Одной из самых драматических страниц в истории Смоленска стала оборона города в 1609–1611 гг. С нею неразрывно связана судьба смоленского воеводы боярина Михаила Шеина.

О детстве и юности Михаила Шеина не известно ничего, даже даты рождения. Можно в качестве отправной точки использовать запись в разрядной книге от 1598 г.: сын окольничего Михаил Шеин участвовал в походе-демонстрации Бориса Годунова против крымского хана — в качестве рынды. Ни в одном источнике мне не удалось найти точных сведений, до какого возраста молодые люди могли быть рындами, но на всех иллюстрациях того времени рынды — безбородые юноши, «отроки», поэтому рискну предположить, что Шеину было в то время не более 18 лет — в то время дворянская молодежь начинала службу рано.

До момента назначения на пост воеводы Смоленска Шеин набирался опыта в очень непростой обстановке. И дело не в том, что приходилось воевать — это как раз было привычно и понятно, немного мирных лет было в истории российской. Приближалось время не только тяжелое, но и безмерно сложное, когда человеку, затянутому в водоворот невиданных доселе событий, надо было принимать решения — самому, не опираясь на опыт прошлого. Каждому приходилось заново решать — как жить, кому верить, за что сражаться, а ошибиться было слишком просто. Сколько в то время было принято пагубных решений из самых лучших побуждений! И сколькими жертвами было заплачено за такие решения...

После нескольких лет службы в небольших приграничных гарнизонах молодому воеводе пришлось участвовать в первом бою: на Москву шли войска Григория Отрепьева, выдававшего себя за чудом спасшегося царевича Дмитрия, младшего сына Иоанна IV.

Точнее, шли польские войска. Возведение «царевича Дмитрия» на российский престол было для Польши удобным предлогом для того, чтобы, не нарушая формально мирного договора, заключенного между Польшей и Россией еще в 1582 г., начать захват российских территорий. За военную помощь самозванец обещал польскому королю Северские земли, и вряд ли дело этим бы ограничилось. Польский воевода П. Сапега, по словам наемника Конрада Буссова, автора «Московской хроники», утверждал: «Мы, поляки, посадили на московский трон государя, который должен был называться Димитрием, сыном тирана, несмотря на то, что он им не был».

Царь Борис Годунов, не принявший поначалу всерьез притязания Лжедмитрия на корону, оказался захвачен этим вторжением врасплох. Простые ратники неохотно сражались против того, кто мог по их мнению быть «истинным» царевичем, некоторые воеводы вслух говорили, что «неладно» бороться против истинного государя. Города на пути войска без боя подчинялись «истинному государю». Воеводы сдавшихся городов либо присягали Дмитрию на месте, либо доставлялись связанными в его лагерь, но тут же приносили присягу и получали свободу. Войско «Дмитрия» постоянно росло.

Московская рать, высланная против «царевича Дмитрия», настигла его в 20 января 1605 г. у села Добрыничи близ Путивля и разбила наголову. Остатки войска самозванца бежали в Путивль. В бою при Добрыничах Михаил Шеин спас от гибели главного воеводу московского войска — князя Мстиславского. За это он был удостоен особо почетной награды, не хуже теперешнего ордена: ему доверили принести в Москву весть о победе. Шеину пожаловали чин окольничего и назначили воеводой в Новгород-Северский на место известного воеводы князя Ивана Голицына. Очень почетное назначение, тем более в таком возрасте.

На этом хорошие новости заканчивались. Лжедмитрий I никуда не делся, соседние города один за другим переходили на его сторону. 13 апреля 1605 г. не стало Бориса Годунова, а в мае 1605 главный царский воевода Петр Басманов собрал войско и объявил, что признает Дмитрия законным наследником российского престола. 1 июня 1605 г. Москва «общим собранием» признала самозванца.

Известно, что Михаил Шеин сохранял верность присяге до последней возможности, остался практически в изоляции и «поклонился Гришке только тогда, когда ему поклонились другие». По словам самого Шеина, самозванец был за это на него «сердит».

Тут же последовало новое назначение: Лжедмитрий I отправил неудобного воеводу куда подальше — на «крымскую украину» в Ливны. Но маховик Смуты продолжал разгоняться. Через год, в мае 1606 г., самозванец был низложен и убит, бояре поспешно и без кворума избрали царем Василия Шуйского. Немедленно распространились слухи, что «Димитрий» жив и бежал в Польшу. В южных уездах начались массовые восстания против «боярского царя». Небольшой гарнизон Шеина не мог сражаться с восставшими. Шеин был вынужден срочно покинуть город, в котором «воевод почали и ратных людей побивать».

В это время Москва собирала войско для отражения угрозы с юга: там разворачивалось восстание под предводительством Ивана Болотникова. Болотников утверждал, что лично видел Дмитрия, и тот назначил его главным воеводой. Его грамоты произвели мятеж, охвативший подобно пожару огромные территории от Белгорода на юге до Зубцова и Старицы на севере. Командующий царским войском князь Иван Воротынский дал восставшим бой под Ельцом, очень важным пунктом, где еще Лжедмитрий I оставил много боеприпасов, пороха и пушек. Во время сражения Шеин находился в передовом полку. Отряды Болотникова были отброшены от Ельца, но в тылу Воротынского восстали сразу несколько городов, на соединение с Болотниковым шли крупные силы. Воротынский был разбит, его войско рассеяно.

Осенью 1606 г. Шеин участвует в очередном сражении, на этот раз под командованием Миёаила Скопина-Шуйского, 19-летнего «юноши-воина». Сражение на Пахре было длительным и кровопролитным, разбить войско Болотникова не удалось, но, по крайней мере, прямой поход восставших на Москву был сорван, им пришлось обходить Москву с запада.

