Казалось бы, война приучает если не равнодушно, то, во всяком случае, привычно воспринимать известия о смерти. Однако это глубокое заблуждение. Люди всегда остаются людьми. Потому-то болью в сердце отдается каждая утрата, хотя и сознаешь, что войны без утрат не бывает. Боль эта тем острее, чем ближе знал погибшего, чем теснее стоял с ним в общем строю.

Об этом размышлял Федор Иванович Толбухин, оставшись один в своем просторном блиндаже. Высокого роста, тучный, с крупными, но приятными чертами лица, с обычной крестьянской лукавинкой в больших, добрых: глазах, внешне всегда невозмутимый и спокойный, в этот вечер он выглядел совершенно непохожим на себя, подавленным печалью недавней утраты. Толбухин потерял не просто соратника, вместе с которым стоял во главе Южного фронта. Это был друг, товарищ, настоящий человек, несгибаемый коммунист. Он погиб не в бою, не в атаке, хотя именно в это время войска Южного фронта непрерывно штурмовали позиции ожесточенно сопротивлявшегося врага на реке Молочной. Больное сердце не выдержало постоянного и предельного напряжения. Он скоропостижно скончался, как принято говорить в подобных случаях, на боевом посту. Точнее, он сгорел на войне, отдав всего себя, без остатка, во имя Родины, во имя победы. Этот человек — генерал-лейтенант Кузьма Акимович Гуров, член Военного совета Южного фронта.

Много или мало прошли Толбухин и Гуров рядом в строю? Это как мерить. Если обычными мерками, то совсем немного. Только весной 1943 года, когда Федор Иванович был назначен с 57-й армии Сталинградского фронта командующим Южным фронтом, стала общей их военная судьба. Ну а если измерять тем, что пройдено вместе дорогами войны — через Миус-фронт, Донбасс и до реки Молочной? Тогда это будет много, очень много... [319]

Отчетливо, до последнего штриха, вспоминалась встреча весной.

Когда знакомились, Кузьма Акимович первым рассказал свою биографию. Сын калужского крестьянина. От роду сорок второй год. Член Коммунистической партии с 1921 года. С восемнадцати лет служит в Советской Армии. Участник гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке — красноармеец, затем политрук эскадрона. В этой должности начал службу в межвоенный период. В двадцатые годы дважды учился на военно-политических курсах, тогда же окончил пехотную школу, а в 1936 году — Военно-политическую академию. Был военным комиссаром Артиллерийской академии. С 1940 года — начальник Военно-педагогического института. Великую Отечественную начал членом Военного совета 29-й армии, в январе 1942-го назначен членом Военного совета Юго-Западного фронта, во время обороны Сталинграда стал членом Военного совета 62-й армии, оборонявшей город...

Совсем еще короткая жизнь, уместившая в себя так много.

Толбухин, в свою очередь, рассказал о себе.

— Так вот, Кузьма Акимович, в сравнении с вами я, должно быть, пожилой человек — мне под пятьдесят, — говорил он. — Родился в июне девяносто четвертого года в деревне Андроники на Ярославщине, в семье крестьянина-середняка. Там и школу церковноприходскую окончил, потом учился в земском училище в соседнем селе. После смерти отца поехал в Петербург, к старшему брату. Определили меня в торговую школу, окончил ее в 1910-м, Работал бухгалтером и продолжал учиться. Сдал экстерном за полный курс Петербургского коммерческого училища. По всем статьям, как видите, шло к тому, чтобы стать мне коммерсантом, да не получилось, первая мировая определила другую судьбу: в декабре четырнадцатого попал в армию и стал рядовым-мотоциклистом на Северо-Западном фронте. Потом направили меня в Ораниенбаумскую офицерскую школу и по окончании ее произвели в прапорщики. Попал уже на Юго-Западный фронт, начал с командования ротой, закончил первую мировую войну командиром батальона, штабс-капитаном...

Толбухин был человеком дотошным, любившим во всем разобраться основательно. К тому же в той первой их беседе с Гуровым, понравившимся ему своей искренностью, прямотой и как бы вызывавшим его на такую же [320] откровенность, он хотел, чтобы между ними установились доверительные отношения. Иначе как же можно работать вместе — командующему фронтом и члену Военного совета. Поэтому Федор Иванович биографию свою изложил, не обходя деталей. Подробно рассказал о том, как встретили он и его товарищи на фронте весть о Февральской революции и как митинговали солдаты, требуя скорейшего окончания войны. Рассказал о своей работе в солдатском комитете, куда был избран вскоре, о начавшейся после Октябрьской революции демобилизации старой армии, в результате чего возвратился бывший штабс-капитан в свою родную деревню Андроники.

В августе 1918 года общее собрание граждан Сандыревской волости избрало Федора Толбухина военным руководителем военкомата. С этого времени, с организации военного обучения запасников, исчисляется срок его службы в новой, Красной Армии. Летом 1919-го он уже на фронте, воевал против Юденича и белополяков. Завершил войну, будучи начальником штаба дивизии. В 1921–1922 годах участвовал в ликвидации белофинской авантюры в Карелии. Боевые его Дела были отмечены достойно. За личную храбрость, как говорилось в постановлении Реввоенсовета, проявленную в бою у крепости Новогеоргиевской, удостоился ордена Красного Знамени, трижды был награжден именными серебряными часами с надписью «Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии». Межвоенные годы, как и у всех кадровых военных, были заполнены до предела. Перерывы от службы в войсках имел дважды: на время учебы в академии имени М. В. Фрунзе, оперативный факультет которой окончил в 1934 году, после чего был командиром дивизии, да год провел на курсах усовершенствования высшего командного состава. Все остальное время до и после учебы занимался преимущественно штабной работой — начальник штаба дивизии, корпуса, военного округа. В июне 1940 года получил звание генерал-майора.

Толбухин отчетливо представил себе образ живого Гурова, его умение слушать собеседника, не перебивая и молчаливо поощряя к продолжению разговора, его излюбленный жест, как заметил впоследствии Федор Иванович, — проводить время от времени ладонью по коротко остриженной голове, помогавший, вероятно, сосредоточиться... Вспомнил, что не случайно тогда отложил на самый конец изложения своей биографии пункт о партийном [321] стаже. Федор Иванович лишь весной 1931 года наконец решился подать заявление в партийную организацию, его приняли кандидатом в члены ВКП(б). Потом в связи с чисткой прием в партию был прекращен, и членом ВКП(б) он стал только в 1938 году.

В сравнении с Гуровым, который, будучи на семь лет моложе, в партию вступил на целое десятилетие раньше, партстаж Толбухина был совсем небольшим. Во всяком случае, казалось Федору Ивановичу, что потребуются для члена Военного совета пояснения. И он испытывал определенную неловкость от необходимости разъяснять причины своего сравнительно позднего вступления в ряды Коммунистической партии. Однако Кузьма Акимович, чьей профессией по долгу и призванию было человекознание, понял его состояние и сам все объяснил.

— Говорите, Федор Иванович, совсем небольшой у вас партстаж в сравнении с моим? Так мы же с разного начинали, как я понимаю, хотя оба крестьянские дети: я не успел пройти первую мировую, тем более чин штабс-капитана получить... А вам, как бывшему «военспецу», надо было послужить верой и правдой, и немало, чтобы самому почувствовать, да и всем доказать свое право на доверие партии... Тут ничьей вины нет, такова жизнь, — он улыбнулся и провел ладонью по голове.

Федор Иванович с благодарностью вспомнил ату необычайную чуткость и такт, присущие Кузьме Акимовичу. Уже с той первой встречи понял, что смогут они работать вместе дружно. И не ошибся. Только тогда он и представить себе не мог, что Гуров страдает тяжелым сердечным недугом. Даже позавидовал в душе Кузьме Акимовичу, какой он энергичный и жизнерадостный.

Когда сошлись поближе в общей упряжке, убедился Толбухин, что член Военного совета, человек вроде мягкий и покладистый, добродушный и терпеливый, как и, сам он, Толбухин, умеет, когда надо, проявить характер и на попятную ни в каком принципиальном вопросе не пойдет, покажет и волю и настойчивость. Превыше всего почитал Гуров общение с людьми.

Имя К. А. Гурова, бывшего до Южного фронта членом Военного совета 62-й армии, как и имя командующего этой армией В. И. Чуйкова, известно было всей стране, ибо боевая слава 62-й, насмерть стоявшей у стен волжской твердыни, неотделима стала от героической обороны Сталинграда, и уже в то время боевая ее история [322] навсегда переплелась с легендой, Кузьма Акимович был комиссаром 62-й. Этим сказано все!

Оба сталинградцы, Толбухин и Гуров, при первой своей встрече на Южном фронте, вполне понятно, не могли не коснуться недавних событий, памятных на всю оставшуюся жизнь. В самом конце беседы Кузьма Акимович сказал в раздумье, как бы подводя итог:

— Да, Федор Иванович, что было в 62-й, никогда не забудется... Да и вам о 57-й есть что вспомнить. Однако все это уже в прошлом, что было, то было, а нам пора заглянуть в будущее...

Так и прошагал он по жизни, коммунист с пламенным сердцем, помогая всем, кто шел рядом с ним, постигать настоящее и отдавать ему все свои силы ради светлого будущего... Вот и нет его больше рядом. Похоронили Кузьму Акимовича в самом сердце шахтерского Донбасса, на центральной площади в освобожденном Южным фронтом городе Сталино.

Федор Иванович шумно вздохнул, налил в стакан минеральной воды из бутылки, обычно всегда стоявшей у него на столе, сделал несколько глотков и снова вспомнил слова Гурова: «...что было, то было, а нам пора заглянуть в будущее...» Как бы встряхнувшись от горестных размышлений, Толбухин поднял голову, прислушался к непривычной тишине в своем блиндаже и вернулся мыслями к тому, что его ожидало. Сколько просидел вот так в одиночестве, не сразу смог представить себе. В помещении уже царил полумрак. Однако, взглянув на часы, он увидел, что время до начала совещания еще есть. Подумать было над чем. Наступление войск Южного фронта застопорилось у реки Молочной. Этот рубеж, южную оконечность так называемого Днепровского вала, гитлеровцы самонадеянно наименовали еще и «зимней линией обороны рейха». Он пересекал с севера на юг запорожскую степь и являлся последним прикрытием Мелитопольско-Никопольского плацдарма. Удерживая его в своих руках, фашистская Германия продолжала грабить богатейшие залежи никопольского марганца. Но этим не исчерпывалось значение рубежа. Падение обороны на реке Молочной означало прямую угрозу для немецко-фашистских войск, действовавших в днепровской излучине, и сулило противнику увеличение фронта на нижнем Днепре почти вдвое. Прорыв советских войск в Таврию практически решал и дальнейшую судьбу Крыма. [323]

Ставка Советского Верховного Главнокомандования определила Южному фронту задачу прорвать оборону противника на реке Молочной с ходу. Замысел командования фронтом о нанесении удара севернее Мелитополя был одобрен ею. Однако осуществить его не удалось. Войска фронта натолкнулись на ожесточенное сопротивление.

Немецко-фашистское командование уже с весны 1943 года начало усиленную инженерную подготовку обороны на реке Молочной. Оно умело использовало для своего оборонительного рубежа естественные выгоды местности в сочетании с искусственными инженерными сооружениями. И войск здесь враг имел достаточно: сюда отошли остатки сил его 6-й и часть сил 17-й армий, насчитывавшие в общей сложности десять пехотных, три горнострелковые и две танковые дивизии. Войска эти, хоть и изрядно потрепанные в предыдущих боях, тем не менее, укрывшись на прочных оборонительных позициях, представляли серьезную силу. Сюда же на рубеж реки Молочной, к середине сентября на самолетах из Крыма для усиления обороны были переброшены еще две полнокровные дивизии — авиаполевая и горнострелковая. Для укрепления морального духа своих войск гитлеровское командование не поскупилось и на подачки: каждый солдат, офицер, генерал, участвовавший в защите «зимней линии обороны рейха» на реке Молочной, получал тройной оклад денежного содержания, а в Берлине изготовили даже специальную медаль — «За оборону мелитопольских позиций». Действовала на психику гитлеровских солдат и прямая угроза. Каждый из них знал, если он попытается покинуть передний край и начнет отходить в тыл, свои же офицеры силой оружия заставят его вернуться назад.

Были и другие причины, влиявшие на неблагоприятное для нас развитие событий. Начиная с 18 августа Южный фронт непрерывно наступал. Наступательная операция началась с прорыва вражеской укрепленной линии Миус. Этот рубеж немецко-фашистское командование укрепляло еще дольше, чем на реке Молочной, — в течение двух лет. Оно недаром дало ему название Миус-фронта. Многочисленные доты, дзоты, блиндажи в сочетании с густой сетью глубоких траншей, ходов сообщения, минных полей, противотанковых и противопехотных препятствий — все это было сооружено на Миусе основательно и в избытке. Для обороны Миус-фронта взамен уничтоженной [324] под Сталинградом армии фельдмаршала Паулюса была сформирована новая армия, получившая тот же порядковый номер и сверх того многозначительное название — «армия мстителей». Геббельсовская пропаганда вовсю трубила, что именно здесь постигнет «большевистские армии» возмездие за Сталинград.

Советское командование не преуменьшало трудностей предстоявшей наступательной операции по прорыву Миус-фронта. Располагая сведениями о том, что именно здесь противник рассчитывает измотать и обескровить наши войска, а затем захватить инициативу в свои руки, Ставка Верховного Главнокомандования нацелила на освобождение Донбасса силы двух фронтов — Юго-Западного под командованием Р. Я. Малиновского и Южного под командованием Толбухина. Наступление в центре Юго-Западного фронта, начатое 16 августа, хотя и не получило развития, приковало к себе крупные вражеские силы, облегчая тем самым решение задачи, стоявшей перед Южным фронтом. Его командование тщательно подготовило войска к выполнению сложной боевой задачи.

По решению Ф. И. Толбухина, утвержденному Ставкой, главный удар наносился силами трех общевойсковых армий в двадцатипятикилометровой полосе, в то время как общая ее протяженность составляла сто восемьдесят километров. Столь смелое массирование сил и средств обеспечивало командующему фронтом превосходство над противником на решающем участке сражения.

Искусная организация прорыва, ураганный огонь мощной группировки артиллерии, могучие удары авиации, стремительная атака пехоты и танков, несгибаемое мужество и воля к победе советских воинов — вот что позволило сокрушить оборону врага на Миус-фронте. В первый же день наступления в результате глубокого вклинения соединений 5-й ударной армии генерал-лейтенанта В. Д. Цветаева противостоявшая Южному фронту группировка противника оказалась разрезанной на две части, а ее фланги открытыми для ударов с севера и юга. Для развития наступления, после того как наши стрелковые части и соединения углубились в расположенно противника на десять километров, командующий фронтом приказал ввести в прорыв 4-й механизированный корпус, а в ночь на 27 августа — 4-й гвардейский Кубанский кавкорпус, получивший задачу принять участие в разгроме таганрогской группировки противника. 30 августа [325] враг был сокрушен в Таганроге. Его попытки эвакуировать остатки своих войск морем были сорваны ударами 8-й воздушной армии генерала Т. Т. Хрюкина, а также кораблей Азовской военной флотилии адмирала С. Г. Горшкова.

На шестой или седьмой день наступления начальник штаба фронта генерал-лейтенант С. С. Бирюзов доложил Толбухину, что взятый в плен гитлеровский офицер на допросе только качал головой и удивлялся, как это можно поверить, чтобы такие прочные оборонительные сооружения не смогли задержать наступление советских войск. И заявил:

— Вы прорвали Миус-фронт, и вместе с этим у немецкого солдата рухнула вера в самого себя и в своих начальников.

Федор Иванович выслушал с удовлетворением, но заметил при этом:

— Так вот, Сергей Семенович, этот-то правильно мыслит, однако же просто беда, сколько учим их, учим, а скоро ли все они будут с ним солидарны? Все равно ведь дерутся как черти.

Прорыв обороны на Миусе означал, что судьба Донбасса решена. Немецко-фашистское командование с 1 сентября стало вынуждено отводить часть своих сил на запад, прежде всего на новый оборонительный рубеж на реке Молочной. Дивизии и корпуса Южного фронта один за другим занимали донецкие города. 8 сентября они освободили центр Донбасса — Сталине (Донецк).

