих двух диаметрально противоположных историографических тенденций, чтобы не впасть в эклектичность. Тем не менее и западная, и советская историографии при всех своих известных недостатках имеют солидные наработки, содержащие определенную научно-информационную ценность. Взять проблему участия рабочих в событиях гражданской войны. Где они были во время Октябрьской революции? У Колчака из ижевских и воткинских рабочих были сформированы целые дивизии, которые успешно действовали в боях против Красной Армии. А взять проблему отношения армии к политическим событиям 1917 г. Почему она индифферентно отнеслась к свержению царизма? Какие социальные изменения произошли в офицерском корпусе, который во время войны пополнялся преимущественно не из дворянских слоев общества? А проблема Октября? Если это был просто государственный переворот, как об этом говорили сами его организаторы, совершить который не представляло особого труда, ибо Временное правительство осталось фактически без защитников, то триумфальное шествие советской власти есть не что иное, как катастрофический обвал старых государственных структур. Если же против Октября выступили целые социальные слои — крестьяне и интеллигенция, то тогда это событие явилось началом гражданской войны.
По мнению В. П. Наумова, определение конкретной даты гражданской войны является пустым делом и проявлением догматизма в мышлении. Бесспорно, что в период гражданской войны основным аргументом в политическом споре являлась военная сила, что и было в 1918–1920 гг. Этот подход, подчеркнул он, может дать ответы на другие нерешенные проблемы истории гражданской войны.
Л. М. Гаврилов (ИРИ) посвятил свое выступление роли военного фактора в генезисе и начале гражданской войны в России.
В ходе первой мировой войны Россия одна в течение 3, 5 лет удерживала огромный, от Балтики до Ирана, протяженностью около 2 тыс. км Восточный театр военных действий. На этом фронте, по подсчетам генерала А. И. Деникина, было сосредоточено около 45–50% объединенных вооруженных сил Австро-Венгерской, Германской и Османской империй. Примерно столько же сил стран Четверного союза приходилось на 400-километровый Западный фронт, от Ла Манша до Швейцарии, чью боеспособность обеспечивали объединенные силы Британской империи, Франции и с 1917 г. — США. Их совместный военно-экономический потенциал как минимум в 5 раз превосходил российский.
Для обеспечения функционирования Восточного театра военных действий России пришлось за годы войны привлечь свыше 15 млн. солдат, около 3 млн. человек было занято в многочисленных полувоенных организациях, обеспечивавших нужды армии и флота, что суммарно превосходило общую численность британской и французской армий. Вооруженные силы России в 1917 г. сконцентрировали в своих рядах наиболее трудоспособную, активную мужскую часть населения в возрасте от 20 до 40 лет, представлявшую все основные социальные группы и слои российского общества, цвет нации. В составе вооруженных сил накануне Февраля насчитывалось около 10 млн. солдат, из которых 7, 2 млн. находилось в рядах действующей армии. В ходе ожесточенных боевых действий за 2, 5 года около 5 млн. солдат из общего числа мобилизованных и кадрового состава армии были убиты в бою, умерли от ран в госпиталях, попали в плен, дезертировали или были списаны по ранению. То есть почти каждый третий! Огромные потери, которые суммарно в 2 раза превосходили английские, французские и германские показатели, были не случайны. Так русский солдат своей кровью компенсировал технико-экономическую отсталость России, ее неготовность участвовать длительное время в широкомасштабной войне.
Состояние вооруженных сил, их боеготовность и материально-техническое обеспечение наглядным образом отражали кризисное состояние российской экономики. Приведу несколько обобщающих сравнений. По уровню обеспечения на 10 тыс. солдат новейшими видами вооружений — пулеметами, скорострельными артиллерийскими системами, аэропланами, бронеавтомобилями, танками — и снабжения патронами и снарядами русская армия была в 5–15 раз обеспечена хуже, чем ее западные союзники и противники. Аналогичным образом обстояли дела и с интендантским снабжением, но особенно плохо — с продовольственным и вещевым обеспечением. Уже в 1916 г. в действующей армии были введены «мясопустые» дни. Сегодня, когда наши читатели приходят в умиление от состава суточного пищевого рациона солдата царской армии, которому было положено{3}/4 фунта мяса или рыбы, они не представляют, что это было вызвано не любовью «царя-батюшки» к «бравым солдатушкам», а потребностью тяжелой солдатской службы, когда вес солдатской амуниции с винтовкой, полным боевым снаряжением, скаткой и т. д. достигал двух пудов при выполнении соответствующих уставных нормативов. Солдаты были приравнены к лицам, занятым тяжелым физическим трудом, а калорийность их пищевого рациона составляла 5–6 тыс. калорий.