Когда Болотников осадил Москву, Шеин вместе с князем Иваном Голицыным командовал полком. Видимо, командовал удачно, потому что в 1607 г.получил чин боярина. А еще до этого назначения в разрядной книге упомянуто имя Шеина в списке шести главных воевод: пять воевод-бояр и один окольничий — Михаил Шеин. Понятно, что просто так, без особых заслуг, в такой список не занесут…

В мае 1607 г. Шеин принимает участие в боях с Болотниковым под Тулой — и сразу после разгрома армии восставших получает назначение в Смоленск. «В Смоленске: боярин и воевода Михаил Борисович Шеин, да князь Петр Иванович Горчаков, да дьяк Алексеев».

Это были имена будущих героев Смоленской обороны.

Назначение в Смоленск для воеводы, которому исполнилось лет 27–28, было чрезвычайно почетным — и столь же ответственным. Смоленск, ключевая крепость на западной границе Российского государства, всего за 5 лет до того был укреплен по последнему слову тогдашней фортификации. На такой дорогостоящий проект русские решились, вдохновленные примером Пскова — укрепление псковской крепости оправдало себя в Ливонских войнах, Псков успешно выдержал осаду войска Стефана Батория.

Главный архитектор смоленского проекта, Федор Конь, был выдающимся военным инженером своего времени. Перед этим Федор Конь руководил возведением Белого города в Москве. Смоленская крепость была уникальной — огромная протяженность стен (6,5 км), 38 башен. Стены позволяли вести бой на нескольких ярусах: бойницы «подошвенного боя», амбразуры «среднего боя» и «верхний бой» между зубцами. Толщина стен, обложенных белым камнем, доходила до 6 метров, а фундамент был заглублен на 3–4 метра, просто так не подкопаться. Подножие стены простреливалось продольным огнем из башен. Мастер предусмотрел еще одно средство против подкопов: из-под стены прорыли особые ходы — «слухи», чтобы «отслушивать» направление минных ходов противника. Перед стенами, выходившими на ровное место, выкопали глубокие рвы. Эпитет «крепкостенный» подходил Смоленску как нельзя лучше. «Крепкостоятельным» его сделали защитники...

Два предвоенных года были для молодого смоленского воеводы неспокойными. Подготавливая почву для будущего вторжения, польские отряды постоянно учиняли набеги на пограничные русские земли. Старосты1 земель, граничащих со Смоленским уездом, Гонсевский и Сапега (будущие активные участники интервенции) на запросы Шеина либо лгали, что знать ничего не знают, это-де самоуправство панов, либо хамили, особо не стесняясь. Смоленские крестьяне просили воеводу о защите. Войско у Шеина было, но посылать его против грабителей было нельзя — с Польшей перемирие, отвечать на провокации недопустимо, от него только этого и ждут...

Шеин сделал единственное, что мог в таких условиях: стал неофициально создавать отряды самообороны, выделяя для их обучения и руководства опытных ратников, помогая оружием. Вскоре такие отряды могли давать настоящие сражения захватчикам. Это были прообразы знаменитых партизанских отрядов «шишей», которые в 1610–1612 гг. стали поистине костью в горле поляков.

Потом возникла новая угроза. В разных городах Руси после смерти Лжедмитрия I появилось множество самозваных «царевичей», общим числом с десяток. Большинство из них быстро сошли со сцены, только увеличив общий хаос, но за спиной очередного самозванца Лжедмитрия II снова встали польско-литовские войска. По свидетельству того же Конрада Буссова, осажденные в Туле «Болотников и князь Григорий Шаховской сообщали, что если никто из близких воеводы Сандомирского не отважится выдать себя за Димитрия и не вызволит их, то они преподнесут и передадут королю польскому все крепости и города, которые они захватили именем Димитрия. Получив это письмо, близкие воеводы Сандомирского... нашли у одного белорусского попа в Шклове школьного учителя, который по рождению был московит, но давно жил в Белоруссии, умел чисто говорить, читать и писать по-московитски и по-польски. С ним они вели переговоры, пока он не согласился стать Димитрием. Затем они научили его всему и послали в Путивль». Сын Буссова был приближен к «народному вождю» Болотникову, так что это свидетельство выглядит достаточно правдоподобно, особенно учитывая дальнейшие события.

С самого начала «Дмитрий» повел себя как прямой польский ставленник. Он вербовал на службу шляхту, обещая платить больше, чем она могла бы получить от своего короля. Собрав войско, состоявшее из шляхетских отрядов и запорожских казаков, весной 1608 г. самозванец двинулся на Москву. Желающих кричать «ура» и в воздух бросать что попало было достаточно. В противовес «боярскому царю», на Лжедмитрия II по-прежнему надеялись как на «доброго царя», и недостатка в сторонниках у него не было. Царь Василий Шуйский отправлял навстречу войска — те присоединялись к войску самозванца. Русские города один за другим присягали «царику», как называли его поляки в своей переписке. Новый претендент на российский престол встал лагерем в Тушине, отчего и получил среди русских прозвище «тушинского вора».

Для Смоленска тушинцы с их огромным войском представляли серьезную опасность. Их отряды тоже нападали на смоленские волости. Царь Василий Шуйский, осажденный «тушинским вором» в Москве, сам просил помощи у Смоленска: прислал своих воевод — просить Шеина поделиться войском. Однако смоленские «дворяне, и дети боярские, и стрельцы» отказались идти в Москву. Шеин не мог не признать справедливость их доводов и лично объяснился с посланцами: невозможно оставлять Смоленский уезд без защиты.

Основания для такого решения были: все местности, попавшие под власть самозванца, подвергались разграблениям. Разгул грабежей и насилия беспокоил даже самого «царика», тот сетовал, что это вызывает «излишнее негодование в народе». Самозванец посылал в города своих воевод, а поляки следом за ними — своих приставов и сборщиков налогов. «Царь Дмитрий» пытался протестовать, но бесполезно. Под предлогом задержанного жалованья поляки «добились от Лжедмитрия грамот на кормление в городах, на сбор налогов с земли и торговли». Затем самозванец вообще начал раздавать города во владение полякам. Россию буквально разворовывали по частям...