Не имея возможности сдержать натиск Советской Армии, немецко-фашистские войска при своем отступлении с Левобережной Украины и из Донбасса варварски, по заранее разработанному плану, старались все уничтожить на своем пути — разрушали предприятия промышленности, дороги, мосты и вокзалы, сжигали посевы, угоняли скот. Советских людей уводили в рабство. После войны в своей книге «Утерянные победы» Манштейн, не скрывая, вспоминает, что он отдал распоряжение об уничтожении всех важных в военном отношении объектов Донбасса, то есть фактически о полном разрушении этого промышленного центра и создании «выжженной земли».

15 сентября, за десять дней до скоропостижной смерти члена Военного совета фронта Кузьмы Акимовича Гурова, удалось им побывать в шахтерской столице, и жители ее вышли на улицы со знаменами и плакатами. [326]

Многочисленные колонны трудящихся освобожденного города шумным потоком устремились к традиционному месту народных торжеств — просторной площади перед Домом Советов. Там состоялся многотысячный митинг в честь освободителей Донбасса. Первое слово было предоставлено командующему Южным фронтом.

Толбухин передал боевой привет горнякам и горнячкам, металлургам, комсомольцам и пионерам, всем жителям города от солдат, офицеров и генералов Южного фронта, которые изгнали немецко-фашистских оккупантов из пределов Советского Донбасса. Федор Иванович рассказал о том, что довелось ему увидеть в те дни на донбасской земле, — о сожженных селах и превращенных в руины городах, убитых, замученных, угнанных в рабство сотнях тысяч советских людей. Его рассказ воскрешал в памяти присутствующих собственные воспоминания о чудовищных зверствах гитлеровских палачей. И все это вызывало гнев и ненависть к врагу. Бурным ликованием были встречены слова Толбухина об исторических победах Советской Армии под Сталинградом, о новых боевых успехах наших войск в Донбассе, на Курской дуге, на многих других участках советско-юрманского фронта. Над головами собравшихся появились цветы. Как драгоценный дар за спасенные жизни, за возвращенную свободу передавали их участники митинга воинам-победителям. И каждый, кто выступал с трибуны, призывал собравшихся но посрамить рабочей чести Донбасса, быстрее дать стране уголь, металл и тем приблизить день окончательной победы над врагом.

Возвращаясь с митинга, Федор Иванович и Кузьма Акимович испытывали большое душевное волнение. Как и каждый солдат, они были преисполнены желания гнать и гнать врага с родной советской земли. При этом оба понимали, что враг еще силен, и придется пролить немало крови, чтобы окончательно сломить его сопротивление.

Как опытный врач по биению пульса может определить состояние здоровья человека, так и Толбухин тонко и по многим признакам все больше утверждался в мысли о том, что приближается момент, когда надо будет дать своим войскам передышку. Вся премудрость заключалась в том, чтобы это было сделано и не рано и не поздно.

В данном конкретном случае и командование фронта, [327] и Генеральный штаб, и Ставка понимали, что оперативная пауза в наступлении необходима: войска понесли потери, тылы растянулись, нужно накопить боеприпасы, пополнить соединения и части, наконец просто дать людям хоть какую-то передышку. Однако было и другое: противник тоже ведь не сядет сложа руки на Молочной. Его войска, пока еще поспешно откатывающиеся на запад, успеют освоиться на новом рубеже, приведут себя в порядок, пристреляют каждый клочок земли перед своей обороной, и тогда попробуй выкури их оттуда! К тому же приближается осень, а с ней распутица, затрудняющая движение наступающих войск.

Прорваться на плечах отступающего противника за реку Молочную, чтобы выйти затем через степи Таврии к низовьям Днепра, закупорить немецко-фашистские войска в Крыму у Перекопского перешейка — это ли не наилучшее решение задачи! Командованием, Военным советом фронта было сделано все возможное, чтобы поддержать в войсках наступательный порыв. Но все имеет свой предел. Попытка прорыва в Таврию с ходу не удалась. Пришлось в короткие сроки подготовить повторный удар. Все те же факторы продолжали довлеть над Ставкой Верховного Главнокомандования и командованием Южного фронта: промедление с началом операции на руку врагу, необходимо проявить чрезвычайную мобильность в доразведке обороны противника с воздуха и наземными средствами, проведении необходимой перегруппировки войск, организации работы тыла, подвозе боеприпасов и т. д. и т. и.

Как и при прорыве Миус-фронта, главный удар севернее Мелитополя Толбухин решил нанести силами 5-й ударной и 2-й гвардейской армий, но теперь к ним подключалась и 44-я армия, игравшая в той операции вспомогательную роль. В резерве фронта для развития успеха на главном направлении находилась 51-я армия. Ее предполагалось ввести в действие после прорыва вражеской обороны на всю глубину. Южнее Мелитополя стояла 28-я армия. Ей командующий поставил ограниченную задачу: сковать противника перед собой.

Наступление началось 26 сентября. Артиллерийская подготовка продолжалась три четверти часа. Однако ни артиллерия, ни бомбовые удары с воздуха не подавили всех огневых средств противника. Наша пехота, поднявшаяся в атаку, сразу же стала нести большие потери. [328] Стрелки и автоматчики залегли. Лишь на отдельных участках ценой больших усилий атакующим подразделениям удалось продвинуться на два-четыре километра.

Наблюдая за ходом атаки со своего НП, Толбухин сразу же понял, что наступление складывается с самого начала неблагоприятно для наших войск. Доклады от командиров подтверждали это. Противник, отражая атаку, все больше активизировался. На НП командующего поступили сведения о появлении перед боевыми порядками атакующих свежих подразделений 9-й пехотной дивизии и штурмовых орудий. Федор Иванович отдал распоряжение усилить артиллерийскую поддержку наступающих войск, приказал бросить в бой танковый и артиллерийский корпуса...

Противник начал было пятиться. Командующий ожидал, что вот-вот наступит перелом. Но его все не было. На направлении главного удара был введен в бой 5-й гвардейский Донской кавкорпус. Но и это не дало желаемого результата. Произошло то, чего больше всего следовало опасаться: бои приняли затяжной характер, а это не предвещало ничего хорошего.

Правда, к командующему и в штаб начали поступать сведения о том, что противник перебрасывает часть своих сил с участка фронта южнее Мелитополя на север, на направление нашего главного удара. Следовательно, он пошел на крайнюю меру, исчерпав свои резервы. Некоторое время Толбухин не терял надежды, что прорыв все же удастся осуществить в задуманном оперативном построении. Надо только действовать поэнергичнее. Вопреки своему обыкновению довольно резко отчитал по телефону за недостаточную активность в действиях командарма 44-й генерала В. А. Хоменко. Затем решил лично отправиться в 5-ю ударную армию, в полосу которой были введены также танковый и кавалерийский корпуса, чтобы побудить ее командарма и командиров корпусов действовать понапористее. Начальника штаба фронта С. С. Бирюзова Толбухин направил в 44-ю армию.

Поездка в 5-ю ударную имела своим следствием вывод, пока еще глубоко спрятанный от окружающих, подспудный, никак не высказываемый в действиях и распоряжениях командующего, но все более в нем крепнувший, — о том, что, вероятно, надо что-то менять в прежнем решении. Все увиденное своими глазами не позволило Федору Ивановичу упрекать командарма и командиров [329] корпусов в недостаточно энергичном управлении войсками, штурмовавшими оборону противника. Слишком сильна оказалась эта оборона, очень плотная, до предела насыщенная огневыми средствами, слишком упорно, с отчаянностью обреченного сопротивлялся враг. О том же самом докладывал Сергеи Семенович Бирюзов из 44-й. Толбухин про себя даже пожалел, что был неожиданно резок с ее командармом. Командарм 5-й ударной армии Цветаев нашел возможным посетовать на судьбу:

— Везет же нашему Южному фронту, товарищ командующий, буквально грызть приходится оборону противника. Что на Миус-фронте, что здесь...

Вероятнее всего, Цветаев в такую форму облек жалобу на нелегкую судьбу прежде всего своей, 5-й ударной армии. Может быть... Толбухин остановил его, не желая вдаваться в подробности:

— Вы полагаете, генерал, на других фронтах легче? Не об этом надо думать сейчас, а о том, как побыстрее пробить брешь в обороне противника.

Он понимал, что об этом надлежит подумать в первую очередь ему самому, командующему фронтом. Конец сентября и первые дни октября, прошедшие в исключительно напряженных боях, не дали ожидаемого результата. Бирюзов предлагает перенести основные усилия южнее Мелитополя, где, по его мнению, создались более благоприятные условия для прорыва. Может быть, и так. Однако в таком случае потребуется некоторая перегруппировка резервов фронта. Перегруппировка — дело всегда сложное, трудоемкое и ответственное, а в условиях, когда все основные силы уже втянуты в бой, еще и рискованное. Без риска сражения обычно не выигрываются. Однако он не должен быть опрометчивым — за это война наказывает нещадно. Но если все-таки усилить армию Герасименко южнее Мелитополя, перебросив туда резерв, то можно ли ослабить усилия атакующих войск севернее, на главном направлении? В этом случае и противник сможет перебросить обратно, с северного участка обороны на южный, часть своих сил. Не получится ли нечто, похожее на игру в кошки-мышки? И кто, вероятнее всего, окажется при этом в выигрыше?!

Вопросов вставало великое множество. Единственное, в чем был теперь убежден Толбухин, — в них надлежало разобраться безотлагательно. Так он и высказался при очередном своем докладе представителю Ставки Маршалу [330] Советского Союза А. М. Василевскому. Александр Михайлович поддержал предложение о совещании с привлечением узкого круга лиц и обещал быть сам. Кроме Василевского и Толбухина, участвовать в нем были приглашены новый член Военного совета фронта Е. А. Щаденко, С. С. Бирюзов и начальник разведки фронта М. Я. Грязное.

Федор Иванович, взглянув на часы, указывавшие приближение назначенного часа, вызвал адъютанта. С минуты на минуту должен был подъехать А. М. Василевский, все остальные были уже на месте. Толбухин вышел встретить маршала.

Совещание позволило внести принципиальные коррективы в дальнейший план наступательной операции. Заслушав доклады начальника разведки и начальника штаба, еще и еще раз проанализировав результаты боев и имевшиеся данные о расстановке сил противника в обороне, его участники пришли к единому мнению — враг исчерпал основные свои резервы. Отсюда следовало, что в ближайшее время должен наступить перелом в ходе боевых действий на главном направлении. Чтобы ускорить его, на чашу весов пора бросить имеющиеся в резерве командующего фронтом силы — 12-й танковый корпус генерала И. Д. Васильева. Пустить его в дело целесообразно южнее Мелитополя, откуда противник снял часть своих сил и не ожидает нашего удара, но при этом не ослаблять усилий главной группировки фронта на северном участке. В отношении другого корпуса — 4-ю гвардейского Кубанского кавалерийского, которым командовал генерал Н. Я. Кириченко, — предложение было высказано Толбухиным такое: оставить его пока в резерве, и, если осуществится прорыв на главном направлении, он пойдет туда; если же раньше обозначится успех южнее Мелитополя, кубанцы будут брошены на это направление вслед за танковыми соединениями. Все с этим предложением согласились, ибо хорошо понимали, что Толбухин, как расчетливый и прижимистый хозяин, не расстанется с последним своим резервом, пока окончательно не убедится, где и когда нужно будет ввести его в бой, чтобы решающим образом повлиять на ход операции.

После того как решение было продумано во всех деталях, Василевский доложил о нем Верховному Главнокомандующему, и он с этим решением согласился. [331] Ф. И. Толбухин отдал необходимые распоряжения для передачи в войска. Сам он оставался руководить их действиями на главном направлении. Бирюзову поручил осуществить ввод в бой танкового корпуса в полосе 28-й армии. Напутствуя Сергея Семеновича перед отъездом, Толбухин сказал и о том, что Василевский согласился также остаться на основном командном пункте с командующим фронтом. Пояснений к этому не требовалось: и представитель Ставки, и командующий фронтом подчеркивали тем самым, что они не собираются опекать начальника штаба фронта по мелочам, предоставляя ему свободу действий. Бирюзов с благодарностью воспринял доверие к нему их обоих.

Но как бы то ни было, а командующий фронтом с напряжением ожидал вестей от Бирюзова. Тем более что на северном участке, где действовала главная группировка, в общем-то по-прежнему все шло без перемен. Бирюзов не заставил себя ждать очень долго. Взяв трубку и услышав его энергичный голос, Толбухин отметил про себя, что начальник штаба не сомневается в успехе задуманного и, судя по всему, у него есть для этого веские основания. Противник не ждет здесь нашего удара. Это радовало командующего. Озабоченность Бирюзов высказал только в отношении простиравшейся перед фронтом предстоящего наступления танкового корпуса железнодорожной насыпи. Ее высота могла оказаться серьезным препятствием для танков. Возьмут ли его танки под огнем? Но и это не испортило настроения командующему фронтом. Раз Бирюзов обеспокоен тем же, что и он сам, значит, не горячится, действует осмотрительно. Федор Иванович успел досконально разобраться по топографической карте в особенностях местности, на которой предстояло вводить в бой танковый корпус. Сама по себе насыпь не остановит танки, они ее преодолеют. Надо только заранее все предусмотреть, подготовиться, подавить огонь противника. Для поддержки действий танкистов с воздуха будет перенацелена штурмовая авиационная дивизия. Обо всем этом Толбухин сказал Бирюзову. И еще раз подтвердил, что предоставляет ему полную инициативу:

— Разберитесь во всем хорошенько, Сергей Семенович, и решайте на месте сами, там вам виднее. Обратите внимание, параллельно железной дороге идет шоссе. И там тоже насыпь... Все это очень серьезные препятствия [332] для танков. Однако кто не рискует, тот не побеждает.

В день наступления южнее Мелитополя перед началом артналета по переднему краю противника, назначенного на 10 часов 45 минут, генерал Бирюзов еще раз связался с командующим и кратко доложил, что все готово. Толбухин из предыдущих докладов знал обо всем в деталях, разговор был предельно кратким. Пожелав удачи, Федор Иванович передал трубку Василевскому. Представитель Ставки сообщил, что выезжает к Бирюзову, но предупредил, чтобы его не ждали и действовали по плану.

Василевский прибыл на КП, где находился Бирюзов, в тот момент, когда танкисты бригады генерала М. Л. Ермачека уже перевалили через железную дорогу. Бой протекал в высоком темпе. Противник, как и предполагалось, не был в достаточной мере подготовлен здесь к отражению нашего удара. Только по выходе на рубеж Тощенак, Кирпичный части 19-го танкового корпуса встретили упорное сопротивление. Когда и этот опорный пункт был преодолен, основная масса наших танков устремилась на северо-запад, в направлении на Веселое. Таким образом были созданы условия для ввода в бой с наступлением темноты кавалерийского Кубанского корпуса.

Василевский, удовлетворенный ходом наступления, возвратился на основной командный пункт фронта. Сюда же приехал и Толбухин. Он внимательно слушал доклад Бирюзова о времени и порядке ввода в бой кавалерийского корпуса и одобрительно кивал головой: теперь-то командующий был убежден, что в наступательной операции войск Южного фронта на реке Молочной начался решающий перелом.

13 октября в Мелитополь ворвалась с юга 51-я армия генерала Я. Г. Крейзера. Ее штурмовые группы, переходя от здания к зданию, осаждали и ломали один за другим узлы сопротивления и опорные пункты фашистов.

Пасмурный и холодный вечер 23 октября 1943 года сверкнул для фронта, которым командовал Толбухин, переименованного с 20 октября в Четвертый Украинский, отблесками торжественного салюта в Москве в честь освободителей города Мелитополя.

Поздравляя командармов, Федор Иванович поторапливал их с продвижением к Днепру и Крымскому перешейку. [333] Протаранив мощную оборону на реке Молочной и осуществив Мелитопольскую операцию, войска фронта, которым руководил Толбухин, создали необходимые условия для последующего освобождения Крыма.

Еще в те дни, когда шли бои в Донбассе, как вспоминал Бирюзов, командующий фронтом в перерыве одного из заседаний Военного совета, повернувшись к висевшей на стене карте, постучал пальцем по изображенному на ней Крымскому полуострову и сказал:

— Нам придется освобождать. Вот где трудно-то будет...

Да, выполнение этой трудной задачи было не за горами. Однако до нее Четвертому Украинскому предстояли не менее сложные испытания.

