Устная история как одно из направлений изучения прошлого довольно давно удерживает стабильные позиции в исторической науке. Все больше историков обращаются к сбору устных историй и их дальнейшей интерпретации для изучения различных аспектов социальной и политической истории общества. В устноисторических исследованиях на первый план выходит субъективный опыт отдельного человека, через который формируется историческая память. Важным становится понимание того, как преломляется оценка событий отдельными людьми, особенно в экстремальных условиях1. Наиболее часто историки в России используют устную историю при изучении ключевого события национальной истории XX века — Второй мировой войны (в памяти соотечественников эта война продолжает существовать как Великая Отечественная). Ежегодно к годовщине Победы в войне в регионах страны публикуются сборники воспоминаний ветеранов войны, работников тыла, жителей оккупированной территории, «детей» войны2. Рассказы еще живых свидетелей Второй мировой войны становятся важным источником по реконструкции военной повседневности.

Значительным резервом для устной истории становится тема Великой Отечественной войны. Долгое время в историографии господствовала единая концепция о войне. Не отрицая положительные стороны обширной советской историографии о войне, [90] необходимо признать, что за достаточно политизированным построением картины событий и сражений терялся человек. Между тем современная историографическая ситуация и в нашей стране, и в мире в целом характеризуется интересом к так называемому «молчаливому большинству».

С течением времени меняются формы передачи памяти о войне. Сегодня еще есть возможность поговорить с очевидцами событий и составить собственное представление о них. В последующем исследователям останутся только книги, письменные источники, видео — и фотоматериалы. Остается фактически последний шанс спросить тех реальных участников войны, оккупации, движения сопротивления, которые уже тогда могли составить собственное мнение о войне.

Особенности устно-исторических нарративов

Современное историческое знание в России находится под сильным воздействием мировой гуманитаристики, которая постепенно отходит от линейных, стадиальных теорий исторического процесса, воплощенных в глобальных национально-государственных метанарративах, к культурологически ориентированному знанию3. В то же время изменение отечественной историографической традиции в значительной мере объясняется и изменением социокультурной ситуации в стране, в частности, распадом единой государственной идеологии.

Сказалось и постмодернистское влияние на историографию, которое содействовало фрагментации исторического знания, потере представлений об однородности в отношении исторического развития. Анализируя современное состояние как в сфере исторического познания, так и социокультурной ситуации в целом, авторы разных стран обнаруживают сходные взгляды и идеи4. Постмодерн, по выражению Дж.Тоша, отличает нарастающее разочарование в глобальных историко-теоретических построениях, не устраивающих общество5. Ж.-Ф. Лиотар наиболее существенной чертой современного состояния постмодерна называет недоверие в отношении «метарассказов»6.

Вместе с критикой прежде накопленного знания появляются попытки новой интерпретации исторической реальности, в частности, с позиции местной, локальной истории. Позитивная программа постмодерна, по мнению З. Баумана, характеризуется переходом «от законодательного разума к интерпретирующему». Если «законодательный разум» стремится захватить право на монолог, то «интерпретирующий разум» — участвует в диалоге с познаваемым субъектом7.

Постмодерн заменил существовавшие ранее представления о едином историческом пространстве, сама картина мира становится необычайно разнообразной. Еще К. Ясперс замечал, что история не завершена и таит в себе бесконечные возможности и новые факты открывают в прошлом «не замеченную нами раньше истину»8. События и детали, прежде рассматриваемые как несущественные, обретают первостепенное значение и, наоборот, ранее значимые уходят в тень.

Устные свидетельства изначально субъективны9. В этом состоит их особенность и главное достоинство, открывающие возможности приблизиться к осмыслению людьми своей истории, повседневной жизни, выявлять особенности менталитета. Другие виды источников, зачастую создаваемые разного рода чиновниками, делопроизводителями пишутся с позиции государства, и человек в них остается объектом приложения его властных полномочий.

В перспективах исследовательского поля устной истории открывается значительная роль исследователя. Изначально историк принимает решение о проведении интервью, полученная информация во многом зависит от возникшего диалога, доверительности, гибкости исследователя. Всем известно, что «слово не воробей» и дважды услышать от человека информацию в неизменном виде невозможно. Даже два разных интервьюера могут у одного человека получить разную информацию.

Формирование в последней трети ХХ веке принципиально новых полей исторического знания под влиянием лингвистического и культурного поворотов имело широкие последствия. Некоторые из новых исследовательских полей институционально оформились под их влиянием: историческая антропология с историей ментальностей и историей повседневности, историческая культурология, интеллектуальная история, новая биографика, микроистория и новая локальная история и др. Понимание культурного [91] многообразия мира стало условием новой интеграции в науке. Интеграции в широком понимании, как в сфере науки, так и в сфере научного сообщества.