Тушинцы всячески пытались привлечь на свою сторону великолепно укрепленный город — и богатый, кстати. Некий смоленский дворянин Иван Зубов, побывав в Тушине, «у вора напросился в Смоленск — смолян к крестному целованию приводити». С Зубовым поехала из Тушина целая делегация. Возможно, надежда Зубова на успех была небезосновательной: часть смоленских дворян склонялась к признанию «вора», но позиция Михаила Шеина сыграла решающую роль. Шеин решил вынести предложения тушинской делегации на обсуждение с горожанами («посадскими людьми») и смоленским архиепископом Сергием. Наверное, тогда и было положено начало сотрудничеству и взаимному доверию воеводы и смоленского посада, без которого беспрецедентно долгая оборона Смоленска была бы невозможна. Совместное решение приняли быстро. Тушинское посольство было попросту арестовано. Смоленск остался верным Москве, что сыграло огромную роль в дальнейшем развитии событий.

Нельзя сказать все же, что Смоленск был занят только собственной обороной. В 1609 г. Шеин направил большую рать на помощь Москве. Это действительно было очень важно: Михаил Скопин-Шуйский, под командованием которого Шеин успел повоевать, начинал свое знаменитое наступление с севера на Москву. Молодому полководцу предстояли решающие сражения, ему пришлось отпустить большие отряды иностранных наемников, и прибытие более 2000 опытных русских воинов было очень кстати.

Но гарнизон Смоленска уменьшился почти вдвое.

Примерно в то же время агентура Шеина в Польше начала присылать сообщения о готовящейся войне. Фактически Михаил Шеин сам создал разведывательную сеть на западном направлении. Добытую информацию он отправлял в Кремль... хотя там ею не могли распорядиться толком: ни сил, ни авторитета у Василия Шуйского за это время не прибавилось, одно презрительное прозвище «царь Васька» чего стоит. А о том, что польский король собирается на Москву, Шеин узнал уже в начале 1609 г. К весне 1609 г. Шеин располагал подробной стратегической информацией. И о планах короля, и о перспективах участия в войне крупных воевод и старост, и об отношении тушинских поляков к готовящемуся королевскому походу (отрицательное, конечно — обещанные тушинским вором деньги и земли могли уплыть из рук!). И если царь был не в состоянии использовать эту информацию, то для Шеина она была руководством к действию: Смоленск стоял на пути поляков к Москве. Надо было самостоятельно, без помощи Москвы, готовиться к войне. В принципе, воеводам, возглавлявшим оборону городов, всегда предоставлялась определенная свобода принятия решений, но воевать совершенно автономно — кажется, такого еще не было.

Летом 1609 г. Шеин начал организацию обороны. Отозвал в Смоленск стрелецкие сотни из-под Дорогобужа — войска были посланы им туда для защиты от отрядов самозванца. Разослал грамоты местным жителям — призыв «садиться в осаду». Собрал, сколько удалось, «даточных людей»2 и «охотников»3, причем вооруженных: «с пищальми и с топоры». Начал вооружать и обучать посадское население.

Вскоре была составлена «Осадная городовая роспись», по которой «осадная рать» (была еще «вылазная рать») была распределена по стенам и башням. Среди «начальных людей» сосчитали не только дворян и «детей боярских», но и посадских, причем их было большинство. Обороной руководил воевода, но все важные решения принимались совместно с представителями посада, а в особых случаях — «общим собранием». Например, решение сжечь посад, находившийся за пределами крепости, было принято совместно с горожанами: «Шеин с товарищи, приговоря с смольняны со всякими людьми, смоленские посады велели выжечи для приступу литовского короля». Королевские требования о сдаче города тоже будут обсуждать с посадом...

К моменту начала осады гарнизон Смоленска насчитывал: посадских людей — 2,5 тыс., даточных людей из крестьян — 1,5 тыс. (меньше, чем ожидалось), дворян и «детей боярских» — 900, стрельцов и пушкарей — 700. Всего 5400 человек, большая часть с огнестрельным оружием. И 170 крепостных пушек. Запас пороха и ядер был очень велик, порох оставался и тогда, когда уже не оставалось защитников... но об этом позже.

Тем временем до смерти напуганный тушинским войском царь обратился за военной помощью к шведам (точнее, согласился на нее, помощь предлагалась и ранее, но очень уж тяжелы были условия ее оказания) и тем развязал руки польскому королю, получившему наконец сasus belli4. Поляки рассуждали: «Теперь нам этим делом надобно промыслить раньше: прежде чем придут шведы, надобно Шуйского со всеми его приятелями разорить и искоренить до основания».

В начале сентября 1609 г. Сигизмунд Ш перешел границу и 25 сентября подошел к Смоленску — недалеко было идти. Перед этим он отправил в Смоленск универсал5 с требованием сдать город. Долго размышлять над ответом жителям города не пришлось: жители приграничья, они имели представление как о целях, так и о средствах агрессоров. Они хорошо понимали, с кем им предстоит иметь дело. Предвоенные набеги поляков на Смоленский уезд, имевшие целью деморализовать население, возымели обратное действие: смоляне ответили, что у них «обет положен за православную веру, за святые церкви, за царя и за царское крестное целование всем помереть, а литовскому королю и его панам отнюдь не поклониться». От себя Шеин добавил послу, что «если в другой раз приедешь с такими делами, то напоим тебя водой». Утопим, проще сказать. Король, уверенный, что Смоленск ему удастся занять без боя, был озадачен. Так «огорчать до невозможности» (с) под Смоленском его будут еще не раз...