Кризис снабжения русской армии объясняется и крайне слабым уровнем транспортного обслуживания. Лишь семь железнодорожных веток «питали» Восточный фронт, в то время как Западный — в 2 раза больше, т. е. плотность железнодорожного обеспечения у союзников была на порядок выше!
Если проанализировать источники по данной проблеме, то мы четко увидим стойкую тенденцию к катастрофическому ухудшению всех видов снабжения, которые, даже по официальным данным, т. е. без учета воровства, разбазаривания, головотяпства, халатности и т. д. составляли 30–60% от потребности армии в мирное время. На этот счет можно привести массу фактов, от анекдотических, как приказ командующего Северного фронта об отстреле зайцев для солдатского питания, до трагических, когда голодные солдаты занимались мародерством гражданского населения, положив начало печально знаменитой практике «самоснабжения» периода гражданской войны.
Огромные потери русской армии кардинальным образом изменили социально-политическую ситуацию в ней. Во-первых, огромные массы людей, прежде всего крестьян (80%), рабочих (10%) и других слоев населения получили прямой доступ к оружию, приобрели жестокий опыт войны и соответствующую «фронтовую» психологию. Во-вторых, был выбит практически почти весь состав кадровой армии и запаса 1-й категории, на которые выпала вся тяжесть боев 1914–1916 гг., а им на смену пришли запасные 2-й и 3-й очереди и ратники 1-го и 2-го разрядов, ограниченно годные к боевой службе и не стремившиеся сложить свои головы за непонятные им чужие интересы. Достаточно почитать сводки военной цензуры о настроении солдат. Но наибольшие потери пришлись на элитные гвардейские и лейб-гвардейские части и казаков, кадровый офицерский и унтер-офицерский состав, составляющие костяк русской армии. Их заменили прапорщики военного времени и офицеры запаса. Тем самым царский режим практически лишился своей главной опоры — армии.
От позиции многомиллионной солдатской массы, представлявшей наиболее активную, вооруженную часть обездоленных и угнетенных слоев российского общества — крестьян и рабочих, до крайних пределов ожесточенных своим положением и представлявших потенциал огромной социальной силы, зависел ход социальной революции, принявшей с самого начала, в феврале — марте 1917 г., форму вооруженного восстания.
Революционный подъем, когда массы, в том числе и солдатские, еще питали надежду на демократический путь решения острейших противоречий, буквально за считанные недели перерос в углубляющийся кризис доверия к власти, логичным исходом которого стало массовое активное участие солдат в Октябрьской революции, что и обеспечило в конечном итоге ее успех.
Без всякого преувеличения можно сказать, что в мировой истории не было еще социальных революций и гражданских войн, в исходе которых «военный фактор» сыграл бы такую решающую роль, как это имело место в России в 1917–1922 гг. В заключительном слове Ю. А. Поляков подвел итоги обсуждения проблем истории гражданской войны в России, проведенного на заседаниях «круглого стола».
Гражданская война, сказал он, это такая тема, которую нужно рассматривать остро, глубоко и взвешенно, потому что речь идет не просто о минувших днях. Память о гражданской войне и революции навсегда вошла в народное сознание, стала неотъемлемой частью общенационального сознания. Поэтому на историков ложится очень большая ответственность. Это одна из тех проблем, которые наше общество волнуют и будут волновать не только потому, что возникают аналогии с современным положением. (Не дай бог, чтобы подобные аналогии получили действительное подтверждение. ) Но и потому, что гражданская война, хотя и гремела 70 лет назад, но память о ней не выветрилась, а переходит из поколения в поколение.
Что такое гражданская война? Мы сегодня об этом спорим. А. П. Новосельцев напомнил, что и в Древнем Риме были гражданские войны. Но у нас идет разговор о гражданской войне в России. Гражданские войны в разных странах и в разное время не похожи друг на друга. Какие-то общие черты есть, но отличий, на мой взгляд, еще больше. Поэтому представляется, что необходимо давать не общее определение — что такое гражданская война, а говорить о гражданской войне в определенное время, в определенной стране.
Ныне очень распространено мнение о том, что революция, гражданская война нарушили естественный ход истории. Но что такое естественный исторический ход? Или существует искусственный, неестественный, внеисторический путь развития? И можно ли вообще представить историю человечества без тех или иных форм насилия?
Закономерность развития человечества, видимо, и состоит в сочетании мира и войны, революций и контрреволюций, эволюции и инволюции. Революция и гражданская война в России — не исключение, а подтверждение общего в процессе мировой истории. Может быть только сейчас, когда человечество накопило невиданные ранее арсеналы оружия массового уничтожения, развитие пойдет иначе?
В заключение Ю. А. Поляков поблагодарил участников дискуссии, пожелал новых плодотворных успехов в решении проблем истории гражданской войны в России.