Качественный подход в социологии включает в себя несколько техник: обоснованную теорию, этнографию, историю жизни, конверсационный анализ. Некоторые более специфические техники применяются к более частным темам. Придавая первостепенное значение историческому контексту событий, «качественники» используют теорию для критики социальных условий и вскрывают глубинные структуры социальных отношений. Поэтому они анализируют субъективные значения, метафоры, символы, специфические случаи, которые не поддаются прямому измерению путем приписывания числовых значений. Жесты, взгляды, атмосфера, приказы — все это приобретает особую значимость10.

Ученые — социальные конструктивисты (П. Бергер, Н. Лукман11, И. Гофман12, К. Уэст, Д. Зиммерман13) анализируют «социальные факты» как продукты дискурсивных практик. Соответственно предметом анализа становятся системы репрезентаций, социальные и материальные практики, дискурсивные стратегии, идеологические эффекты14.

Социологи Е. Здравомыслова и А. Темкина при анализе материалов биографического интервью используют методику «анализа категоризации». Смысл методики заключается в исследовании того, как в текстах «производятся» описания повседневности, доступные для понимания. Описывая что-либо, индивиды используют категории, имеющие интерсубъективный смысл и поэтому обеспечивающие возможности понимания в рамках данной культуры15. Текст интервью, таким образом, представляет собой нарратив, содержащий категории, посредством которых индивид описывает социальные взаимодействия в конкретном поле исследования.

Субъективный опыт отдельного человека, через который формируется историческая память, возможность уловить формирование его самосознания, понять, как преломляется оценка событий отдельными людьми, особенно в экстремальных условиях, — главное в устных исследованиях16. Молодому поколению сложнее составить себе впечатление о войне. Анкетирование современного поколения студентов показало, как высоко они оценивают значимость подобного рода работ.

Представляется, что устная история обладает мощным потенциалом гражданственности. В ходе интервью происходит встреча двух поколений. Старшее поколение радо наблюдать у молодых интерес к их прошлому. Практически ни один из тех ветеранов, которому предложили своими воспоминаниями содействовать реализации проекта, не отказался дать интервью. Более того, они благодарили за внимание к ним. Представители старшего поколения вспоминают свою молодость, проводят ассоциации с интервьюерами, и уважительное отношение студентов к их жизненному опыту позволяет им обрести чувство собственного достоинства и уверенность в будущем нашей страны и культуры17. Таким образом, устная история соединяет прошлое и будущее, прослеживает преемственность поколений. Реконструкции истории становятся плодом совместных усилий, и молодое поколение прислушивается к голосу старших.

Осознание событий своей жизни, своего поколения, окружающего социума у человека происходит постоянно. По мнению М. Фриша, чем дальше по времени устные свидетельства отстоят от самих событий, тем больше хранят меняющееся соотношение самих воспоминаний и обобщений, рефлексии, суждений об историческом прошлом и конкретных данных, связанных с личностью18. Действительно, устная история показывает, как меняется оценка людьми событийного ряда в зависимости от времени, общественной ситуации, позволяет наблюдать, как одни трактовки событий подавляются, а другие начинают доминировать. Духовный мир человека, его ценности, традиции, стереотипы, страхи, надежды (реализованные и погибшие) открываются посредством опросов информантов. Это ценнейшие источники по культуре общества.

Исследования последних лет показали, что многие вопросы, стоящие сейчас перед специалистами в области устной истории, актуальны и для других областей гуманитарных наук: истории, антропологии, социологии, фольклористики. Если исторические исследования используют устные воспоминания для изучения человека в прошлом, то качественная социология прибегает к нарративу для анализа социальных проблем настоящего. Выходит, что меняется лишь предмет исследования у историков, антропологов, фольклористов, социологов. Устная история в настоящее время становится все более социально ориентированной областью истории, которая как методологически, так и концептуально дает представление о новых перспективах социального познания. Сейчас [92] устная история имеет все основания считаться междисциплинарной практикой, позволяющей извлекать информацию из устных источников.

Задачи критического дискурс-анализа в устно-исторических исследованиях о Второй мировой войне

На западе исследователи разных форм социальной действительности уже длительное время используют методологию критического дискурс-анализа. Задача дискурс-аналитиков — изучить связь между дискурсом и реальностью. Дискурсы реализуются с помощью различных текстов, хотя они существуют вне конкретных текстов, которые их составляют19.