О короле Сигизмунде Ш Ваза стоит сказать отдельно. 21-летний принц Сигизмунд был сыном шведского короля Юхана III и Катерины Ягеллонки, поэтому был избран польским королём в 1587 г.: польская сторона рассчитывала уладить со Швецией территориальные проблемы и получить спорные земли на севере страны.

Сигизмунд ни своей наружностью, ни характером не понравился полякам. Нерасположение к нему ещё больше усилилось, когда, выехав в Ревель в 1589 г. для свидания с отцом, он тайно вступил в переговоры Габсбургами об уступке им польской короны. А его попытки к утверждению абсолютизма, которые, впрочем, постоянно отвергались сеймами, стали поводом для рокоша6. Или предлогом. Так настроить против себя подданных, чтобы нарваться на рокош — это уметь надо. Ну, так Сигизмунд и сумел. Великий канцлер Замойский, способствовавший избранию Сигизмунда III, тоже был недоволен: новый король не был склонен прислушиваться к нему, за большинством его решений стояли иезуиты.

После смерти своего отца Сигизмунд поехал в Швецию и короновался шведской короной, но и там достал всех так, что оттолкнул от себя большинство сторонников: он был окончательно отстранён от шведского престола в 1599 г., а королем Швеции стал герцог Карл, его дядя. Сигизмунд не хотел отказываться от своих прав на шведскую корону и вовлёк Польшу в 60-летние неудачные для неё войны со Швецией. Причиной такого неприятия шведами Сигизмунда называют его стремление к укреплению католичества, подавлению православия и уничтожению протестантизма, а в Швеции как-никак были склонны именно к протестантизму, и Карл тоже был протестантом. С другой стороны, в Польше католичество преобладало, а отношения с королем тоже что-то не сложились.

Лжедмитрий I в обмен на военную помощь обещал Сигизмунду Чернигово-Северскую землю. Не вышло. Так что теперь присоединение русских территорий было для короля вопросом восстановления репутации. В Польше войны не хотели, сейм морщился, коронный гетман Жолкевский (относительно вменяемый военный и дипломат) предупреждал короля о непопулярности войны. Поэтому Сигизмунд вел подготовку к войне чуть ли не втайне (поэтому и выступил в поход несколько позднее, чем предупреждали Шеина его агенты), рассчитывая на то, что в случае победы все вопросы будут сняты, победителей не судят. А ослабленная Смутой Русь казалась легкой добычей.

Ключевое слово — «казалась».

Нелепо звучит, но король действительно рассчитывал взять Смоленск без штурма, одной демонстрацией своего «блистательного и красивого» войска. Тяжелой осадной артиллерии с собой не взяли. А ведь хотел Сигизмунд идти на Северские земли, но его отговорили, мотивируя это тем, что Смоленск беззащитен, ратные люди ушли на помощь к Скопину-Шуйскому. Польское войско стало лагерем, замкнуло город в кольцо осады и стало готовить ночной штурм ворот. Это было стандартным приемом: петардами проломить ворота и запустить в проломы отборные немецкие и польские роты. Король еще надеялся взять Смоленск без осады.

Но Шеин знал и свою крепость, и европейскую тактику штурма городов. Воротные башни были дополнительно укреплены и защищены пушечным огнем. Срубы, заполненные землей, были установлены перед воротами так, что оставался узкий извилистый проход, по которому можно было идти только по одному. Один доброволец, кавалер Новодворский, под шквальным огнем подобрался к Авраамиевским воротам и даже подорвал их петардой, но трубач, которого он взял с собой, чтобы подать сигнал к атаке, «куда-то подевался», и штурм провалился, толком не начавшись. Пришлось Сигизмунду перейти к осаде. Командующий осадой гетман Жолкевский сомневался, что овладеть городом будет легко, и советовал, окружив Смоленск укреплениями, «идти к столице как к главе государства». Очень разумный совет, но король уперся: отчитаться перед сеймом, а пуще того — перед магнатами, финансировавшими поход, желательно было поскорее. Город начали обстреливать с трех сторон. Смоленск отвечал массированным огнем, который быстро подавлял польский «наряд». Артиллерия города превосходила врага и в мощности орудий, и в дальнобойности, и в точности прицела. Сборные отряды пушкарей действовали очень эффективно.

Одновременно Сигизмунд вел переговоры с тушинскими поляками, убеждая их присоединяться к королевскому войску и обещая после войны жалованье и земельные наделы. Те сперва отказывались, не желая лишаться бонусов «от царя Димитрия», но когда «пронесся слух, что у короля много денег и может он заплатить жалованье войску», переговоры пошли на лад, особенно после того, как самозванец, лишенный поддержки в собственном лагере, бежал из Тушина в Калугу. Русские же тушинцы в январе 1610 г. послали депутатов к Сигизмунду с просьбой отпустить королевича Владислава на российский престол — идея была не нова, ее обсуждали еще при Лжедмитрии I. Король «не опроверг надежды этих людей на сына нашего», но, сообщая о посольстве в Польшу, стал просить у сейма денег и войска, чтобы не упускать удобного случая, «когда открывается путь к расширению границ республики и даже к совершенному овладению целой Московской монархией». Достаточно недвусмысленно сказано. Правда, денег сейм все равно не дал.

А в Смоленске мобилизовали все силы для обороны. Устанавливалась жесткая дисциплина по законам военного времени. Приказ Шеина гласил: «те люди, которым по росписи велено быти на городе со всяким боем, и те бы люди стояли все сполна по своим местам, а ково по росписи на городе не будет и тому быти казнену смертию». В летописях, однако, не было зафиксировано, чтобы этот приказ приходилось применять. Смоленский посад всецело поддерживал своего воеводу. Поляки присылали в город «прелестные грамоты», предлагали сдаться. По этому поводу был сход с участием как «боярских», так и «торговых людей». Разногласий не было, сход отказал полякам наотрез. Тогда королевские люди доставили под стены города пленных из Троицкого монастыря. «Эти пленные долго убеждали русских, бывших на стене крепости, сдаться, но напрасно. После долгой перебранки корчемными словами разошлись».