Мелитопольская операция, как уже было сказано, создала условия, которые ставили на очередь задачу освобождения Крыма. Однако непосредственное решение ее зависело от ряда предпосылок. Это хорошо понимал командующий фронтом. Он полностью разделял точку зрения Ставки Верховного Главнокомандования: необходимо как можно быстрее создать прочный барьер, который должен изолировать с суши запертого в Крыму врага. Представителю Ставки Василевскому не нужно было тратить лишних слов: Толбухин и без того постоянно требовал от своих командармов ускорить решение этой задачи, причем не просто выйти к Крымскому перешейку, но захватить и удержать выгодные плацдармы для будущего наступления в Крыму.

Что же касается решения другой поставленной перед войсками фронта задачи — ликвидировать вражеский плацдарм на левом берегу Днепра, в районе Никополя, — тут обстоятельства складывались совсем не так, как было намечено. Никопольский плацдарм, казавшийся не так уж большим — 120-километровый участок глубиной в 25 — 30 километров, — торчал как заноза: противник оборонял его с необычайным упорством. Нависая над правым флангом и тылом, этот плацдарм как бы раздваивал силы фронта и таил в себе постоянную угрозу. Удар мог последовать оттуда в любой момент, и он пришелся бы в спину войскам, находившимся в Таврии и перед Крымом.

По мере того, как шло время, а 5-я ударная армия генерала В. Д. Цветаева и 3-я гвардейская армия генерала Д. Д. Лелюшенко предпринимали безуспешные попытки [334] ликвидировать Никопольский плацдарм, Толбухин становился все более озабоченным. На войне все взаимосвязано. Командующему фронтом уже пришлось перебросить на север 28-ю армию, чтобы парировать угрозу с Никопольского плацдарма. Это, естественно, ослабляло группировку войск на крымском направлении. Чтобы быстрее покончить с плацдармом противника у Никополя, следовало усилить армии Цветаева и Лелюшенко, но ничего существенного в распоряжении командующего фронтом уже не имелось. Просить резервы у Ставки? Толбухин знал, что они в это время гораздо более были нужны ей в других местах. В ноябре ее внимание было приковано к киевскому направлению, там развернулись в это время главные события. Вот и приходилось маневрировать собственными силами, которые были на исходе.

В ночь на 3 ноября в штаб фронта пришла телеграмма от командира 19-го танкового корпуса генерала И. Д. Васильева. В ней сообщалось, что передовые отряды танкистов вместе с конниками генерала Н. Я. Кириченко, ворвавшиеся в ворота Крыма — на Перекопский перешеек, с ходу прорвались к Турецкому валу, преодолели его и устремились к городу Армянску.

Знаменитый Турецкий вал, протянувшийся от Сиваша до Каркинитского залива и пересекающий весь перешеек, издревле известен как грозное укрепление. Этот вал десятиметровой высоты с прикрывающими подступы к нему глубокими рвами, заполненными водой, штурмовали много раз запорожские казаки и чудо-богатыри Суворова. В 1920 году, в период гражданской войны в России, Турецкий вал под лавиной огня пришлось преодолевать красноармейским полкам, руководимым Фрунзе, чтобы выбить из Крыма Врангеля. С ходу преодолеть столь мощный оборонительный рубеж, не позволив противнику закрепиться на нем, было бы, бесспорно, серьезным успехом. Но ведь и немецко-фашистскому командованию понятно значение вала для обороны Крыма. Так просто оно не уступит Турецкий вал.

В телеграмме Васильева как раз и говорилось о том, что противник, отступавший под совместными ударами танкистов 19-го корпуса и конников генерала Н. Я. Кириченко, проскочил за Турецкий вал без задержки. На его плечах прорвались туда передовые части танкистов во главе с командиром корпуса, а с ними только один полк из кавалерийского Кубанского корпуса. Веко-335

ре противник опомнился. Его крупный гарнизон, располагавшийся в Армянске и имевший большое количество огневых средств, начал ожесточенные контратаки с целью восстановить положение, окружить и уничтожить наши прорвавшиеся передовые танковые части. Танкисты понесли большие потери и оказались в тяжелом положении, их успех некому было закрепить, так как 4-й гвардейский кавкорпус запоздал с продвижением. Генерал Васильев, сам уже раненный в то время, докладывал в телеграмме командованию фронта, что он принял решение удерживать занятый им район, и просил только об одном — как можно быстрое оказать ему помощь.

Ознакомившись с содержанием телеграммы, Федор Иванович даже и не пытался скрывать, как он взволнован:

— Генерал Васильев — из героев герой! Можно ли представить, сколько солдатских жизней будет спасено, если мы уже теперь лишим врага возможности отсиживаться за Турецким валом и нам не нужно будет брать его штурмом, когда начнется Крымская наступательная операция. Немедленно сообщить Васильеву, что основные силы кубанцев, а также и войска Крейзера уже подходят к Перекопу. Вот так...

Он налил в стакан минеральной воды, отпил и после небольшой паузы уже более спокойно, обращаясь к начальнику штаба фронта, сказал:

— Вас, Сергей Семенович, прошу лично отправиться на Перекоп. Разберитесь хорошенько в обстановке. Примите все необходимые меры, чтобы помощь Васильеву была оказана вся и чтобы Турецкий вал остался за нами. Васильева вывезти в тыл на излечение... Вот так, Сергей Семенович, вы сами все прекрасно понимаете...

Это «вот так», часто звучавшее в устах Толбухина, принимало самые различные оттенки в зависимости от настроения. В данном случае оно означало, что ждать он будет известий от Бирюзова с крайним нетерпением.

Помощь героям-танкистам была оказана своевременно. Когда Бирюзов доложил командующему фронтом об обстановке на Перекопе и принятых им мерах, Толбухин одобрил его решения и дал ряд дополнительных указаний относительно того, чтобы исключить какую бы то ни было возможность для противника вновь овладеть Турецким валом. Узнав, что раненый командир корпуса все же продолжает руководить боем, категорически подтвердил [336] свое требование о его эвакуации. И добавил, что он ходатайствует о высшей награде для Васильева за его подвиг и представитель Ставки поддерживает его ходатайство.

Генерала Васильева удалось вывезти на танке с поля боя, затем на самолете он был отправлен на излечение в Москву. Указом Президиума Верховного Совета СССР ему было присвоено звание Героя Советского Союза. 19-й танковый корпус стал Краснознаменным и удостоился почетного наименования Перекопского. Подошедшие к Перекопу передовые батальоны одного из корпусов армии Крейзера и несколько эскадронов кавалеристов 3 ноября с наступлением темноты атаковали противника и расширили коридор за Турецким валом, связывавший основные наши силы с танкистами, которые удерживали захваченный за Турецким валом район. Все последующие попытки немецко-фашистского командования вновь захлопнуть Перекопские ворота для войск Четвертого Украинского фронта оказались тщетными. Плацдарм на Перекопе для вторжения в Крым был завоеван.

Успешно осуществили руководимые Толбухиным войска захват плацдарма и на сивашском направлении.

Сиваш! Гнилое море, мелкое и коварное, с извилистыми заливами, с метровыми волнами в ветреную погоду, с илистым дном, местами оголяющимся при западном ветре, — оно не менее известно в военной истории как сложная преграда на пути в Крым, чем Турецкий вал. Форсировать его в 1943-м войскам Толбухина выпало на долю в то же время года, что и войскам Фрунзе в 1920-м, — с 1 по 6 ноября. И проводником стал тот же самый крестьянин-рыбак из деревни Строгановка — Иван Иванович Оленчук. Только было ему теперь на 23 года больше, под семьдесят.

Как и всегда, командующий и Военный совет фронта особое внимание уделяли партийно-политическому обеспечению предстоящей операции, укреплению морального духа воинов. Толбухин одобрил предложение начальника Политуправления фронта генерала М. М. Пронина о том, что теперь, когда войска фронта вступили на порог Крыма, сердцевиной всех партийно-политических мероприятий должна быть пропаганда боевых традиций. Начало им положили красные полки, ведомые М. В. Фрунзе. Они разгромили войска «черного барона» Врангеля и [337] освободили Крым в годы гражданской войны. Эти традиции развили и умножили героические защитники Севастополя в 1941–1942 годах. Их немеркнущая слава все годы Великой Отечественной войны вдохновляла советских воинов на подвиги в боях с фашистскими захватчиками.

Героическое прошлое Красной Армии тесно увязывалось с выполнением стоявшей боевой задачи. В частях, которым предстояло преодолеть Сиваш, командиры и политработники знакомили своих солдат и офицеров с опытом прорыва в Крым войск Южного фронта в 1920 году. Среди бойцов нашлось не так уж мало ветеранов, воевавших в этих же местах под командованием Фрунзе. Они также выступали перед своими товарищами, делясь воспоминаниями. Политорганы, партийные организации, учитывая особенности перехода через Сиваш и последующих боев, позаботились о распределении коммунистов и комсомольцев на все наиболее ответственные участки.

Когда начальник политуправления докладывал командующему обо всем этом, Толбухин одобрительно кивал головой. Выслушав, сказал:

— Правильно, Михаил Михайлович. Ведь это живая связь времен. Я вот уже пожил и повидал всякого, а, верите ли, волнуюсь оттого, что скоро увижу человека, который вел через Сиваш бойцов Михаила Васильевича Фрунзе, а теперь хочет вести солдат 4-го Украинского... Надо, чтобы каждый солдат преисполнился пониманием, наследником каких дел он является. И не только наследником — продолжателем!

Оленчука разыскал и привел к Толбухину офицер штаба 51-й армии Черкасов, бывший в гражданскую войну посыльным в штабе Фрунзе. Когда Ивана Ивановича представили Толбухину, он даже засомневался, как же можно посылать столь пожилого человека на такое дело. К тому же Сиваш почти за четверть века, прошедшую с 1920 года, тоже изменился в немалой степени, и броды, вероятно, придется отыскивать другие в ледяной воде... Однако Оленчук ни за что не хотел уступить своего права быть проводником. Не раз и не два ходил он по ледяной воде в разведку брода, прежде чем убедился, что нужное место найдено. И только потом повел за собой бойцов, обозначая путь вешками. Хотя сам еле передвигал ревматические ноги от усталости и продрог до [338] костей, он находил в себе силы еще и для того, чтобы подбадривать следовавших за ним. Нужно ли говорить, что пример патриота-крестьянина делал неудержимым порыв бойцов. Они шагали за легендой и сами творили новую легенду.

На другом направлении разведка брода через Сиваш была поручена трем воинам-разведчикам, а проводником с ними шел колхозник Василий Кондратьевич Зауличный. Родина высоко оценила подвиг героев Сиваша. Грудь И. И. Оленчука украсил орден Отечественной войны I степени. Был награжден и В. К. Зауличный. Получили награды многие другие участники этой операции.

Сиваш преодолевали воины 10-го стрелкового корпуса. Они добирались на Крымский берег не только ночью, но и днем. Их героическими усилиями был отвоеван еще один плацдарм. В первый же день своего пребывания на крымском берегу им пришлось отбить свыше 20 яростных контратак противника, во что бы то ни стало стремившегося сбросить их назад, в Гнилое море. Но они, отражал все эти контратаки, не только не уступили ни пяди завоеванного, а упорно продвигались вперед, расширяя плацдарм. К вечеру его глубина составляла уже 13 километров.

Голая, насквозь просоленная земля, простреливаемая со всех сторон и с воздуха, обдуваемая всеми пронизывающими в это время года ветрами. Ни капли пресной воды, ни деревца, ни ветки для топлива. Днем и ночью яростно атакует враг. Этот клочок земли нужно удержать во имя будущей окончательной победы над врагом в Крыму. И советские солдаты удержали его.

А их командующий принимал все меры к тому, чтобы помочь своим солдатам выполнить задачу, которую сам им поставил. По его приказу в первые, самые трудные дни боев на Малой земле — так называли и на Четвертом Украинском отвоеванный у врага пятачок — неоценимую службу сослужили рядовые «рабочие войны» — самолеты По-2. Прижимаясь к самой воде, они везли туда боеприпасы, продовольствие, обратно забирали в тыл раненых. Сразу же началась подготовка к строительству постоянных переправ через Сиваш. Уже в конце осени саперы, по 14–18 часов в сутки находясь в ледяной воде, под артиллерийским обстрелом, дали фронту первую переправу через Сиваш на Малую землю. [339]

В декабре была готова вторая — длиной свыше двух с половиной километров. Это был героический вклад в общую победу в Крыму инженерных войск. Для того чтобы соорудить обе переправы, автомобилистам фронта пришлось исколесить сотни тысяч километров, доставив в безлесную Таврию около четырех тысяч кубометров бревен, досок да полтысячи тонн металлических креплений.

Потом, уже в феврале 1944-го, небывалый шторм разыгрался на Азовском море. Массу воды нагнало в Сиваш, и обе переправы были разрушены разбушевавшейся стихией. Саперы повторили все сначала. Через несколько суток переправы вновь действовали. По ним непрерывным потоком шло движение в обе стороны.

Эти переправы, как две артерии в живом организме, питали плацдарм всем необходимым, соединяли Малую землю с Большой. В нужный момент по ним в короткие сроки должны были сосредоточиться войска для решающего наступления в Крыму. Так задумал командующий фронтом, и потому так тщательно следил он за тем, чтобы действовали они бесперебойно. С воздуха весь район надежно прикрывался истребительной авиацией. Группы наших самолетов с точностью хорошо отлаженного механизма непрерывно несли боевое дежурство. Позаботился Толбухин и о том, чтобы и на земле, в работе переправ, поддерживался строгий порядок. По его личному распоряжению начальником района переправ был назначен заместитель командующего 51-й армией генерал В. Н. Разуваев.

Выбор Федора Ивановича оказался на редкость удачным. Энергичный, волевой генерал с большим боевым опытом, Разуваев сумел образцово организовать порученное дело. Движение на переправах осуществлялось в строгом соответствии с утвержденным им графиком — с 20 часов вечера до 7 часов утра. Предварительно войска и грузы, предназначенные для переброски на плацдарм, сосредоточивались в исходном районе. Здесь они группировались в четыре колонны — пехотная, артиллерийская, автомобильная и гужевая. Для каждой был установлен свой темп и дистанции движения.

Командующий, Военный совет и штаб фронта методически, исподволь, пока еще не были конкретно определены сроки, начали подготовку к предстоящей наступательной операции в Крыму. [340]

Однажды, возвратившись из поездки в части, находившиеся на Перекопе, Федор Иванович, устроившись за кипящим самоваром, делился впечатлениями со своими ближайшими помощниками.

— Вчера привелось мне услышать такой спор в траншее, — рассказывал он. — Один из находившихся в траншее говорит своему товарищу, что он прямо-таки разочаровался в Крыме. Прежде не привелось ему тут побывать, но наслышан был, что Крым — это сплошь пальмовые рощи да розы. А что же на самом деле? Даже кустарника нет, и воды питьевой не достанешь. Собеседник его стал доказывать, мол, то, что перед ними, это вовсе еще не Крым, а только черный ход в него, как в хорошем доме, где не всех пускают с парадного крыльца...

Толбухин обвел присутствующих взглядом и неожиданно закончил уже чисто деловым предположением:

— Так вот, мне и подумалось тогда: всем нам следует хорошенько изучать своеобразие этого дома. Надо всегда иметь перед глазами наглядный его план — и с парадным, и с черным ходом в него.

Предложение командующего было реализовано штабом в виде подробной рельефной карты Крыма. А «черный ход», через который предстояло туда войти Четвертому Украинскому, имел обозначенные на этой карте собранные разведкой мельчайшие детали вражеской обороны и сведения о группировке его войск.

Федор Иванович часто обращался к этой карте, продумывал план будущих действий. Для него, конечно, не было секретом, что вопрос о конкретных сроках наступления в Крыму станет ясным лишь после того, как будет вытащена «никопольская заноза». И все же, решая множество практических вопросов, с этим связанных, он выкраивал время, чтобы поразмыслить над рельефной картой Крыма, намечая контуры недалекого будущего.