Дискурс-анализ направлен на изучение того, как создаются социально произведенные идеи и объекты, составляющие социальный мир, и как они поддерживаются и актуализируются во временном аспекте. По мнению европейских дикурс-аналитиков, этот метод направлен на изучение способов производства социальной реальности, в то время как другие качественные методологии работают на понимание и интерпретацию ее как данности. Таким образом, дискурс-анализа изучает, как язык конструирует феномены, а не как он отражает или раскрывает их. Иными словами, в дискурс-анализе принято рассматривать дискурс как конститутив социального мира, а не путь к нему, и исходить из того, что мир не может быть познан независимо от познания дискурса20.

Исходя из работ Нормана Фэрклоу, Тойна А. Ван Дейка и других исследователей, можно выделить три аспекта в изучении дискурса: анализ текстов в рамках дискурсов, локализуя их в историческом и социальном контексте, изучение конкретных акторов, отношений и практик, характеризующих предмет исследования21. В подобных исследованиях происходит работа не с языком, а с условиями производства текста. Применительно к устным интервью о Второй мировой войне нам важно выявить механизмы создания рассказа информанта, чтобы понять, как и почему социальная действительность настоящего влияет на передачу информации о прошлом, как в рассказ о лично-пережитых событиях военного времени вплетается властный дискурс современных оценок Второй мировой войны. Другими словами, нарративный и другие виды устоявшихся в устноисторической практике анализов транскрипта устного интервью могут дать нам информацию о самом рассказчике, помогут реконструировать военную повседневность, ответить на вопросы о механизмах существования коллективной и индивидуальной памяти о событии. Методология дискурс-анализа ставит вопросы иного содержания, а именно, как социальная практика влияет на язык повествования рассказчиков, и шире, почему возможна существующая модель понимания истории Второй мировой войны в современном российском социуме и как эта модель «уживается» с индивидуальными переживаниями событий прошлого в рассказе информанта.

В социальных практиках дискурс имеет три плана выражения22. Во-первых, дискурс — это часть социальной деятельности в рамках социальной практики. Здесь в качестве примера может служить существующая в России социальная память о Второй мировой войне, механизмы ее конструирования и поддержания на уровне государственной идеологии. Она реализуется в различных рода мероприятиях, посвященных годовщинам Победы в войне, знаменательным датам, конкурсах в честь героев войны, равно как и в дискуссии вокруг роли личности Сталина, просчетах командования. Официальный язык, которым пользуются политики, общественные деятели при проведении того или иного мероприятия, становится основополагающим в системе репрезентации истории Второй мировой войны современникам. Из средств массовой информации (тексты поздравлений первых лиц государства с годовщиной победы, видеоряд и комментарии к официальным мероприятиям, тексты положений о военно-патриотических конкурсах) гранд-нарратив о войне проникает в социальную среду повседневности и усваивается гражданами на неосознанном уровне.

Говоря о социальной деятельности как об одном из планов выражения дискурса, имеет смысл упомянуть общественную деятельность ветеранов войны. Важной составляющей работы ветеранских организаций на протяжении многих лет является взаимодействие со школами, ссузами и вузами, проведение так называемых «уроков мужества» со школьниками и студентами, участие в военно-патриотических мероприятиях в

образовательных заведениях. Формирование патриотизма у подрастающего поколения — важная задача государственной политики. Подобные встречи-беседы о Великой Победе [93] советского солдата в борьбе с нацизмом призваны формировать у молодежи уважительное отношение к прошлому своей Родины, гордость за своих отцов и дедов, отстоявших независимость станы. Тематика таких уроков утверждалась руководящими органами образования страны23. Со временем уроки стали представлять собой своеобразный ритуал — чествование героев войны. Приглашенные ветераны из года в год рассказывали одни и те же истории, прославляющие мощь и силу державы. Происходила мифологизация событий Великой Отечественной войны. За рамками мифов осталась война негероическая, с ее страхом, предательством, насилием, мародерством, просчетами командования,

бессмысленной гибелью сотен и тысяч людей. «Профессиональные» ветераны до сих пор почти не говорят об этой стороне войны. Транслируя миф о войне как героической странице прошлого нашего государства, они со временем сами уверовали в истинность своих рассказов. Личный опыт долгое время был не востребован официальной политикой памяти, поэтому он был замещен высокопатриотическими размышлениями о славе и мужестве советского воина. «Профессионализация» ветеранов, таким образом, выражается в трансляции официальной памяти о войне. Оговоримся, что далеко не все солдаты и офицеры, выжившие в войне, могут быть отнесены к этой категории. Те, кто видел войну не из штаба командования, а сам находился на передовой, не мог принять официальную историю войны, сложившуюся в послевоенное время под чутким контролем государства. Их личный опыт расходился с героико-патриотической концепцией. Поэтому единственной формой сопротивления было молчание. Таким образом, «пассивное» разномыслие24 участников войны формировалось в послевоенное время. О «другой войне» можно было говорить в кругу семьи, и то не всегда. Подрастающему поколению нужны герои войны, о которых им рассказывали на уроках мужества, а не отцы, которые были в плену, работали на «врагов», насиловали европейских женщин, грабили жителей освобожденных ими стран. Другая правда о войне была табуирована официальной властью.