Тем временем, пока из Риги не подвезли тяжелые осадные орудия, основной заботой войска Сигизмунда зимой 1609–1610 гг. стала минная война. «Но московитяне были осторожны, ни один подкоп не мог утаиться от них». Смоляне докапывались до подземных ходов поляков, взрывали их, расстреливали прямой наводкой отряды польских саперов (для этого под землю затаскивали тяжелые полковые пищали). Был убит один из двух инженеров, руководивших у поляков саперными работами. Минную войну Сигизмунд проигрывал.

Но положение в крепости становилось все тяжелее. Первым признаком надвигавшихся бедствий был массовый падеж скота. Росли цены на продукты. Воеводы регламентировали хлебную торговлю, в марте 1610 г. произвели перепись хлебных запасов, а позже — и соли, организовали выдачи хлеба, жестко, вплоть до «торговой казни», пресекали спекуляцию. Не хватало дров, остро ощущалась нехватка питьевой воды. Последние дни 1609 г. были отмечены вспышкой тяжелых заболеваний и ростом смертности, ежедневно хоронили по 30–40 человек, а весной до 100–200 человек. Скорее всего, источник болезни — вода из городских водоемов: с началом ледостава ров, прорытый к реке от Днепровских ворот, замерз, и осажденным пришлось пользоваться колодцами внутри крепости, вода в которых была загрязнена.

Приходилось за водой и дровами делать вылазки. В каждой вылазке участвовали сотни жителей, которых сопровождали воины. Иногда во время вылазки приходилось драться с поляками всем участникам — дрались не только копьями, мечами, но и кувшинами, ведрами, с которыми вышли по воду. Часто с вылазок возвращались, неся не воду и дрова, а трупы убитых. Только за один ноябрь 1609 года в польском дневнике зарегистрировано шесть вылазок, которые сопровождались крупными стычками. Как и в Троицком монастыре, осажденном поляками, за каждый кувшин воды, за каждое полено дров приходилось расплачиваться кровью.

Положение изменилось к весне 1610 г. 12 марта победоносная армия Михаила Скопина-Шуйского отбросила поляков от стен Троицкого монастыря, торжественно вошла в Москву, и сразу началась подготовка к походу на Смоленск. В самой смоленской земле разворачивалось партизанское движение против интервентов, выезды фуражиров из польского лагеря стали делом опасным. Еще до начала выступления Скопин-Шуйский, повторяя довоенные действия Шеина, послал в смоленские леса отряд опытных ратников: организовывать крестьянские партизанские отряды, которые очень досаждали интервентам. «Шишами» этих партизан прозвали поляки, сами они называли себя «православное земское войско». Защитников Смоленска поддерживала надежда на скорое освобождение: победы воеводы Скопина-Шуйского гремели по всей России. Поход молодого полководца на Смоленск ожидался со дня на день. Король, раздраженный неудачной осадой, сместил Жолкевского с поста главнокомандующего королевской армии и назначил нового воеводу — Яна Потоцкого.

Но в конце апреля стало известно о неожиданной смерти Михаила Скопина-Шуйского. В том, что молодой воевода был отравлен завистниками тогда мало кто сомневался: Михаил Скопин-Шуйский пользовался огромной популярностью у русских людей всех сословий, а рязанский воевода Прокопий Ляпунов еще и имел неосторожность послать ему поздравительную грамоту, в которой величал его не князем, а царём. А торжественная встреча молодого полководца, устроенная москвичами, еще более усилила опасения царя и его родственников, боявшихся появления нового претендента на престол. Народная молва приписала убийство Скопина-Шуйского царскому брату. Правда, оставалась еще надежда: Михаил Скопин-Шуйский собрал большую, 30-тысячную русско-шведскую армию, хорошо обученную и экипированную. Кто мог ей противостоять?

А дальше все пошло не просто плохо, а еще хуже. Командование было поручено брату царя Дмитрию Шуйскому. Более неудачного назначения не могло быть. Дмитрий Шуйский был главным воеводой при царе Василии Шуйском, но не выиграл ни одного сражения. Сигизмунд отправил навстречу русским войско под управлением Жолкевского. Имея значительное численное превосходство, Дмитрий Шуйский в сражении под Клушино бездарно погубил армию, оставленную его талантливым предшественником, и бежал обратно в Москву на плохонькой обозной кляче. Жолкевскому досталась богатая добыча, в том числе много денег и мехов — прижимистый царский брат не спешил расплачиваться с наемной частью войска. Царь остался без армии.

Надеяться смолянам больше было не на что.

Но город продолжал обороняться — и удерживать королевские войска на пути к практически беззащитной Москве! По словам автора «Новой повести о преславном российском царстве», «Если бы этот город по сие время не сопротивлялся и не держал короля, то, безо всякого сомнения, уже давно был бы супостат наш у нас здесь… а ныне его, нашего супостата, злого короля, тот наш город не за голову, не за руки, не за ноги, а за самое его злонравное и жестокое сердце ухватил и к нам идти воспретил». Как видно, современники понимали важность обороны Смоленска. «Чаем, что и малые дети, услышав о том, подивятся той их, граждан смоленских, храбрости, крепости, величию духовному и непреклонной воле».

А Сигизмунду из-под Смоленска уходить было нельзя никак: во-первых, как писала королева, взятие Смоленска было делом чести «рыцарства» и самого короля, делом его политического авторитета, что особенно было важно, учитывая, что на польский престол имелся претендент — племянник Стефана Батория; во-вторых, оставлять в тылу войск вооруженную крепость было действительно небезопасно. И вообще, обещать сейму «расширение границ республики» — и не взять первого же на пути города?