Между тем на Никопольском плацдарме двум нашим армиям не удавалось преодолеть сопротивление вражеских сил. Командующий Четвертым Украинским фронтом осуществил перегруппировку своих сил с таким расчетом, чтобы максимально уплотнить боевые порядки правофланговых армий. Для этого ему пришлось, наоборот, растянуть до 30–40 километров на дивизию фронт 2-й гвардейской армии, запиравшей противнику выход из Крыма на Перекопе. Левее ее от Крымского перешейка [341] вдоль Сиваша до Арабатской стрелки фронт занимала теперь одна только 51-я армия. Под Никополь пришлось также направить основную массу артиллерии и авиации фронта.

Немецко-фашистское командование обороняло Никопольский плацдарм со всевозраставшим упорством и даже усиливало свои войска под Никополем за счет частей, перебрасываемых из Кривого Рога и Кировограда. Осенью 1943 года на плацдарме действовало восемь пехотных, две танковые и две горнострелковые дивизии противника, объединенные в оперативную группу «Шернер». Наша разведка располагала сведениями о том, что и на севере Крымского полуострова немецко-фашистские войска усиливаются. Затем гитлеровцы, как и ожидалось, повели наступление с севера на юг, с Никопольского плацдарма, против 5-й ударной армии Южного фронта. Их танковым частям удалось выйти в тыл трем стрелковым дивизиям этой армии. Огнем нашей артиллерии и действиями самолетов-штурмовиков в течение одного только дня боя здесь было уничтожено до 40 вражеских танков. Ночью по решению командования стрелковые дивизии, оказавшиеся в исключительно невыгодном положении, были отведены на другой рубеж, существенно усилив здесь оборону наших войск. Благодаря принятым мерам контратакующий удар противника был отбит, ему не удалось осуществить свое намерение прорваться к Крыму.

Чтобы не распылять и далее усилия войск Четвертого Украинского фронта для действий на двух разрозненных операционных направлениях, Ставка Верховною Командования отложила наступательные операции с целью ликвидации Никопольского плацдарма до накопления соответствующих сил и средств. Однако и в январе 1944 года предпринятые Третьим и Четвертым Украинскими фронтами неоднократные попытки разбить никопольско-криворожскую группировку немецко-фашистских войск успеха не имели. С разрешения Ставки в середине января атаки наших войск были прекращены.

Представитель Ставки Верховного Главнокомандования на Третьем и Четвертом Украинском фронтах Маршал Советского Союза Василевский приводит в своих воспоминаниях такой эпизод, связанный с событиями тех дней:

«Однако было ясно, что собственными силами мы не [342] могли захватить Никопольский плацдарм. Если мы будем продолжать боевые действия таким же образом, понесем неоправданные потери, а задачу все же не решим. Нужно было подключить Второй Украинский фронт, провести перегруппировку войск, пополнить войска Ф. И. Толбухина резервами. Посоветовался с Федором Ивановичем, он поддержал меня, и я решил позвонить в Ставку с его КП. И. В. Сталин не соглашался со мной, упрекая нас в неумении организовать действия войск и управление боевыми действиями. Мне не оставалось ничего, как резко настаивать на своем мнении. Повышенный тон И. В. Сталина непроизвольно толкал на такой же ответный. Сталин бросил трубку.

Стоявший рядом со мной и все слышавший Федор Иванович сказал улыбаясь:

— Ну, знаешь, Александр Михайлович, я от страху чуть под лавку не залез!

Все же после этих переговоров Третий Украинский франт, игравший при проведении Никопольско-Криво-рожской операции основную роль, получил от Второго Украинского фронта 37-ю армию генерал-лейтенанта М. Н. Шарохина и из резерва Ставки — 31-й гвардейский стрелковый корпус, а от Четвертого Украинского фронта — 4-й гвардейский механизированный корпус».

Судьба Никопольского плацдарма окончательно решилась в феврале 1944 года, когда по указанию Ставки была проведена Никопольско-Кризворожская операция, более широкая по своим масштабам и привлекавшимся к участию в ней силам и средствам. Ее цель заключалась в том, чтобы, кроме никопольской, разгромить еще одну крупную группировку противника, находившуюся в районе Кривого Рога, и освободить важный в экономическом отношении район Кривого Рога и Никополя.

На выполнение намеченной задачи нацеливались уже два фронта, причем основная роль отводилась не Четвертому, а Третьему Украинскому фронту, который наносил главный удар из района северо-восточнее Кривого Рога на Апостолово Фронт генерала Малиновского располагал и большими силами для выполнения задуманного и занимал лучшее, чем фронт Толбухина, оперативное положение: перед Третьим Украинским не было столь мощной преграды, какой является Днепр. Войска Четвертого Украинского выполняли ограниченную задачу, по-прежнему направляя усилия на ликвидацию плацдарма [343] на левом берегу Днепра, затем, форсировав его, должны были выйти на Апостолово с юга.

При таком замысле действий наших войск ситуация для противника, оборонявшего Никопольский плацдарм, выглядела уже совершенно иначе, чем прежде. Удары двух советских фронтов на Апостолово с севера и юга и выход их в этот район означали бы охват действовавшей южнее Никополя вражеской группировки и лишение ее возможности отхода на запад. Иначе говоря, гитлеровцы могли попасть в очередной «котел». Но самое название «Шестая армия» достаточно красноречиво напоминало о том, чем кончился для нее «котел» под Сталинградом.

Третий Украинский фронт начал наступление с утра 31 января. Развивалось оно весьма успешно. Вошедшие в прорыв подвижные соединения быстро приближались к Апостолову и 5 февраля освободили его. Угроза для немецко-фашистских войск приобрела совершенно реальные очертания после того, как с юга ударил фронт Толбухина. Три его правофланговые армии — 3-я гвардейская, 5-я ударная и 28-я — своими активными действиями воспрепятствовали противнику перебросить части в полосу наступавших войск Малиновского. В короткий срок они также прорвали вражескую оборону, начав расчленять действовавшую на Никопольском плацдарме группировку, затем форсировали Днепр в районе Малой Лепетихи...

Думается, описывать дальше действия двух фронтов нет нужды. Достаточно сказать, что Никопольско-Криворожскую операцию оба фронта провели так, как было задумано. И в этом самом уже содержится наивысшая оценка для всех, кто к ней причастен. Однако такая оценка будет все же неполной для солдат обоих фронтов, сумевших все преодолеть на своем пути, и для их командующих, чья воля и разум шаг за шагом вели войска к достижению намеченной цели. Все преодолеть — это не только ожесточенное сопротивление врага, уже обреченного на неминуемый разгром и потому особенно яростного в своем ожесточении. Это еще и февральская погода на Украине в 1944-м.

Вот живые свидетельства двух участников операции.

А. М. Василевский:

— Много я повидал на своем веку распутиц. Но такой грязи и такого бездорожья, как зимой и весной 1944 года, не встречал ни раньше, ни позже. Буксовали [344] даже тракторы и тягачи. Артиллеристы тащили пушки на себе. Бойцы с помощью местного населения переносили на руках снаряды и патроны от позиции к позиции за десятки километров.

С. С. Бирюзов:

— Зима на Украине близилась к концу. Шел то мокрый снег, то мелкий моросящий дождь. Дороги раскисли. В воздух не поднимались ни боевые, ни транспортные самолеты. Даже По-2 не мог оторваться от вязкого чернозема... Где-нибудь под Москвой в такое время еще свирепствуют метели и трещит мороз, а на Украине уже оголились поля и грунт напоминал раствор цемента. Наступать в таких условиях тяжело. Но и отступать гитлеровцам было не легче. Они вынуждены были бросать увязавшие в грязи вполне исправные пушки, автомашины и даже танки.

Да, погода была одинакова для воевавших сторон. Разница только в том, что у гитлеровцев, несмотря на невылазную грязь и промозглый холод, земля, на которую они принесли ужас и мерзость опустошения, — эта самая земля горела под ногами. И они бежали, бросая все, что затрудняло бегство. А советские солдаты освобождали от фашистской нечисти родную свою землю, поэтому несли они на руках и пушки, и снаряды, и патроны. И не было для них преград, которые оказались бы непреодолимыми.

Теперь, когда «никопольская заноза» была извлечена, для Четвертого Украинского на очереди стояло освобождение Крыма. Вопрос этот не раз рассматривался в Ставке, прежде чем она утвердилась в своем мнении начать решающие действия в Крыму лишь после ликвидации Никопольского плацдарма. Другой вывод Ставки, сформулированный после неоднократного обсуждения, заключался в том, чтобы возложить главную ответственность за проведение Крымской операции на командование Четвертого Украинского фронта, освободив его на это время от выполнения каких-либо других задач. В его распоряжении решено было поэтому оставить только две армии — 2-ю гвардейскую для действий с Перекопа и 51-ю, которая должна была наступать с Сиваша. 19-й танковый корпус предназначался для развития наступления. Совместно с войсками Четвертого Украинского фронта в операции должны были принять участие войска Отдельной Приморской армии, занимавшей плацдарм [345] на Керченском полуострове, Черноморский флот, Азовская военная флотилия, партизаны Крыма, авиация 8-й и 4-й воздушных армий и ВВС флота.

В марте командующего фронтом и начальника штаба вместе с представителем Ставки вызвали в Москву.

Рельефную карту Крыма, над которой провел многие бессонные часы Федор Иванович, он приказал взять с собой. По ней он и докладывал Верховному Главнокомандующему замысел и план предстоящей операции.

В том, что рельефная карта отличалась от обычных карт разных масштабов, которыми, как правило, пользовались в Ставке, заключалась определенная доля риска. А что, если Сталин воспримет ее как нечто, рассчитанное на чисто внешний эффект? Сталин за долгие годы своего руководства партией и страной повидал столько всякого, что удивить его подобными вещами было невозможно. Скорее, наоборот, это могло вызвать раздражение, потому что никакой показухи в практических делах он не терпел. И заниматься внешними эффектами в его присутствии остерегались. Однако рельефную карту Крыма, привезенную командующим Четвертым Украинским фронтом, И. В. Сталин оценил по достоинству, так как сразу же увидел, что все в ней подчинено интересам дела. В мельчайших деталях на ней было отражено своеобразие рельефа Крымского полуострова, операционных направлений, на которых предстояло действовать войскам. Столь же скрупулезно была показана оборона противника, инженерное оборудование местности, естественные и искусственные препятствия, расположение вражеских сил и средств.

Расхаживая по кабинету, Сталин слушал доклад командующего фронтом, сосредоточенно попыхивая трубкой, останавливался, снова и снова разглядывая карту, вынимал трубку изо рта и, тыча мундштуком в ту или другую точку, говорил:

— Вот черти!.. Смотрите, где они задумали закрепиться...

Заинтересованность, с которой Сталин неоднократно подходил к рельефной карте и разглядывал ее, его спокойный, глуховатый голос, интонации немногословных реплик, которые он бросал время от времени, — все говорило присутствующим, что Верховному понравилась и карта, подготовленная в штабе Четвертого Украинского, и уверенность, глубокая обоснованность предложений в [346] докладе командующего фронтом. Толбухин не преуменьшал трудностей, ожидавших наши войска в Крыму, но и не преувеличивал их. Из доклада видно было, что фронт даром времени не терял, и подготовка к наступлению ведется основательная.

Верховный Главнокомандующий одобрил доклад командующего фронтом. В окончательном виде решение Ставки формулировало замысел Крымской операции следующим образом: одновременно ударами войск Четвертого Украинского фронта с севера — от Перекопа и Сиваша — и Отдельной Приморской армии с востока — из района Керчи — в общем направлении на Симферополь, Севастополь при содействии Черноморского флота и партизан расчленить немецко-фашистские войска, не допустить их эвакуации из Крыма. Утвердил Сталин решение Толбухина о нанесении главного удара с плацдарма на южном берегу Сиваша силами 51-й армии генерала Крейзера в направлении Симферополь, Севастополь, вспомогательного — на Перекопском перешейке силами 2-й гвардейской армии генерала Г. Ф. Захарова. Такое решение было связано с большими трудностями для войск, которым предстояло до начала операции сосредоточиться на крохотном пятачке. Но в этом как раз и заключались выгоды, перевешивавшие все неудобства: противник не ожидает отсюда главного удара, ибо он тоже понимает, что организация его здесь — дело весьма и весьма затруднительное, а может быть, практически неразрешимое. А раз не ждет удара с этого направления, следовательно, неудобства при подготовке операции с лихвой окупятся в самом ходе ее.

Дополнительные указания Верховного Главнокомандующего Толбухину сводились к тому, чтобы командование фронта позаботилось об организации взаимодействия, в первую очередь с Отдельной Приморской армией генерала А. И. Еременко, с Черноморским флотом и Азовской флотилией, с партизанами Крыма.

Подготовка к операции шла теперь полным ходом. Конкретно день начала ее Верховным Главнокомандующим не был определен, он связывался с выходом советских войск к Одессе, что должно было облегчить наши действия в Крыму. Свои коррективы внесла и погода: ураганные ветры и небывалые штормы на Азовском море бушевали весь март. Необычным для Таврии в это время года был и снегопад: снег почти на метр завалил [347] землю. Ставка согласилась с небольшой отсрочкой операции.

Толбухин и его штаб использовали ее для дополнительной подготовительной работы. Федор Иванович, обычно предпочитавший руководить войсками, не покидая надолго своего основного командного пункта, теперь все чаще наведывался в армии, в корпуса, досконально проверяя, насколько основательно усвоили подчиненные командиры и штабы все детали предстоящего наступления.

Каждый, с кем встречался Толбухин, хорошо знал, что командующий фронтом не удовлетворится просто итоговыми данными о ходе подготовки. Общими фразами в разговоре с ним не отделаешься. Нужно быть готовым ответить на любой вопрос относительно положения дел в своих соединениях или частях, ответить без промедления, не обходя острых углов и ничего не сглаживая...

По всему было видно, что на этот раз Федор Иванович был доволен всем тем, что уже сделано и делается в войсках.

Утром 8 апреля во всех подразделениях Четвертого Украинского фронта было зачитано обращение Военного совета о переходе в наступление. «Мы, — говорилось в нем, — бьемся на земле, политой кровью наших отцов и братьев в 1920 году... Пусть же наш героизм нарастит мировую славу воинов Фрунзе, славу русского оружия».

В 10 часов 30 минут после мощной артиллерийской подготовки и массированных бомбовых ударов нашей авиации Четвертый Украинский пошел вперед. За несколько дней перед этим на Перекопском перешейке начали греметь орудия большой мощности, которые методично разрушали инженерные сооружения противника. Разрывы трехсоткилограммовых снарядов, которыми они стреляли, при прямом попадании начисто сметали вражеские доты и дзоты. Гитлеровские солдаты не только несли значительный урон, стрельба орудий большой мощности производила на них сильное моральное воздействие. Помимо всего прочего, немецко-фашистское командование восприняло ее еще и как несомненный признак того, что именно здесь будут наносить советские войска свой главный удар. Но оно просчиталось и на этот раз.

10 апреля соединения 51-й армии, наступавшие с плацдарма на Сиваше, прорвали оборону противника. 19-й корпус, введенный с утра 11 апреля по приказу [348] Толбухина в образовавшуюся брешь, устремился на Джанкой и овладел им. Теперь открывался путь на Симферополь.

Генерал Толбухин подвел итоги наступления за трое суток и уточнил задачи наступающим войскам. Чтобы ускорить освобождение Симферополя, он распорядился создать подвижную группу. В нее вошли 19-й танковый корпус, посаженная на автомашины стрелковая дивизия и одна истребительно-противотанковая артиллерийская бригада. 2-й гвардейской армии командующий фронтом приказал неотступно преследовать противника, отходившего на Севастополь. Две ее дивизии были нацелены на Евпаторию, одна должна была продвигаться по побережью на Ак-Мечеть. Для 51-й армии задача оставалась прежняя — освободить Симферополь, затем через Бахчисарай наступать на Севастополь. Представителя Ставки Василевского Толбухин просил ускорить переход в наступление Отдельной Приморской армии.

Вечером 11 апреля Москва салютовала доблестным войскам Четвертого Украинского, которые сломили мощную оборону врага на Сиваше и Перекопе и освободили город Джанкой.

Следующий день наступления принес еще более ощутимые результаты. Войска Толбухина освободили свыше трехсот населенных пунктов на крымской земле. Пали Ишуньские укрепленные позиции врага восточнее Каркинитского залива, Ак-Монайские у основания Арабатской стрелки и Биюк-Онларские в центре Крыма.