Следующий план выражения дискурса — репрезентация. Социальные агенты в любой социальной практике производят репрезентации других практик, а также «рефлексивные» репрезентации их собственной практики (т.е. той, в поле которой они находятся в конкретный период). Они «реконтекстуализируют» другие практики25, т.е. они инкорпорируют их в собственную практику. А это значит, что различные агенты будут репрезентировать практики различным образом в зависимости от того, как они позиционируют себя в собственной практике26. В нашем случае хорошим примером репрезентации как одного из уровней выражения дискурса являются устные интервью с ветеранами войны, выступление ветерана перед школьниками или студентами. Рассказ о своем опыте в годы войны нередко подтверждается знаниями о войне как о явлении историческом и знаковом для российского социума. Заимствование официальных фактов для своего рассказа как бы придает значимость информанту как свидетелю и участнику тех событий. Репрезентация есть процесс социального конструирования практик, включающий также рефлексивное самоконструирование — репрезентации вторгаются в социальные процессы и практики и придают им форму27. В связи с этим Н. Фэрклоу призывает отличать понятие «дискурс» от «дискурсов» во множественном числе, под которым он понимает «различные репрезентации социальной жизни, которые по своему существу являются позиционируемыми — различные позиции социальных агентов позволяют им различным образом «видеть» и репрезентировать социальную жизнь в различных дискурсах»28. Устное интервью — это один из вариантов репрезентации социальной жизни информанта. Рассказывая о событиях Второй мировой войны, ветеран так или иначе использует язык современности, его нарратив несет информацию как о прошлом (в частности, о периоде войны), так и о настоящем (времени проведения интервью). Зачастую информант вплетает в рассказ информацию из официальных источников, средств массовой информации. Такие слои текста устного интервью преследуют несколько целей. Апелляция к общеизвестным фактам, рассказы о героях войны призваны придать большую значимость рассказу информанта, усилить его роль в войне. Также такие мини-рассказы говорят о работе государственной идеологии, о влиянии и присвоении коллективной памяти о событиях прошлого на индивидуальном уровне. При анализе подобных дискурсов у исследователей стоит задача выявления и разведения коллективного и индивидуального уровней памяти, изучения причин апелляции информантов к официальному, властному дискурсу. [94]

Третий план выражения дискурса — образы жизни, утверждение идентичности29. Дискурс как часть образа жизни конституирует стили, например, стиль ветерана, ребенка войны, работника тыла. Ветераны войны ведут себя согласно приписываемым им обществом правилам поведения: надевают ордена и медали в дни празднования дат Победы, посещают торжественные собрания, принимают поздравления, рассказывают о войне последующим поколениям, являются постоянными участниками «уроков мужества» в образовательных заведениях.

Мы видим, что в результате разложения дискурса на планы или уровни его выражения круг замыкается. Об этом упоминал Н. Фэрклоу в работе «Диалектика дискурса». Социальная жизнь — рефлексивна; а это означает, что люди не только действуют и взаимодействуют в сетях социальных практик, они также интерпретируют и репрезентируют себе и другим то, что они делают, и эти интерпретации и репрезентации оформляют и переоформляют то, что они делают. Способы (взаимо)действия и образы жизни (в том числе и дискурсные аспекты, жанры и стили) репрезентируются в дискурсах, которые могут способствовать производству новых представлений30. Изучение перечисленных планов выражения дискурса даст нам возможность выявления логики соотношения между текстом и социальной практикой.

С развитием устной истории исследователи ищут новые методы интерпретации полученных источников. Критический дискурс-анализ становится одним из актуальных методов интерпретации текста устного интервью. Данный метод позволяет выявлять условия производства текста, тем самым анализу подвергается не только само интервью о периоде войны, но и время создания этого текста, то есть социальная практика современности. Механизмы формирования социальной памяти и ее влияние на индивидуальный опыт и память о нем также могут быть изучены средствами критического дискурс-анализа. В итоге мы можем ответить на вопросы, почему в современном российском обществе память о войне остается ключевой и какие механизмы задействует власть для поддержания нарратива о войне.