В конце мая 2010 г. под стены Смоленска прибыли большие пушки из Риги. Единственное, что могли сделать смоляне — дополнительно укрепить стены и пушечным огнем мешать саперным работам врага. Немецкая пехота, устанавливавшая пушки, несла большие потери. Вскоре немцы были вынуждены вести саперные работы только по ночам. Штурм города поляки смогли начать лишь в середине июля 1610 г.

18 июля 1610 г. осадные орудия пробили брешь сперва в Грановитой башне, а к вечеру — в западной стене. На штурм послали венгерскую и немецкую пехоту. Следом шествовали рыцари в блестящих доспехах, чтобы не опоздать к захвату трофеев. Но основную массу штурмующих смелО огнем соседних башен, а тех, кто успел ворваться в проломы, перебили в рукопашной схватке. До трофеев дело не дошло, рыцари даже не поучаствовали в штурме.

Следующий штурм состоялся 11 августа. Ян Потоцкий, недовольный действиями войска, собрал ротмистров и заставил их дать подписку с обязательством вести свои роты на приступ — уникальная в своем роде мера. Пехота неоднократно подступала к проломам, ее отбивали пушечным и ружейным огнем, летящими со стены камнями. Польское командование приказало спешившимся гусарам идти на помощь. «Все бросились с такой отвагой, какой требовало самое дело и их доблесть», но, добежав до рва, отступили. Через некоторое время доблестные рыцари снова пошли в атаку, «но должны были опять отступить от широкого и глубокого рва, ничего не сделав и не без вреда для себя» — так дальше рва и не пошли. Войско интервентов потеряло в тот день около 1000 человек убитыми и ранеными. Ян Потоцкий был вынужден прекратить штурмы.

Смоленск держался. Перебежчиков было мало: все помнили события первых дней осады, когда королевские отряды почти под самыми стенами города встретили группу жителей Смоленского уезда со скотом, не успевших укрыться в стенах крепости, ограбили их и вырезали. Поляки и особенно запорожские казаки, несмотря на королевские запреты (ничем не подкрепленные, впрочем), жестоко расправлялись с жителями городов, сдававшимися «на имя Владислава», и это тоже было известно осажденным. Перебежчики уверяли короля, что в Смоленске голод и мор, что гарнизон готов сдать город, но ожесточенное сопротивление смолян противоречило этим показаниям. Защитников города удерживал на стенах не страх перед репрессиями. Воину, который знает, за что сражается, карательные меры не нужны.

Смоляне знали.

А к Москве в это время двигалось войско гетмана Жолкевского. Тот понимал, что легко овладеть Москвой можно только именем Владислава и притом только с условием, что королевич примет православие. Усердие Сигизмунда в насаждении католичества было общеизвестно. А для русских сложилось так, что уже несколько столетий «католик» прочно ассоциировался с «агрессором». Образ действий польских интервентов на захваченных русских территориях это подтверждал: массовые убийства, поджоги, грабежи — запорожцы и благородное шляхетство не уступали друг другу в зверствах.

Владиславу, как будущему ПРАВОСЛАВНОМУ царю, без боя присягали Можайск, Боровск, Погорелое Городище, Ржев — войско гетмана даже пополнилось за счет русских отрядов из этих городов. А те города, которые не были склонны поверить польской «миссии мира», по-прежнему поддерживали самозванца — тот умудрился обещанием денежных выплат приманить войско Сапеги и продвинулся до села Коломенское. Царь Василий Шуйский вообще не рассматривался в качестве будущего правителя. Он собрался было начать переговоры с Жолкевским, но не успел: 17 июля с согласия большинства бояр был отстранен от власти, а 19 июля — насильно пострижен и отправлен в Чудов монастырь. Говорили, что организатор свержения царя Прокопий Ляпунов предлагал русскому окружению самозванца сделать то же и с Лжедмитрием, а потом найти устраивающего всех кандидата и избрать его царем, и те согласились на это, но, как скоро выяснилось, притворно.

В Москве «все люди били челом князю Мстиславскому с товарищи, чтобы пожаловали, приняли Московское государство, пока нам Бог даст государя». У «князя Мстиславского с товарищи» было два собственных кандидата на российский престол: князь Василий Голицын и сын митрополита Филарета Михаил Романов, которому тогда было 14 лет. Но в Можайске стоял Жолкевский, требуя, чтобы Москва признала Владислава, а в Коломенском стоял Лжедмитрий, и в московских низах у него были сторонники. Воевать на два фронта бояре не могли, приходилось выбирать, кому подчиниться. Самозванец боярское правительство не устраивал никак: приведет в город своих свежеиспеченных тушинских и калужских «бояр», а имения богатых москвичей отдаст на разграбление своим сторонникам. Естественно, все, кому было что терять, выбрали Владислава. Князь Мстиславский еще колебался, но когда самозванец начал штурм Москвы, принял условия Жолкевского (гетман все-таки добился, чтобы пункт о принятии королевичем православия до вступления в Москву был из соглашений вычеркнут). 27 августа 1610 г. Москва присягнула Владиславу.