13 апреля были освобождены Симферополь, Евпатория, Феодосия, 14 и 15 апреля — Бахчисарай, Судак и Алушта, 15 апреля передовые части и соединения фронта подошли к внешнему оборонительному обводу Севастополя. К 18 апреля вдоль южного побережья Крыма войска Приморской армии, к этому времени уже переставшей быть отдельной и включенной в состав Четвертого Украинского фронта, вышли к Балаклаве.

Такова хроника стремительного апрельского наступления советских войск в Крыму, свидетельствующая о немеркнущем подвиге и беспримерном героизме солдат, о высоком военном искусстве офицеров и генералов во главе с командующим фронтом.

Впереди перед войсками Четвертого Украинского, невидимый за грядой окружавших гор, лежал Севастополь — город бессмертной русской ратной славы. Двести [349] пятьдесят суток бились немецко-фашистские войска, чтобы войти в этот город. Теперь они надеялись отсидеться за его естественными укрытиями и мощными инженерными укреплениями. Гитлер объявил его «городом-крепостью». Это означало намерение держаться там до последнего солдата. Он сместил прежнего командующего 17-й армией генерала Еннеке, желая найти в нем «козла отпущения» за крымскую катастрофу. Его заменил генерал Альмендингер. Вслед за фюрером новый командующий, обращаясь к солдатам, писал:

«...Я получил приказ защищать каждую пядь севастопольского плацдарма. Его значение вы понимаете... Я требую, чтобы все оборонялись в полном смысле этого слова, чтобы никто не отходил, удерживал бы каждую траншею, каждую воронку, каждый окоп... Плацдарм на всю глубину сильно оборудован в инженерном отношении, и противник, где бы ни появлялся, запутается в сети наших оборонительных сооружений...»

Это обращение было написано 3 мая 1944 года.

Генерал Толбухин к этому времени завершал подготовку своих войск к генеральному штурму Севастополя, назначенному на 7 мая. Его армии получили уточненные задачи, произвели необходимую перегруппировку и подготовку соединений и частей, пополнили запас боеприпасов и материальных средств. Со всем командным составом по распоряжению командующего фронтом на участках, где им предстояло наступать, были проведены неоднократные рекогносцировки, детально изучалась местность и разрабатывались планы выполнения боевых задач. В тылу были созданы учебные городки, и войска усиленно тренировались в условиях, максимально приближенных к боевым, особенно тщательно отрабатывая взаимодействие пехоты с артиллерией, танками, авиацией. По особому плану вели подготовку к штурму специально созданные штурмовые группы. В их состав включались коммунисты, обладавшие богатым боевым опытом. Вся партийно-политическая работа подчинялась единой цели — мобилизовать духовные силы каждого участника штурма на неукротимый наступательный порыв.

Генеральное сражение за Севастополь силами всех войск фронта, Черноморского флота и партизан началось утром 7 мая. Его кульминацией, одной из блестящих страниц в истории Великой Отечественной войны, [350] стал беспримерный штурм Сапун-горы. К вечеру на ее гребне в полосе наступления 51-й армии генерала Крейзера затрепетали красные флаги. Почти одновременно с этим несколько южнее поднялись на Сапун-гору и высоту Карагач головные части 11-го стрелкового корпуса Приморской армии генерала К. С. Мельника, который сменил А. И. Еременко, назначенного 16 апреля командующим Вторым Прибалтийским фронтом.

В 1942 году немецко-фашистские войска на протяжении многих дней пытались овладеть Сапун-горой, открывавшей путь на Севастополь. Потеряв десятки тысяч своих солдат и офицеров, они так и не добились желаемого. Советские солдаты овладели Сапун-горой в один день. А 9 мая уже над зданием знаменитой панорамы Севастопольской обороны 1854 года взвилось победное Красное знамя. Севастополь, город-герой, крепость и важнейшая военно-морская база на Черном море, навсегда стал свободным от гитлеровской нечисти. Разбитые войска 17-й армии бежали к Херсонскому мысу, надеясь на эвакуацию.

В ночь на 12 мая войска Толбухина сокрушили сопротивление врага на последнем оборонительном рубеже, прикрывавшем мыс Херсонес, и через сутки вышли к побережью Черного моря по всей линии фронта. Наступательная операция в Крыму завершилась. Немецко-фашистские войска потеряли в ходе ее 100 тысяч убитыми и пленными и всю боевую технику. На осуществление этой операции нашим войскам потребовалось 35 дней, из них на штурм Севастополя всего лишь пять!

Партия и Советское правительство высоко оценили мужество и отвагу советских воинов. Семь раз салютовала Родина славным воинам армии и флота, освободившим Крым. Многим соединениям и частям были присвоены почетные наименования Перекопских, Сивашских, Керченских, Феодосийских, Симферопольских и Севастопольских. 126 человек были удостоены звания Героя Советского Союза, среди них командир авиационной эскадрильи В. Д. Лавриненков — второй медали «Золотая Звезда». Тысячи бойцов и командиров были награждены орденами и медалями. Командующему фронтом Толбухину было присвоено воинское звание генерала армии.

Радостно возбужденный Федор Иванович слушал оживленные разговоры друзей, поздравлял боевых соратников [351] и сам принимал поздравления, улыбался и, обращаясь к офицерам и генералам, говорил:

— Только заноситься нам не пристало...

Добрая улыбка на минуту сходила с его лица, а голос становился суровей, когда напоминал он о самом главном:

— Приказ командира очень многое решает на войне. Но любой командир, будь он хоть семи пядей во лбу, низко-низко обязан поклониться солдату. Это он — Рядовой — исполняет приказ в бою. Значит, от того, как он его воспринял и как исполняет, все и зависит. Вот так!..

Самолет, пересекая Крымский полуостров с юга на север, летел на небольшой высоте почти вдоль самой береговой черты к Перекопу. Под ним искрился ковер яркой зелени, которая как бы спешила укрыть многочисленные шрамы, что оставила на земле война. На этой земле подчеркнуто выделялись свежей еще чернотой многочисленные оспины воронок, большие и поменьше, петляющие зигзагами траншей окопы, груды сплющенного, искореженного, обгоревшего металла. А чуть подальше слева по курсу самолета до самого горизонта переливалось красками море, оттеняя берег белой пенистой ниточкой прибоя. Солнце согревало землю уже по-летнему. И она в полную силу источала под его лучами накопленную за зиму влагу. Разные участки ее поверхности прогревались неодинаково, и потому поднимавшиеся с земли навстречу самолету токи воздуха то подбрасывали его вверх, то увлекали вниз, и он проваливался в очередную воздушную «яму», продолжая натужно и ровно гудеть моторами.

В такую пору болтанка в воздухе становится особенно ощутимой. Однако Федор Иванович Толбухин не замечал ни болтанки, ни буйного ликования красок наступающего южного лета за стеклом иллюминатора.

Теперь, когда улеглась сумятица последних дней, связанная с отъездом, он мог остаться на некоторое время наедине со своими мыслями. Все, кто находился вместе с ним в самолете, понимали это его желание, знали, как любит командующий немногие такие паузы, и не мешали ему сосредоточиться. Плотно устроившись на сиденье и призакрыв глаза, Федор Иванович некоторое время вспоминал лица тех, кто провожал его на аэродроме, слова, [352] которые они говорили на прощание. Затем вдруг понял со всей отчетливостью, что и для него, и для провожавших его совсем недавно на аэродроме, и для тех, кого он сам проводил с тех пор, как умолкли последние выстрелы на крымской земле, — для всех его боевых друзей и соратников по Четвертому Украинскому фронту, бывшему Южному, завершился, остался уже позади огромный период войны.

Конечно, никто из них в эти майские дни 1944 года после окончания боев в Крыму не представлял себе, что они останутся отдыхать под его благодатным солнцем. Ожесточенная борьба с врагом продолжалась на других фронтах, все дальше и дальше продвигавшихся на запад. Мысли всех были устремлены туда. И все они, от рядового солдата до командующего фронтом, с нетерпением дожидались приказа о своей переброске из Крыма, который стал глубоким тылом, — туда, где еще продолжалась борьба. Эта переброска дивизий, корпусов, целых армий началась почти сразу же после освобождения Крыма по распоряжению Ставки... Но, пожалуй, никто из них, получая новые назначения, известия о перемещении своих товарищей, занимаясь сборами к отъезду и расставаясь, еще не осмыслил до конца значения происходящего.

Память воскресила строки песни, которую на их фронте знали и любили все:

«Вот и нет больше нашего Южного фронта», — с каким-то оттенком грусти подумал Федор Иванович, однако эта мимолетная грусть, естественная, когда расстаешься с чем-то очень дорогим, тут же уступила место другому чувству — радости и гордости от сознания честно исполненного долга и своей собственной причастности к тому, что вобрала в себя боевая история фронта, войскам которого довелось решать нелегкие задачи на дымных дорогах войны от Волги до Черного моря.

«Да, Четвертый Украинский — это уже история, славная, [353] дорогая история... А Третий, что предстоит ему?» — Эта мысль сразу же повернула ход мыслей к той цели, ради которой находился сейчас в самолете.

Генерал армии Толбухин летел на Третий Украинский фронт, чтобы вступить в командование его войсками. О новом своем назначении Федор Иванович был извещен в конце мая. Ему надлежало принять фронт от Малиновского, который переходил на Второй Украинский. В свою очередь, Конев перемещался на Первый Украинский фронт.

Уже сами по себе организационные изменения для сведущего человека были косвенными признаками того, что на южном крыле советско-германского фронта на некоторое время наступает относительное затишье, именуемое в военном искусстве оперативной паузой.

За минувшую зиму и весну советские войска добились здесь многого. Из рук фашистских захватчиков были вырваны важные экономические районы страны, коренным образом изменилась стратегическая обстановка на юге. Под угрозой удара Советской Армии оказались районы, имевшие для гитлеровской Германии большое военно-политическое значение, а также районы, снабжавшие ее стратегическим сырьем. Победы Советской Армии открыли возможность оказать непосредственную помощь народам Восточной Европы в их борьбе против захватчиков.

Толбухину как военачальнику был присущ стратегический склад мышления. Отчетливо представляя обстановку, он понимал, что на южном крыле советско-германского фронта наступившее затишье знаменует для врага приближающуюся еще более сильную, чем прежде, грозу. Но как развернутся здесь события в недалеком будущем, об этом пока что знают только в Ставке. Узнает в свое время и командование Третьего Украинского, надо только не терять времени даром и готовиться...

Вместе с Толбухиным в качестве начальника штаба Третьего Украинского переходил и Бирюзов. Оба они восприняли новое назначение как награду за предыдущую свою работу на Четвертом Украинском и еще один знак высокого доверия партии и правительства к ним обоим. Федора Ивановича радовало, что они будут продолжать общее дело вместе с Сергеем Семеновичем.

За тот год войны, который прошагали в одной упряжке, [354] командующий и начальник штаба фронта, как говорится, притерлись друг к другу. В самые первые дни совместной службы, еще на Южном фронте, замечал, правда, спокойный и сдержанный Толбухин, что Сергей Семенович, горячий и решительный, с трудом подавляет вроде бы досаду по поводу того, что командующий, как ему кажется, слишком строго контролирует действия своего начальника штаба.

Возможно, что и так. Конечно, его сорокалетний коллега, обладавший репутацией боевого генерала, был сложившимся штабным работником, занимал штабные должности еще в довоенные годы. Однако Федор Иванович смотрел на него с высоты своих пятидесяти лет, из которых почти два десятка отданы штабной службе, и не мог поступить иначе. Слишком хорошо понимал роль и значение начальника штаба в сложнейшем механизме управления и руководства войсками. Он исходил из твердого убеждения, что командующий должен верить в своего начальника штаба, как в самого себя, потому что это не просто исполнитель, но один из самых близких помощников командующего, непременно творческого склада ума и характера. Именно при таких взаимоотношениях штаб, который Федор Иванович уподоблял нервной системе человека, только и сможет осуществлять свою функцию — управление войсками, контроль за четким и неукоснительным выполнением принимаемых решений. Вот почему Толбухин сначала хотел утвердиться, что Бирюзов заслуживает такого полного доверия.

Впервые Толбухину удалось познакомиться с Бирюзовым в напряженный период боев под Сталинградом. Их еще не связывали в то время определенные должностные отношения. Толбухин командовал 57-й армией, Бирюзов был в то время начальником штаба 2-й гвардейской армии у Малиновского. Знакомство состоялось на командном пункте Федора Ивановича. Было это в первой половине декабря 1942 года.

Обстоятельства сложились тогда таким образом, что КП Толбухина в хуторе Верхне-Царицынском оказался, вероятно, единственным в своем роде за всю военную историю: здесь под одной крышей расположились тогда сразу два командарма. К тому же армии, которыми они командовали, действовали в диаметрально противоположных направлениях. 57-я Толбухина, повернутая фронтом на восток, участвовала в окончательной ликвидации [355] находившейся в кольце группировки фельдмаршала Паулюса. А 2-я гвардейская Малиновского, спешно переброшенная на реку Мышкова, сначала остановила на этом рубеже войска другого фашистского фельдмаршала — Манштейна, который должен был вызволить из окружения Паулюса, а затем заставила повернуть его вспять и быстро откатываться к Ростову.

Одновременно на КП 57-й армии располагался тогда же и представитель Ставки ВГК Василевский, использовавший имевшийся надежный узел связи для переговоров с командующим Сталинградским и Юго-Западным фронтами. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Сергей Семенович в ту первую встречу запомнился Толбухину своей солдатской прямотой и искренностью. Он не скрывал признательности и горячо благодарил за помощь и поддержку, которую нашел штаб армии Малиновского на КП Толбухина. 57-я действительно по-братски выручила 2-ю гвардейскую в трудный момент сосредоточения на рубеже реки Мышкова для отпора войскам Манштейна, предоставив в распоряжение ее командования все имевшиеся средства связи. При расставании Бирюзов без всяких околичностей сказал, что многое для себя почерпнул за эти дни совместного пребывания на командном пункте Толбухина и больше всего завидует штабу, который сумел организовать такую отличную связь.

Эти слова не были просто данью вежливости за гостеприимство и помощь. Как убедился затем, уже при совместной работе, Федор Иванович, Бирюзов комплиментов зря не умел раздавать. А уж если подметил у других что-нибудь заслуживающее внимания, то все делал, чтобы у самого было не хуже. Штабное дело он знал досконально. Работу штаба фронта сумел поставить так, что у командующего не возникало сколько-нибудь серьезных претензий. При всем этом в начальнике штаба заметно сказывалась жилка строевого начальника, да он и не скрывал ее. Толбухин не мешал ее проявлению.

Командующий и начальник штаба фронта довольно скоро нашли то деловое и товарищеское взаимопонимание, которое делало их совместную работу наиболее плодотворной. Вероятно, с легкой руки Александра Михайловича Василевского и в Ставке сложилось твердое мнение, что боевое содружество и совместная деятельность Толбухина и Бирюзова во фронтовом руководстве — пример [356] едва ли не идеально удачного сочетания качеств двух военачальников.

Данное обстоятельство, конечно же, учитывала Ставка, назначая их вместе на Третий Украинский фронт. Учитывала она, вероятно, также и то, что оба они, начиная от Волги и кончая наступлением в Крыму, руководили операциями, в которых противостоящие вражеские войска были не однородными, а смешанными.

Последнее предположение оба высказали сразу же после того, как узнали о своем новом назначении. Оба согласились с тем, что оно вполне реально. Обсуждали же они этот вопрос не из праздного любопытства, но единственно ради наилучшего уяснения своего собственного места и роли в новом предстоящем деле. Третьему Украинскому фронту в настоящий момент как раз и противостоит группировка вражеских войск «Думитреску» в составе 6-й немецкой и 3-й румынской армий. Коль скоро их предположение реально, из этого можно было сделать вывод: Ставка и Генеральный штаб считают, что до сих пор они умели использовать подобную неоднородность войск противника и, следовательно, смогут опираться на имеющийся опыт и в будущей операции...

Вывод, как мы видим, весьма немаловажный для уяснения правильного подхода к решению предстоящей задачи. Что касается других выводов, их надлежало сделать в ходе детального изучения обстановки на месте, не теряя ни часа драгоценного времени. Именно поэтому Толбухин и заторопил Бирюзова с отъездом на Третий Украинский. Сам же остался еще на несколько дней в Крыму, чтобы решить ряд организационных вопросов, связанных с отправкой войск Четвертого Украинского фронта на другие направления.