Жолкевский честно выполнил свою часть договора, отогнал войско самозванца от Москвы... и оказался в весьма затруднительном положении, когда всего через 2 дня после присяги к нему приехал из-под Смоленска гонец от короля с письмом. Сигизмунд требовал, чтобы Московское государство было «упрочено» за ним самим. Королю был нужен мир — и кто бы сомневался, что весь. Вариант с Владиславом-православным царем вообще не был нужен полякам. Стоявшие за королем иезуиты не получили бы право насаждать на русских территориях католичество и унию. Польскому шляхетству грозил запрет на получение староств и должностей в Московской земле, что их совсем не устраивало. А ведь Жолкевский лично присягал за Владислава, и оказаться в положении «крайнего» ему не хотелось. Даже поляки понимали, что само имя Сигизмунда ненавистно русскому народу. Обнародовав требование короля, Жолкевский вызвал бы бурю негодования и, очень вероятно, сам стал бы ее первой жертвой как клятвопреступник. Поэтому, никому не сообщая о планах короля, он начал принимать меры. Добился, чтобы стрелецкие полки были разосланы из Москвы по окрестным городам, чтобы ослабить московский гарнизон. Настоял на подготовке посольства к Сигизмунду, просить поскорее отпустить в Москву Владислава — и позаботился о том, чтобы в его состав вошли русские кандидаты на престол, да и вообще все мало-мальски влиятельные люди, чтобы убрать их из Москвы. Вместо малолетнего Михаила Романова в посольство уговорили войти его отца, митрополита Филарета. Вскоре отбыл из Москвы и сам Жолкевский, оставив разбираться с новым королевским приказом прибывшего ему на смену из королевского стана гетмана Гонсевского, который не боялся запачкать руки. А уже 20 сентября 1610 г., опасаясь бунта московской «черни», бояре впустили поляков в Кремль.

Узнав о договоре Жолкевского с временным московским правительством, Михаил Шеин начал переговоры с королем, но тот не стал скрывать своего намерения заполучить Смоленск для себя самого. Низложение Василия Шуйского освобождало Шеина от присяги, но у воеводы были обязательства более важные. Обещание, данное в начале осады, «умереть, а литовскому королю и его панам не поклониться» не было для него пустым звуком. Капитуляция перед Сигизмундом не рассматривалась в принципе. И если, по показаниям перебежчиков, некоторые дворяне и часть стрельцов колебались, то посад и торговые люди по-прежнему поддерживали воеводу. Верить ли и в этом случае перебежчикам — кто знает. Во всяком случае, едва Сигизмунд объявил, что город должен быть сдан ему, а не Владиславу, переговоры были прекращены.

Ян Потоцкий, завидуя успеху Жолкевского в Москве, жаждал скорее взять Смоленск. Его войско разделяло это желание, тем более что упорное сопротивление смолян укрепляло их в мысли, что в городе можно взять богатейшую добычу — иначе зачем защищать его так долго? Выведенный из терпения король прислал в крепость очередной универсал, в котором давал защитникам три дня на капитуляцию, иначе все жители «будут казнены смертию». Как будто смоляне ожидали от врагов чего-нибудь иного.

Через три дня защитники Смоленска ответили на универсал взрывом батареи рижских пушек, под которую успели прорыть минный подкоп. Сигизмунду пришлось затребовать новые осадные орудия из Слуцка. Это дало Смоленску передышку еще на два месяца.

Не улучшило ситуацию и прибытие в сентябре 1610 г. московских послов. Руководство посольства проявило неуступчивость, несмотря на давление поляков, настаивало на выполнении договора, подписанного Жолкевским, и уговорить Шеина сдать город Сигизмунду отказывалось. Длительные и тяжелые переговоры топтались на месте, послы требовали выполнения договора, король отвечал, что знать не знает, о чем в Москве договаривались, а прибывший Жолкевский объявил, что вообще не в курсе, что ему русские подсунули на подпись — лояльность королю была для него важнее, чем порядочность. А смоленские «дворяне и дети боярские», бывшие при посольстве, говорили: «Хотя в Смоленске наши матери и жены и дети погибнут, только бы на том крепко стоять, чтобы польских и литовских людей в Смоленск не пустить». Наконец польские переговорщики разрешили послам отправить гонца в Москву — запросить инструкции: послы настаивали, что не имеют полномочий для принятия таких важных решений.

21 ноября 1610 г. поляки закончили подготовку к новому штурму, под стену был подведен подкоп, в который было заложено около 1000 пудов пороха. Взрыв разрушил одну из башен и часть стены. Трижды бросались поляки на приступ и трижды были вынуждены отступить, бросая своих убитых и раненых. Ян Потоцкий отправил к пролому Новодворского для оценки ситуации. Тот доложил, что, «русские в большом числе защищали вал вышиною в два копья, за валом стояло их несколько рядов, готовых к битве, наконец, не дозволяли пушки, с трех сторон направленные к отверстию». Выслушав это донесение, Потоцкий в очередной раз решил отложить штурм.

Приступ 21 ноября произвел тяжелейшее впечатление на посольство, которое было вынуждено бессильно наблюдать, как враг штурмует город. Послы «со слезами» умоляли короля отменить или хотя бы отложить штурм, но безуспешно. Именно тогда в посольстве произошел раскол. Второстепенные члены посольства, видя безнадежность переговоров и опасаясь за собственную безопасность, по требованию поляков подходили к стенам и уговаривали смолян сдаться на имя короля. Шеин отвечал решительным отказом.

Вскоре после этого многие послы предпочли подчиниться нажиму и разъехаться из-под Смоленска уже как подданные короля, обещав агитировать русских за Сигизмунда. Оставшиеся считали их изменниками, но не было зафиксировано, чтобы эти послы действительно вели подобную агитацию. Просто они спасали свою жизнь, надавав полякам обещаний, чтобы вырваться из королевского лагеря. Среди них оказался и знаменитый Авраамий Палицын, автор «Сказания о пришествии под Троицкий Сергиев монастырь польских и литовских людей». Последний, получив от короля жалованные грамоты на Троицкий монастырь, отъехал так поспешно, что даже не доложился Филарету. Филарет никогда не простил Палицыну «дезертирства», но надо признать, что посольство, в полном составе или нет, не могло изменить ситуацию. А Палицын, выбравшись из-под Смоленска, развернул антипольскую агитацию, был последовательным идеологом Второго ополчения и действительно сыграл немалую роль в боях за Москву в августе 1612 г. — хотя от гнева Филарета это его не спасло...