...Полет как начался, так и закончился в прекрасную погоду. Вот уже самолет коснулся поверхности аэродрома, встряхиваясь на неровностях грунта, замедлил свой бег, отвернул с посадочной полосы, подрулил к стоянке, развернулся, в последний раз с нарастающей силой загудев моторами. Затем, стихая до шелеста, остановилось вращение винтов, всякое движение прекратилось. Непривычная тишина на какое-то время оглушила всех сидящих в самолете. Но вот послышались шаги, кто-то открыл кабину и выбросил наружу стремянку. Подошел командир корабля, доложил о завершении полета. [357]

Толбухин поднялся с кресла, поблагодарил экипаж и, не очень твердо ступая затекшими от длительного сидения ногами, направился к выходу. После непрерывного гула и вибрирования летящего самолета, после болтанки и кабинных запахов бензина, перемешанного с горячим маслом, аромат цветущей, залитой солнцем земли за проемом самолетной двери чувствовался с разительной силой. Растянуться бы сейчас на изумрудном травяном ковре да полежать, ни о чем не думая, просто глядя в бездонную синь неба, вбирая в себя теплоту этого солнечного дня, ласковое дуновение ветерка...

Летать Толбухину по служебным делам приходилось довольно часто, человек оп был физически крепкий. И все же не привык к полетам, предпочитая им тряску в машине по любым, пусть разбитым, но земным дорогам. Винтовому самолету того времени, хотя бы и персональному, а значит, с наибольшими возможностями благоустроенному, слишком далеко было до современных реактивных пассажирских лайнеров. Полеты утомляли Федора Ивановича, видно, поэтому он всегда с особенным уважением относился к летчикам, ценя их нелегкий труд и поражаясь их выносливости.

...К самолету приближалась группа встречающих. Впереди, улыбаясь, шел Родион Яковлевич Малиновский. Почти на голову над всеми возвышалась фигура Сергея Семеновича Бирюзова. Теплые, дружеские рукопожатия, поздравления с благополучным прибытием, и вот машины уже несутся по дороге к расположению полевого управления Третьего Украинского фронта.

Бирюзов коротко доложил Толбухину обстановку, высказав предложение до вступления в должность побывать в войсках. После непродолжительного отдыха Толбухин направился к Малиновскому и спросил у него:

— Родион Яковлевич, вы не будете возражать, если до того, как мы доложим о сдаче и приеме войск фронта Верховному Главнокомандованию, я побываю в некоторых армиях?

Малиновский ответил согласием, заметив, что ему даже приятно будет провести еще несколько дней в привычном кругу людей и забот Третьего Украинского.

В тот же день Толбухин вместе с Бирюзовым приступил к детальному изучению противника и своих войск по документам и наблюдениям Сергея Семеновича, успевшего подготовить подробный доклад об оперативном [358] построении войск фронта, его боевом составе и о группировке противника.

Рассматривая карты, таблицы, схемы, Федор Иванович внимательно слушал начальника штаба, который за время своего пребывания познакомился с личным составом управления и штаба фронта, побывал вместе с командующим артиллерией фронта М. И. Неделиным и начальником инженерных войск Л. З. Котляром на Кицканском плацдарме в расположении 37-й армии генерал-лейтенанта М. Н. Шарохина и в ее 6-м гвардейском стрелковом корпусе, которым командовал генерал-майор Г. П. Котов, в дивизии полковника И. С. Шапкина, в некоторых полках, батальонах и ротах.

Бирюзов был удовлетворен поездкой. 37-я армия ему понравилась. Он положительно характеризовал и ее командующего, и командиров корпуса, дивизии, с которыми там познакомился. Хорошее впечатление произвели на него и саперы, соорудившие две переправы через Днестр. Одна из них — деревянный мост — являлась вспомогательной. Противник знает о ней, берега вокруг деревянного моста сплошь изрыты воронками от бомб и снарядов, место это опасное. Зато другая переправа — основная — наведена подальше, притоплена и остается неизвестной противнику. По этой переправе Бирюзов возвращался с плацдарма. «Мост совершенно незаметен даже вблизи», — отметил Сергей Семенович, подчеркивая тем самым умелый подход к делу саперов и всей инженерной службы. С особенной похвалой говорил он о Митрофане Ивановиче Неделине, характеризуя командующего артиллерией фронта как генерала, который сочетает в себе глубокие знания военного дела, техники с умением отлично организовать работу, тонко разгадывая тактику врага и любую ее слабинку используя в интересах наших войск.

Говоря о Неделине, Сергей Семенович сказал, что хотя он в той поездке и был знаком с ним только второй день, казалось, что знают они друг друга уже несколько лет — настолько обаятельным и умным был этот человек.

— Что это ты, Сергей Семенович, такой щедрый сегодня на похвалы? — добродушно хохотнул Толбухин. — Уж не застилает ли твою обычную объективность хлебосольство хозяев?

Бирюзов в том же шутливом тоне ответил, что хозяева действительно радушные и хлебосольные, однако свой [359] устав гостям не навязывают, давая возможность самим ко всему присмотреться. Так повелось с первого дня по прибытии Бирюзова на Третий Украинский. Пригласил его на обед Малиновский, о чем только не переговорили: и о совместно пройденном пути, и об общих знакомых, но ни словом не обмолвились о войсках фронта. Неоднократные попытки Сергея Семеновича повернуть беседу в этом направлении результата не дали. Лишь перед самым его уходом Родион Яковлевич сказал сдержанно:

— Хвалиться не люблю. Но войска в составе нашего фронта замечательные. Командующие армиями, командиры корпусов и дивизий — люди опытные, закаленные. Вот познакомишься с ними сам — убедишься. Мне просто трудно выделить кого-либо.

От себя Бирюзов добавил, что его первые впечатления подтверждают справедливость слов Родиона Яковлевича. Под его началом сгруппировалась замечательная плеяда командармов. Кроме М. Н. Шарохина, с которым уже познакомился Бирюзов, в числе командармов В. И. Чуйков (8-я гвардейская армия), И. Т. Шлемин (46-я армия), Н. А. Гаген (57-я армия), Н. Э. Берзарин (5-я ударная армия). 17-й воздушной армией командует В. А. Судец. Отметил Бирюзов, что для него очень полезной оказалась добрая товарищеская помощь члена Военного совета фронта А. С. Желтова, кстати, давнего его знакомого — они вместе учились в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Алексей Сергеевич хорошо знает войска и весь руководящий состав фронта, с ним всегда возможно установить полное взаимопонимание в работе. Хорошо отозвался Бирюзов и о другом члене Военного совета — В. М. Лайоке. Толбухин слушал Бирюзова, но, кроме шутливых реплик или уточняющих вопросов, своего отношения к услышанному не высказывал. Срабатывала профессиональная привычка — дать говорящему высказать все, что он, думает по обсуждаемому вопросу, не мешая ходу его рассуждений своими собственными мыслями. Федору Ивановичу самому была известна высокая боевая репутация генералов и офицеров, о которых говорил Сергей Семенович. И оптимистический тон начальника штаба в отношении всего увиденного за эти три-четыре дня в целом он воспринимал как должное. Многие трудные сотни километров прошли их с Малиновским фронты, соседствуя друг с другом, решая общие задачи, тесно взаимодействуя. А потому, как и положено у соседей, в общем-то он неплохо [360] был наслышан о том, что и как делается в «хозяйстве» рядом.

Однако теперь приспела пора, когда общим знанием дело никак исчерпываться не могло. Из первого знакомства с деталями, услышанными от Бирюзова, пока отложились в памяти три момента, в которых следовало разобраться обстоятельнее.

Первый — в штабе фронта работа организована хорошо, но он все же недостаточно, по первому впечатлению Бирюзова, координирует деятельность командующих родами войск и начальников служб. Со всеми своими вопросами они привыкли ходить прямо к командующему войсками фронта, минуя штаб. Когда Толбухин услышал про это из уст Бирюзова, с улыбкой подумал: «Сергей Семенович не из тех, кто будет мириться с таким положением штаба... И правильно сделает!»

Второй: населенный пункт Воробьево-Берлино, где они сейчас находятся, — место расположения фронтового управления. Странное это название уже стало причиной острот. Наиболее распространенная из них: дошли до воробьевского Берлина, дойдем, и до гитлеровского! Но шутки шутками, а дело делом. Обосновались здесь служба фронтового управления и отделы штаба неплохо, сравнительно далеко от войск первого эшелона, следовательно, обстановка более спокойная. Пока фронт не ведет активных действий, это удобно, как сказал Сергей Семенович, «все под рукой, не надо тратить времени на переезды одного к другому». Но он же высказал и справедливое опасение. Штаб стоит здесь без движения уже порядочно времени. К оперативной группе управления, как и всегда при продолжительной остановке, постепенно подтянулся второй эшелон. Стало совсем людно и скученно. Снующие по улицам автомашины, расходящиеся во все стороны линии связи — разве это пройдет мимо внимания вражеской разведки! Подобная цель для авиации противника поистине находка — один удар и...

Третий: Кицканский плацдарм. О нем впервые услышал Толбухин от Бирюзова в машине еще при возвращении с аэродрома. Теперь начальник штаба снова и подробно рассказал о своей поездке на этот плацдарм, дал ему детальную характеристику и даже рискнул намекнуть насчет выгод наступления войск фронта именно отсюда… Этот третий момент становился, таким образом, центральным во всем, о чем они говорили в тот день. Речь ведь [361] шла о выборе направления главного удара, то есть того наиважнейшего, к чему призван командующий и его штаб.

Собственно, в правильном выборе направления главного удара, составляющего основу решения, выработка которого и есть наиболее важное звено в цепи подготовительных мер к любому бою и операции, и заключена прежде всего сущность военного искусства, степень зрелости полководца. На решение этого вопроса будут теперь в первую очередь направлены все его действия, помыслы, чувства, все, что он знает и умеет, весь предшествующий опыт, накопленный им, все, что он услышит и увидит, оценивая сложившуюся обстановку, силы и возможности своих войск и противника, всю ситуацию в целом и великое множество мельчайших ее частностей. Более сотни различных войсковых соединений принимает под свое командование Толбухин от Малиновского. Это свыше полумиллиона вооруженных людей, почти четыре тысячи орудий всех калибров, более трех тысяч минометов, около семисот танков и самоходных артиллерийских установок, свыше тысячи самолетов... Огромная сила вверяется под его начало, и огромнейшая ответственность за правильное ее использование ложится на плечи Толбухина — командующего Третьим Украинским фронтом. В конечном счете успех или неуспех, победа или поражение в операции, сама цена этой победы — сколькими солдатскими жизнями за нее придется заплатить — будут зависеть от того, куда и как направит он, командующий, эту силу волей своего приказа, которым она будет приведена в движение...

Именно потому, что этот, третий, момент и был архиважным среди всех вопросов, обсуждавшихся с Бирюзовым в тот день, Толбухин, как говорится, даже бровью не повел, услышав и в первый, и во второй раз слова «Кицканский плацдарм». Он как бы начисто пропустил их мимо ушей, вызвав тем самым известное недоумение у Сергея Семеновича, который хотя и знал характер Федора Ивановича, тем не менее не ожидал подобного полнейшего, как ему показалось, равнодушия с его стороны. Между тем Федор Иванович только сделал вид, что не слышал этих слов, ибо считал, что вслух говорить на тему о главном ударе и где ему быть, преждевременно. В том числе преждевременно и для самого себя. Но он их слышал и запомнил.

На другой же день Толбухин начал обговоренную с [362] Малиновским ознакомительную поездку в войска. Правда, довершить ее до конца не удалось. Ставка распорядилась о незамедлительном вступлении Малиновского в новую должность. Пришлось возвращаться в Воробьево-Берлино. Они составили совместную телеграмму о сдаче и приеме командования Третьим Украинским фронтом и отправили ее в Москву, а затем были устроены теплые проводы Малиновскому.

Поскольку Второй и Третий Украинский фронты, которыми они теперь командовали, как и прежде, были соседями и ношу, по-видимому, опять приходилось нести общую, за обедом разговор часто переключался на возможные в недалеком будущем дела. Так в деловых разговорах и прошло все время до отлета Родиона Яковлевича.

В напряженной работе пролетел июнь. Потихоньку в работе огромного фронтового механизма что-то прилаживалось и переделывалось, что-то уточнялось применительно к требованиям нового руководства. Командующий фронтом поддержал предложение начальника штаба о необходимости совершенствования стиля работы штаба фронта, дав понять всем, что он сам заинтересован в том, чтобы штаб возможно скорее занял в системе управления войсками подобающее место и чтобы командующие родами войск и начальники служб решали возникающие вопросы через штаб, а не минуя его. Военный совет поддержал командующего, и необходимые коррективы в работу управления и штаба были быстро и без каких-либо осложнений внесены. Согласился Толбухин и с соображениями о необходимости передислокации органов фронтового управления. Когда обсуждали предложения начальника штаба по этому поводу, их горячо поддержал член Военного совета фронта В. М. Лайок:

— Сергей Семенович правильно настаивает на быстрейшей передислокации командного пункта. Слишком уж мы отяжелели. Давно пора рассредоточиться. Пока фронт находится в состоянии оперативной паузы, можно все это осуществить безболезненно.

Командующий фронтом хитро улыбнулся:

— А как будем рассредоточиваться? Второй эшелон отсюда выведем или сами от него оторвемся? Вы, Сергей Семенович, за какой из этих двух вариантов?

— За последний!

— Ну что ж, действуйте...

Возник вопрос, а кого именно брать в «отрыв», как выразился [363] Федор Иванович. Найдутся ведь «обиженные», которые начнут доказывать, что именно их присутствие поближе к командующему крайне необходимо...

— Только тех, без кого обойтись нельзя! — последовал твердый ответ.

И Толбухин тут же, рассмотрев предложения о составе первого эшелона фронта и отобрав в него строго ограниченное число людей и машин, утвердил письменный расчет должностных лиц для переезда и подписал приказ о передислокации. Когда она началась, «обиженные» действительно появились. Но вскоре все успокоились, увидев, что Толбухин, обычно добродушный и покладистый, в обсуждения с жалобщиками вступать не желает и непреклонен там, где речь идет о вопросах, которые уже решены, а решение отвечает интересам дела.

Новый командный пункт был размещен более выгодно с точки зрения маскировки и отлично оборудован проводной и радиосвязью. Связисты обеспечили возможность ведения переговоров не только с командованием армий, дивизий и полков, но при необходимости и батальонов.

Так были решены два из трех вопросов, обозначившихся еще в первый день приезда Толбухина на Третий Украинский. Решалось и множество других: шло доукомплектование войск личным составом и вооружением, перегруппировка сил, связанная со сменой некоторых соединений и частей, долгое время находившихся в первом эшелоне, чтобы дать им возможность отдохнуть, непрерывно велась разведка и уточнялись данные о противнике, инженерные работы, накопление необходимых запасов продовольствия, фуража, боеприпасов, горючего...

Что же касается того самого важного вопроса, о котором Федор Иванович в первый день своего прибытия на Третий Украинский фронт считал преждевременным обмолвиться хотя бы словом, — решение его исподволь созревало в мыслях командующего, и никто из окружающих до поры до времени не должен был ничего знать об этом.

15 июля заместитель начальника Генерального штаба А. И. Антонов передал предварительное распоряжение Ставки о переходе Третьего Украинского фронта в наступление. С этого момента выработка решения на наступление перешла в решающую фазу. Толбухин впервые вслух заговорил по этому вопросу, однако и теперь еще ничего не предрешая, а лишь высказывая свои соображения относительно возможных направлений наступления войск фронта. [364]

Бирюзов в своих воспоминаниях подробно рассказал о выступлении Толбухина на заседании Военного совета Третьего Украинского фронта 16 июля 1944 года.

«Утром следующего дня собрался Военный совет фронта. Кабинетом Ф. И. Толбухину служила небольшая горница в деревенской хате молдавского крестьянина. В ней стояли простой стол и несколько табуреток. На стене висела двухкилометрового масштаба карта района предстоящих боевых действий. И как только все собрались, Толбухин взял карандаш, подошел к карте и стал рассуждать.

Он словно помолодел, глаза светились задором, а тучная фигура стала сразу какой-то непривычно энергичной и подвижной. Чувствовалось, что у него наступил прилив новых сил, он как бы загорелся внутренним огнем, что с ним обычно бывало в особо напряженные и ответственные моменты боевой обстановки. Энергично жестикулируя, командующий водил карандашом по карте и, обращаясь к нам, говорил:

— Да, интересно начертание линии фронта. Обратите внимание, фронт проходит дугой и выпуклость — в нашу сторону. Если обороняться нам было не совсем удобно, то наступать очень выгодно. Само расположение войск двух фронтов подсказывает, что нужно зажать противника в клещи. — На какое-то мгновение командующий задумался, потом продолжал снова: — Но есть и опасные участки. Видите? Правый фланг противника прикрыт Днестровским лиманом, а выше идут топи, плавни. Значит, противник может оставить здесь минимальное количество войск, а остальные — бросить к центру или на свой левый фланг, к Кишиневу. У противника благоприятные условия для нанесения фланговых ударов. Есть и другие «но»...

Где же нам лучше всего широким потоком устремиться в прорыв? Здесь плавни, тут сильные укрепления — Бендерская крепость. Кицканский плацдарм не совсем удобен, и сосредоточивать на нем крупные силы опасно, да и озеро Ботно с заболоченными берегами помеха. А видели, какие крутые берега у Днестра на этом участке?

А у меня к Кицканскому плацдарму было совсем иное отношение. Давно будоражила сердце одна дерзкая мысль... Однажды я уже высказывал ее Федору Ивановичу, но он, кажется, отнесся к ней с недоверием. Во всяком случае, мнения своего не высказал. И, пожалуй, был прав: у меня еще многого не хватало для доказательства целесообразности [365] нанесения главного удара по врагу с Кицканского плацдарма.

Толбухин отвел глаза от карты, и взгляды наши встретились. Решив, видимо, узнать, не отказался ли я от своей идеи, он неожиданно спросил:

— Что вы, Сергей Семенович, думаете о Кицканском плацдарме?

— То же, что и раньше, — твердо ответил я. — Удар отсюда был бы совершенно неожиданным для противника. Такой вариант немцы явно не берут в расчет.

— Над этим стоит поразмыслить, — с прежней уклончивостью отозвался Федор Иванович».

Продолжая выступление, командующий к Кицканскому плацдарму не возвращался. Он, казалось, с большей предпочтительностью размышлял вслух о наступлении на кишиневском направлении. Достоинства и недостатки каждого возможного для наступления направления оценивали и другие участники заседания. Судя по карте и группировке вражеских войск, кишиневское направление действительно выглядело наиболее подходящим для нанесения главного удара. Более благоприятной для применения танков была местность, а складки ее делали удобным занятие войсками исходного положения для наступления, исключалась возможность флангового удара контратакующего противника, так как справа наши войска отделяла о г него река Прут, а за ней действовали солидные силы Второго Украинского фронта. Следовательно, и возможность тесного взаимодействия с ними при наступлении на кишиневском направлении более перспективна. Против советских войск, правда, на этом направлении обороняются отборные гитлеровские части и соединения, у них весьма плотные боевые порядки. Но и тут нет худа без добра: враг не избежал бы огромных потерь уже в ходе артиллерийской подготовки, потерял бы наиболее крепкую часть своих сил, значит, ему нечем было бы потом затыкать бреши в своей обороне... Толбухин дал возможность подробно высказать и обосновать предложения каждому из присутствующих. И когда множество высказанных «за» столкнулись с не меньшим числом противодействующих «но» и «против», предложил не горячиться, спокойно все обдумать, а пока еще раз провести рекогносцировку на разных направлениях. Это решение и принял Военный совет.

Состав назначенных Толбухиным рекогносцировочных трупп и намеченные районы их действия никому из участвовавших [366] в них руководящих работников фронтового управления по-прежнему не давали повода судить, а к какому же направлению главного удара склоняется сам командующий. Он возглавил группу, отправлявшуюся на правый фланг фронта — в 5-ю ударную и 57-ю армии, то есть в войска кишиневского направления. Второй группой, отправлявшейся в левофланговые 37-ю и 46-ю армии, поручил руководить Бирюзову. Личное присутствие Толбухина в первой группе не означает ли, что именно кишиневское направление заслуживает предпочтения и большего внимания? Но тогда почему он включил в группу Бирюзова командующего артиллерией и начальника инженерных войск фронта? Вопросы эти так и остались открытыми.

Наутро следующего после завершения рекогносцировки дня до десяти генералов, участвовавших в ней, вновь собрались у командующего фронтом на заседание Военного совета, чтобы подвести итоги проделанной работы.

— Ну так, товарищи, — открыл заседание Федор Иванович, — давайте определим порядок нашей работы. Времени у нас немного, а дел порядочно. Мы должны обсудить все до мелочей, чтобы выработать правильное решение. Вначале я изложу свои впечатления о правом крыле фронта, а затем послушаем начальника штаба о работе его группы. Вместе все взвесим, и я объявлю предварительное свое решение.

Командующий говорил не торопясь, как бы рассуждая и думая вслух. Каждое его суждение было логически обосновано, всесторонне аргументировано и потому делало понятной, отчетливой для всех присутствующих главную мысль. Рекогносцировка позволила ему еще раз и твердо убедиться в том, что обе правофланговые армии фронта могут вести наступление на кишиневском направлении. Однако наиболее выгодного положения для нанесения главного удара обе эти армии не занимают. Непосредственное наступление в направлении Рышков, Кишинев значительными силами имеет отрицательными своими сторонами то, что, во-первых, сосредоточить здесь такие силы весьма затруднительно из-за условий местности; во-вторых, и в этом суть — оно приведет к выталкиванию врага из Молдавии вместо его уничтожения. Удар с Дубоссарского плацдарма, являющийся прямой и кратчайшей дорогой к рекам Прут и Дунай, и при усиленном его развитии невыгоден в том смысле, что здесь противник, [367] вводя резервы и прикрываясь контратаками на местности, благоприятствующей обороне, а не наступлению, сможет обеспечить отход своих главных сил за Прут и Дунай, сохранив в основном их боеспособность. Невыгоды подобного развития событий очевидны: нашим войскам придется подготовить и осуществить новые наступательные операции, причем с преодолением водных преград, в числе которых и такой сложной, как Дунай.

И в менее ответственных ситуациях Толбухин не имел привычки что-либо огульно захваливать либо отрицать. Теперь же, когда речь шла о принятии решения, был особенно осторожен в суждениях. Желая еще и еще раз проверить самого себя, советуясь с ближайшими своими помощниками, он с предельной полнотой старался сопоставить все «за» и «против», чтобы прийти к наиболее объективному заключению.

Бирюзов, зная характер командующего, когда ему было предоставлено слово, так же не пытался сглаживать острые углы. Суть его доклада сводилась к тому, что рекогносцировочная группа, работу которой он возглавлял, после детального изучения всех условий в левофланговых армиях пришла к единодушному мнению: именно там имеются реальные возможности для нанесения главного удара. Самое главное его преимущество заключается в том, что нашим войскам в этом случае не придется форсировать водную преграду. Отсюда противник не ожидает нашего удара, о чем свидетельствует и группировка его войск. Основные свои силы командование армейской группы «Думитреску» держит на двух направлениях: тираспольском (шесть немецких и две румынские пехотные дивизии) и кишиневском (одиннадцать немецких пехотных дивизий), все его резервы также подтянуты к флангам 6-й немецкой армии.

Но и в этом варианте есть серьезный недостаток — большая скученность нашей ударной группировки на Кицканском плацдарме. Чтобы нанести отсюда удар, на плацдарме в 150 квадратных километров, причем для размещения войск пригодна лишь меньшая половина всей площади, придется скрытно сосредоточить главные силы фронта. Плотность войск и техники на плацдарме окажется настолько высокой, что, если враг обнаружит сосредоточение наших сил на этом направлении, он сможет артиллерийской и авиационной контрподготовкой нанести серьезный урон и даже сорвать наступление... [368]

В этом месте командующий жестом остановил докладчика, посмотрел на командующего воздушной армией, спросил:

— Прикроете надежно?

— Прикроем, — твердо ответил Судец.

Вновь Толбухин углубился в свои мысли. Все, что он слышал сейчас, не было для него чем-то новым и неожиданным. Сотни раз на протяжении многих дней и ночей перед его мысленным взором вставал Кицканский плацдарм. Небольшой пятачок, на котором, если он решит наносить отсюда главный удар, понадобится создать мощную группировку стрелковых войск, артиллерии, многие сотни артиллерийских наблюдательных пунктов, еще большее количество батарейных и орудийных огневых позиций, отрыть тысячи километров сплошных траншей, в надежных укрытиях в земле рассредоточить несколько сот автомашин боеприпасов...

И все это надо будет сделать так, чтобы противник до последнего момента не догадался о том, что творится у него под самым носом. Возможно ли это? Он с благодарностью воспринимал доклад Бирюзова, который, до предела обнажив кажущуюся невероятность нанесения главного удара с Кицканского плацдарма, спокойно и методично стал приводить затем расчеты и выкладки, доказывая, что реализация такого плана тем не менее практически возможна. Она потребует предельного напряжения и четкости в работе в подготовительный период. Все участвовавшие в заседании Военного совета генералы разделяли соображения докладчика по основному вопросу. При этом они реально оценивали множество возникающих трудностей и выражали готовность преодолеть их, уточняли отдельные детали плана по использованию войск, наметки которого командующий попросил доложить начальника штаба.

Когда обмен мнениями закончился, в комнате воцарилась тишина, подчеркивающая значительность последующего. Все предложения, сомнения, советы высказаны. Осталось подвести итог, сформулировать решение. Только ему одному принадлежало это право, только на нем одном лежала эта обязанность.

Командующий встал. Выразил глубокую удовлетворенность результатами рекогносцировок, поблагодарил присутствующих за проделанную работу. Затем сказал то, что держал от них в [369] секрете:

— Мое первоначальное мнение о целесообразности нанесения главного удара правым флангом базировалось на указаниях Ставки. Она до сих пор считает, что лучший вариант наступления — на кишиневском направлении...

Федор Иванович сделал небольшую паузу, окинул взглядом присутствующих. Он скрывал от них это мнение, чтобы не связывать никого из помощников довлеющим авторитетом, считал эту ношу только своей и сам нес ее до сих пор. Теперь он принял решение. И голос командующего затвердел металлом:

— Но факты восстают против этого... Уверен, что и Верховное Главнокомандование согласится с этим. Главный удар предпочтительно наносить с Кицканского плацдарма!

Теперь, когда все это было сказано, становилось объяснимым, почему командующий посчитал необходимым два дня назад лично возглавить работу рекогносцировочной группы на правом фланге войск фронта, а не на левом. Он еще раз своими глазами и собственным разумом хотел постичь и убедиться, что не здесь следует искать ключ к решению предстоящей задачи. И если сам он, уже не пару дней назад, а, возможно, гораздо раньше, пришел к заключению о предпочтительности в этом смысле Кицканского плацдарма, то в этом предстояло еще и убедить Верховное Главнокомандование. Оно ведь ясно и определенно высказалось за кишиневское направление. Убеждать предстояло ему — никому больше.

Толбухин хорошо понимал, что и в обычном житейском обиходе высказать предложение бывает легче, нежели потом отказаться от него, признав тем самым большие выгоды предложенного кем-то другим. Здесь же речь шла о пересмотре предложения, исходившего от самой высокой инстанции и по такому вопросу, как выбор направления главного удара в стратегической операции, от которой ожидали важных военно-политических результатов. Решительными действиями на ясско-бухарестском направлении войска двух фронтов — Второго и Третьего Украинских — должны были, разгромив войска группы армий «Южная Украина», продолжить путь для наступления в глубь Юго-Восточной Европы. Разгром крупной группировки врага на юге советско-германского фронта, во-первых, должен был устранить угрозу, которую она таила, нависая над левым крылом фронтов, наступавших на центральном [370] участке и ушедших далеко на запад; тем самым было бы обеспечено с юга последующее наступление советских войск на варшавско-берлинском направлении. Во-вторых, весной и летом 1944 года в связи с победами Советской Армии на юге борьба в странах Юго-Восточной Европы достигла большого накала, и наступление наших фронтов в глубь Балкан приобретало значение мощного внешнего фактора для быстрого созревания там антифашистских восстаний.

Наступление советских войск на территории сателлита фашистской Германии — королевской Румынии, воевавшей против СССР, неизбежно должно было оказать влияние на политическое положение в стране. Три с лишним года румынская армия воевала за чужие интересы. Экономика страны пришла в расстройство. Военные расходы истощили государственную казну. Гибель сотен тысяч румынских солдат тяжелым камнем легла на душу народа. Недовольство войной росло изо дня в день. Коммунистическая партия Румынии активизировала свою работу по объединению всех прогрессивных сил нации в антифашистской борьбе, готовила вооруженное восстание против диктатуры Антонеску, начало которого ставилось в зависимость от наступления советских войск. Режим Антонеску продолжал держаться в стране в решающей степени только потому, что румынское правительство опиралось на дивизии немецко-фашистской армии, находившиеся на советско-румынском участке фронта, и на оккупационные войска, располагавшиеся на территории Румынии.

Чем большие последствия ожидались от предстоящего наступления, тем значительнее возрастало бремя ответственности за каждый шаг, связанный с подготовкой операции. Федор Иванович давал себе ясный отчет в том, что Ставке потребуются конкретные и весомые доказательства обоснованности принятого на Военном совете решения. Выразив уверенность, что Верховное Главнокомандование согласится с ним, Толбухин подчеркивал перед лицом руководящего состава фронта свою готовность представить такие доказательства. Но и это не все. Представляя их, он предопределял тем — самым всю меру личной ответственности за сделанный выбор. Разве неясно, что, если намечаемый удар не даст ожидаемого результата, неотвратимо может возникнуть мотив: «Вам, товарищ Толбухин, предлагали наносить главный удар на кишиневском направлении, а вы настояли на своем». От командующего [371] фронтом требовалось немалое мужество, чтобы пойти на такой шаг.

31 июля 1944 года командующие и члены Военных советов Второго и Третьего Украинских фронтов были вызваны в Ставку, где доложили свои соображения об операции. Всесторонне обсудив доклады Малиновского и Толбухина, Ставка согласилась с планами фронтов и утвердила решения командующих. Координацию действий двух фронтов в операции Ставка поручила Маршалу Советского Союза С. К. Тимошенко. 2 августа, уже после возвращения командующего из Москвы, последовала директива на проведение Ясско-Кишиневской операции.

Директивой предусматривалось на первом этапе операции во взаимодействии со Вторым Украинским фронтом разбить кишиневскую группировку противника и овладеть рубежом Леоново, Тарутино, Молдавка. В дальнейшем развивать наступление в общем направлении на Рени и Измаил, не допуская отхода противника за реки Прут и Дунай. Черноморскому флоту под командованием адмирала Ф. С. Октябрьского и Дунайской военной флотилии под командованием контр-адмирала С. Г. Горшкова ставилась задача высадить десанты и огнем корабельной артиллерии содействовать Третьему Украинскому фронту.

С момента подписания директивы решение командующего фронтом — наносить главный удар с Кицканского плацдарма — было облечено в незыблемую форму закона. И все, что теперь делалось и было сделано десятками, сотнями генералов, адмиралов и офицеров, сотнями тысяч солдат и матросов, — все это подчинялось безоговорочному воплощению в жизнь задуманного. Подготовка к операции вступила в кульминационную фазу.

Мы уже знаем, что в своей деятельности Толбухин мог опереться на многих достойных помощников. Без этого невозможно себе представить истинного военачальника. При всем том надо, однако, не забывать и другое: связь любого руководителя с коллективом всегда двусторонняя, он получает от него тем больше, чем больше сам отдает ему. Каждый из окружавших командующего фронтом военачальников — члены Военного совета, начальник штаба фронта, начальники родов войск и служб, командующие армиями, командиры корпусов, дивизий и многие другие генералы и офицеры повседневно испытывали на себе влияние личности Толбухина. Это было благотворное влияние, [372] обусловленное как чисто человеческими качествами, так и стилем работы, умением создать в руководимом коллективе подлинно деловую обстановку. Вполне понятно, что оригинальность его полководческого мышления, смелость и глубина замыслов побуждали каждого творчески подходить к поставленной задаче.

Командармы порадовали Толбухина нешаблонностыо своих решений. Решение командующих двух правофланговых армий командующий фронтом утвердил сразу же после того, как командармы доложили их Военному совету. Темпераментный генерал Н. Э. Берзарин всем своим видом показывал недовольство тем, что не его армия, хотя и именуется она ударной, будет наносить главный удар, При всем этом, получив для действий своих соединений полосу шириной в сто тридцать километров, он предусмотрел разумные меры для выполнения той задачи, которая отводилась ему планом фронтовой операции. Командарм 57-й генерал Н. А. Гаген не имел оснований огорчаться: его армия включалась в ударную группировку фронта. Принятое им решение сводилось к тому, чтобы обеспечить нанесение удара по противнику севернее озера Ботно, главные же свои силы иметь в готовности развить успех севернее или южнее него, в зависимости от того, как развернутся события с началом наступления.

Основная роль в нанесении главного удара с плацдарма отводилась 37-й армии. Ее командующий генерал М. Н. Шарохин, исходя из плана фронтовой операции, принял решение сосредоточить на участке прорыва все имевшиеся в составе армии стрелковые войска, кроме одного полка, все без исключения танки (более сотни) и свыше девяти десятых артиллерии (около 1600 орудий и минометов). Столь решительным массированием имевшихся в его распоряжении сил и средств командарм 37-й достигал превосходства над противостоящим противником по пехоте и основным видам вооружения в четыре-пять раз!

Предложенный Шарохиным план удивил своей дерзостью всех присутствовавших на Военном совете, не исключая и командующего фронтом. Конечно, никто не мог сомневаться, что при таком соотношении сил вражеская оборона разлетится вдребезги в первый же день наступления. Но если бы так просто достигались победы в сражениях, то не было бы нужды в искусстве полководца. Уж чего проще, собери все, что имеешь, и бей в облюбованном [373] месте. Еще в глубокой древности, в 371 году до нашей эры, беютийский полководец Эпаминонд в сражении при Левктрах доказал, что неравномерное распределение войск по фронту в целях нанесения главного удара на решающем участке сражения является важнейшим принципом военного искусства. Принцип этот остается незыблемым и поныне. Однако всякий раз, пытаясь применить его в конкретной обстановке, полководцу предстоит решить: а в каких же пределах возможна я допустима эта самая неравномерность? Иначе ожидаемая победа неизбежно обернется сокрушительным поражением.

Вот почему Федор Иванович Толбухин, выслушав на Военном совете доклад генерала Шарохина, не стал спешить со своим последним словом. Он попросил командарма подготовить опытное командно-штабное учение для проверки обоснованности его решения. Когда учение состоялось, командарму и его штабу во главе с генералом А. К. Блажеем, как и следовало ожидать, немало пришлось решить самых неожиданных «вводных», задаваемых Толбухиным. Результатами тем не менее оказались довольны обе стороны. Командование армии сумело доказать, что его решение — плод скрупулезного учета сложившейся обстановки и всесторонне продуманных в мельчайших подробностях деталей. Командующий фронтом убедился в верности расчетов командарма, его начальника штаба, после чего утвердил предложенное решение, заметив, что делает это с глубоким удовлетворением.

Весьма обстоятельно рассматривался командованием фронта план операции левофланговой армии — 46-й. Ее командующий генерал И. Т. Шлемин готовился к тому, чтобы, наступая главными силами в составе ударной группировки фронта, одновременно осуществить совместно с моряками Дунайской военной флотилии десантную операцию в районе Аккермана (Белгород-Днестровский). Низовья Днестра и его широкий лиман с густыми, высокими камышовыми зарослями представляли серьезное препятствие для наступающих войск. Но все же, как показало детальное изучение местности, осуществить форсирование Днестровского лимана 46-я армия могла. Несомненная выгода наступления на этом направлении заключалась в полной неожиданности его для противника. Оборонявшиеся здесь румынские соединения, хорошо укрепив свой передний край, проходивший по высокому гребню берега, не имели плотных боевых порядков, [374] настолько они уверовали в невозможность наших наступательных действий.

Для осуществления десантной операции на левом фланге армии была организована особая группа войск под командованием заместителя командарма генерала А. Н. Бахтина. В ее состав вошли две бригады морской пехоты, отдельный мотострелковый батальон Дунайской военной флотилии, отдельный мотоциклетный полк, батальон плавающих автомобилей, два понтонных батальона, катера пограничных войск. К форсированию Днестра по дну готовились специальные команды в костюмах водолазов.

В общем замысле наступления десантной операции придавалось большое значение. Неожиданный и стремительный удар наших войск на этом участке позволил бы окружить противника северо-западнее лимана, а затем уничтожить его во взаимодействии с главными силами 46-й армии. Однако успех или неуспех задуманного десанта на правый берег Днестровского лимана в решающей степени зависел от организации взаимодействия войск группы Бахтина с моряками Дунайской флотилии контрадмирала Горшкова. Военный совет с большим вниманием выслушал сообщение Сергея Георгиевича Горшкова. Для переброски десанта в его распоряжении имелись свыше шести десятков быстроходных полуглиссеров и катеров и 450 десантных лодок. Прикрытие десанта моряками возлагалось на отряд корабельной поддержки, а с воздуха его действия обеспечивались ВВС Черноморского флота под командованием генерала В. В. Ермаченкова.

Заключая заседание Военного совета фронта, а оно было последним перед Ясско-Кишиневской операцией Федор Иванович Толбухин выразил полное удовлетворение подготовкой войск и штабов, но сразу же предупредил собравшихся о том, что настраиваться на благодушный лад нельзя.

— Времени у нас осталось мало, — сказал он. — Об отдыхе и помышлять нечего. Надо предпринять последние усилия, чтобы полностью завершить подготовку к операции и тем заложить твердый фундамент победы.

Всем было ясно, какой огромный круг вопросов предстояло решить теперь, когда замысел фронтового командования обрел зримые и законченные черты. На направлении, избранном командующим фронта для главного удара, [375] к моменту наступления должны были сосредоточиться девять десятых всех сил и средств, имевшихся в его распоряжении. Мы уже говорили о смелости и риске решения, принятого командармом Шарохиным. Для Толбухина степень риска возрастала прямо пропорционально масштабу руководимой им войсковой организации. Разгадай враг замысел советского командования, и тогда...

Однако, идя на серьезный риск, командование фронта во главе с Толбухиным опиралось на твердую почву. В постоянной готовности на случай контрудара до самого последнего момента находились механизированные соединения фронта и авиация. Круглосуточная непрерывная разведка давала возможность контролировать любые перегруппировки в стане врага. И все же самое главное, на что направлялись в дни, оставшиеся до начала наступления, усилия командующего, штаба фронта и всех служб, командиров разных степеней и рангов, — это самое главное заключалось в том, чтобы всеми доступными мерами и способами заставить противника пребывать в неведении относительно истинных намерений и планов. Нужно ли говорить, насколько невероятно сложна подобная задача, когда речь идет о передвижениях огромных масс войск и военной техники. К тому же противник знает, что наступление готовится и неизбежно начнется. Только когда и где? В этом все дело! И если поиск и определение направления главного удара — одно из важнейших слагаемых победы, искусства полководца, то другое, не менее важное и характерное — умение замаскировать свое намерение и нанести удар там и тогда, где противник его не ожидает. «Удивил — победил!» — так говорил еще Суворов.

Толбухин и его штаб разработали широкие мероприятия по оперативной маскировке и неукоснительно проводили их в жизнь. В основе их лежало сознание видимости подготовки наступления на кишиневском направлении. Имитация проводилась очень тонко. Интенсивно функционировали железнодорожные станции, на которых якобы разгружались войска. Перед сумерками, чтобы показать видимость перегруппировки в темное время, из района реального сосредоточения по дорогам шли пехота, машины, танки. А ночью они возвращались обратно. На месте же ложного сосредоточения по-прежнему оставались только один запасный полк, инженерная бригада да два инженерно-строительных батальона. Зато они усиленно имитировали расположение все прибывающих сюда соединений: дымами [376] походных кухонь, макетами танков, орудии, сооружаемых из дерна и хвороста. Оттуда же специальные радиостанции будто невзначай, «нарушая радиодисциплину», посылали сигналы, которые, конечно же, засекал противник.

Федор Иванович ежедневно заслушивал доклады о том, что и как делается во исполнение утвержденного им плана оперативной маскировки, сердился, если, по его мнению, что-то было сделано «топорно», в расчете «на дурака», я требовал все исполнять, чтобы комар носу не подточил. Однажды, уже в канун наступления, хитро улыбнулся и спросил начальника штаба:

— А что, Сергей Семенович, не слышал, не ругают еще солдаты своих генералов?

— Да вроде бы нет оснований, — не сразу понял вопрос Бирюзов.

— Как нет? А на Перекопе, когда мы их заставляли туда-сюда маршировать, помнишь, говорили: «Гоняют без толку с места на место. Кодом пользуются таким, что и дитя малое расшифрует. Ну и генералы у нас...»

Толбухин весело рассмеялся.

— На этот раз надо бы им честить нас еще хлеще, поделом было бы. — Затем, сразу став серьезным, сказал: — Думаю, Сергей Семенович, теперь уж противник не успеет, если даже догадается, что к чему.

С наступлением темноты оперативная группа фронтового управления начала перебираться на передовой командный пункт. Перед выездом Толбухин еще раз заслушал доклады командующих родами войск и начальников служб о готовности к наступлению. Как и всегда перед наступлением, уже не посоветовал, а приказал хорошенько всем отдохнуть и позаботиться об отдыхе подчиненных. Как вспоминал Бирюзов, далеко не все могли уснуть в ночь перед наступлением, слишком много волнующего несло грядущее утро. А вот сам командующий и здесь подавал пример подчиненным: устроившись на раскладушке, безмятежно спал. В этом смысле он был счастливейшим человеком — мог заставить себя уснуть где и когда угодно. Утром, бодрый и оживленный, занял свое место у приборов наблюдения. Взглянул на минутную стрелку, приближающуюся к восьми часам утра, спросил окружающих генералов, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Ну как? [377]

Всем было ясно, что его интересует. Приближалась минута, когда должна заговорить артиллерия.

— Все готово, — отзывается Неделин. — Ждем команды.

— Бомбардировочная и штурмовая авиация уже в воздухе, идет на выполнение боевого задания, — докладывает Судец.

Командующий фронтом неторопливо распрямляется.

— Ну что ж, в добрый час.

Ровно в 8 утра 20 августа 1944 года колыхнулась под ногами земля, Третий Украинский фронт начал Ясско-Кишиневскую операцию...

Немецко-фашистское командование допустило решающий просчет в оценке планов советского командования. Даже за пять дней до начала наступления в Румынии оно считало «маловероятной» крупную наступательную операцию войск Второго и Третьего Украинских фронтов. Вплоть до 16 августа в журнале боевых действий группы армий «Южная Украина» отмечалось, что «непосредственно на фронте нельзя обнаружить никаких признаков готовящегося наступления русских». Меры по оперативной маскировке командованием обоих фронтов были осуществлены блестяще. Враг пребывал в роковом для него заблуждении. Менее чем за двое суток до начала нашего наступления, когда уже ничего нельзя было изменить, он понял, что стоит перед лицом смертельной угрозы.

18 августа в том же журнале появилась запись о том, что ожидается «наступление противника в крупном масштабе...». Что касается направления главного удара Третьего Украинского фронта, то гитлеровское командование так и не сумело разгадать его, называя предстоящее наступление советских войск с Кицка некого плацдарма всего лишь «вспомогательной атакой (параллельной) против фронта армейской группы «Думитреску». Оно считало, что главный удар фронт Толбухина нанесет из района юго-восточнее Дубоссар в общем направлении на Кишинев. Самонадеянность врага, его уверенность в правильной оценке намерений советского командования оказалась непоколебимой и после того, когда изготовившиеся к стремительному наступлению наши войска провели 19 августа разведку боем, и когда 20 августа они перешли в наступление, [378] и даже 21 августа, на второй день операции. В этот день в штаб командующего группой армий «Южная Украина» генерал-полковника Г. Фриснера полетели тревожные телеграммы с просьбой оказать незамедлительную помощь, так как советские войска большими силами наносят удар с Кицканского и; Днестровского плацдармов. Ответ Фриснера гласил: «Вы плохо разбираетесь в обстановке... обязываю вас удерживать занимаемые позиции». Фриснер все еще не мог выпутаться из сетей, ловко расставленных ему советским командованием.

За два дня наступления войска Второго и Третьего Украинских фронтов сокрушили вражескую оборону на направлении главных ударов. В очень короткие сроки, в течение двух-трех дней, стало возможным окружение основных сил противника. К полудню 27 августа войска противника действовавшие восточнее реки Прут, прекратили сопротивление. На западном берегу он держался до 29 августа. Сюда удалось переправиться большим вражеским группам с восточного берега. Затем значительные силы фашистов, имея при себе танки, штурмовые орудия, артиллерию, вырвались из окружения и вышли в тыл Второго Украинского фронта с намерением пробиться через Карпаты в Венгрию. В полосе этого фронта и развернулись дальнейшие события по уничтожению прорвавшегося из окружения противника. Благодаря героическим действиям воинов соединений из резерва, привлеченных для этой цели, к 4 сентября враг был полностью уничтожен. Из 24 его дивизий 18 были окружены и ликвидированы. Ни одна боевая часть в конечном счете не сумела вырваться из окружения.

В то время, когда шла ликвидация окруженной группировки, войска, действовавшие, на внешнем фронте, продолжали наступление. Армии Толбухина быстро приближались к болгаро-румынской границе. Мощные удары советских войск в районе Ясс и Кишинева, их стремительное продвижение на запад ускорили вооруженное выступление румынского народа против фашистской диктатуры.

В конце августа Федор Иванович получил братское послание из Донецка. В нем говорилось:

«Шахтеры, металлурги и все трудящиеся Донбасса горячо поздравляют бойцов, сержантов, офицеров, генералов Третьего Украинского фронта и лично вас, дорогой Федор Иванович, с новой блестящей победой над немецко-румынскими [379] захватчиками. Мы восхищены отвагой, мужеством и героизмом, проявленными Вами...

Славную годовщину освобождения Донбасса трудящиеся области встречают крупными успехами по возрождению родного края угля и металла».

За год напряженной военной страды войска, руководимые Толбухиным, вернули Родине Донбасс, Крым, многие районы Украины. Окружением и ликвидацией группировки противника в районе Кишинева и Ясс, полным очищением междуречья Днестр — Прут, разгромом врага на левом берегу Прута завершилось освобождение Молдавской ССР.

12 сентября 1944 года Федору Ивановичу Толбухину Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Маршала Советского Союза. Под его командованием войска Третьего Украинского, блистательной победой завершив Ясско-Кишиневскую операцию, неудержимо продолжали идти на запад, участвовали в Белградской, Будапештской, Балатонской, Венской операциях. Достойно выполняя великую освободительную миссию Советских Вооруженных Сил, они несли избавление от немецко-фашистской тирании народам Румынии, Болгарии, Югославии, Венгрии, крушили гитлеровский порядок в Австрии.

Вслед за Г. К. Жуковым, А. М. Василевским, И. С. Коневым, К К. Рокоссовским и вместе с Р. Я. Малиновским 26 апреля 1945 года Ф. И. Толбухин за искусное руководство крупными боевыми операциями, в результате которых были достигнуты выдающиеся успехи в разгроме немецко-фашистских войск, был награжден высшим советским военным орденом «Победа».

Федор Иванович Толбухин мною сделал для завоевания нашей победы и совсем немного прожил после окончания Великой Отечественной войны. Будучи очень больным, он продолжал самоотверженно трудиться на ответственных постах. С июля 1945 года являлся главнокомандующим Южной группы советских войск, с января 1947 года командовал войсками Закавказского военного округа. Уже находясь со смертельным недугом на больничной койке, Федор Иванович рвался к тому, чтобы продолжать прерванное дело, буквально за несколько минут до кончины уверял, как вспоминает Василевский, что завтра выйдет на работу. Он умер 17 октября 1949 года, на пятьдесят шестом году жизни. В 1960 году на Самотечной [380] площади столицы нашей Родины воздвигнут памятник Толбухину. В 1965-м, в канун 20-летия Победы, посмертно присвоено ему звание Героя Советского Союза. Корабли и пароходы с надписью «Федор Толбухин» бороздят безбрежную водную гладь. Его именем называют города и поселки, школы и пионерские дружины. Прославленный советский полководец живет и будет жить в памяти, в делах современников и потомков.