А в Смоленск пришла вторая осадная зима (один из историков называет ее «блокадной», и мне этот термин не кажется недопустимым). Голод, болезни, холод уносили жизни тысяч людей. Тяжелее всего приходилось укрывавшимся в крепости крестьянам, тем более что при распределении продовольствия приоритет был у ратников. Город выстоял и даже отбил несколько весенних приступов («Шеин с последними людьми бьющеся безпрестанно, и к городу поляков не пропускаше»), но из 80 000 мирных жителей, укрывшихся за крепостными стенами в начале осады, к лету 1611 г. осталось в живых не более 8 000...

Гонцы, вернувшиеся из Москвы с боярским указом — сдать Смоленск королю, — положения дел не изменили. И посольство, и смоляне были единодушны: указ недействителен, подписи патриарха на нем нет, а те бояре, кто подписал — кто знает, чем их вынудили «руку приложить». Глава посольства Василий Голицын, увидев на документе подпись своего брата Андрея, настаивал, что добровольно тот подписывать такое непотребство не стал бы (и был прав, непокорные бояре, в том числе Андрей Голицын, были арестованы, подписать боярскую грамоту их заставили силой).

8 апреля 1611 г. канцлер Сапега сообщил послам, что жители Москвы взбунтовались против поляков, на улицах идут бои, город в огне, патриарх и бояре арестованы (а самые несговорчивые, в том числе Андрей Голицын, убиты). Но как ни велики были ужас и растерянность посольства («Кто мы теперь такие, от кого послы — не знаем»), договор о Смоленске заключать оно отказалось: «Если смольняне узнают, что королевские люди, которых москвичи впустили к себе, Москву выжгли, то побоятся, чтоб и с ними того же не случилось, когда они впустят к себе королевских людей». 12 апреля 1611 г. послов арестовали и отправили в Польшу, а заодно отвезли туда низложенного монарха Василия Шуйского и его брата Дмитрия. Еще раньше покинул королевскую ставку Жолкевский. Он вернулся в свои владения и больше не участвовал в войнах Польши с Россией.

Смоленская драма подходила к концу. Гарнизон Смоленска не был побежден интервентами. И перебежчики вряд ли решили исход осады, это уж дань фольклору: если есть герои, значит, должны быть предатели. Сведения, которые якобы сообщил полякам предатель, были секретом полишинеля, слабое место в крепостной стене, наспех укрепленной после приступов 1610 года, было очевидно. Просто летом 1611 года город стало некому защищать. По некоторым сведениям, к моменту последнего приступа в распоряжении Михаила Шеина оставалось не более 200 боеспособных ратников. По другим — 300–400. Невелика разница.

Но, даже зная, что силы защитников Смоленска на исходе, Ян Потоцкий предпочел не рисковать, тем более что лично собрался участвовать в штурме. Город был предварительно подвергнут массированному обстрелу, а ночью 3 июня 1611 начался штурм. Крепость атаковали сразу с нескольких сторон, чтобы осажденные были вынуждены растянуть свои силы по всей стене. А у Шеина на каждого ратника, даже если их всех поставить на стены, приходился примерно 30-метровый участок.

В разбитые Авраамиевские ворота ворвались гусары и казаки под командованием Потоцкого. В это же время в проломы западной стороны входила немецкая пехота. У Крылошевских ворот со стороны Днепра Новодворский подложил петарду в водосточную трубу и разрушил стену. В этот пролом, который никто не защищал, беспрепятственно вошел с несколькими ротами пан Дорогостайский. Рыцари Дорогостайского спешили первыми добраться до Успенского собора, самого крупного смоленского храма, чтобы добыть побольше трофеев. До сих пор такая тактика себя оправдывала: в православных храмах полякам всегда было чем поживиться.

Смоленские ратники, отбиваясь из последних сил, сходились к Успенскому собору, чтобы укрыться за его каменными стенами. Отдельные очаги сопротивления еще долго гремели выстрелами — защитники Смоленска дорого продавали свои жизни. Михаил Шеин заперся с 15 ратниками в Коломенской (впоследствии названной Шеиновской) башне на западной стене города.

Смоленск, почти два года державший под своими стенами королевскую армию, пал.

Женщины, дети и часть защитников заперлись в соборе (по некоторым данным, до 3000 человек). На невысокие склоны соборного холма со всех сторон лезли поляки. Спасения не было. Когда враги вырубили двери собора и ворвались внутрь, «один посадский человек, по имени Андрей Беляницын, видя, что иноземцы избивают народ, взял свечу и пошел под церковь, и запалил бочки с порохом, весь пушечный запас. И был взрыв сильный, и множество людей, русских и поляков, в городе и за городом побило. И ту большую церковь, верх и стены ее, разнесло от сильного взрыва. Король же польский ужаснулся и в страхе долгое время в город не входил. И в то время была сеча злая в Смоленске, православных христиан поляки избивали...» («Повесть о победах Московского государства»).

Только дымящиеся развалины, политые кровью, достались королю Сигизмунду Ш. Немногие оставшиеся в живых смоляне бросались в огонь, ища там спасения от врага. Это подтверждает и гетман Жолкевский. «Многие, — пишет он, — подобно как в Москве, добровольно бросались в пламя. Крепость почти вся выгорела, мало осталось строений, сгорели также и пороховые запасы».

Воевода Михаил Шеин, «запершись в одной из башен, с которой, как сказано, стрелял в немцев, так раздражил их, убив более десяти, что они непременно хотели брать его приступом; однако нелегко пришлось бы им это, ибо Шеин уже решился было погибнуть...». Но в городе у воеводы была семья — жена и двое малолетних детей. Когда Ян Потоцкий лично обещал семье Шеина жизнь и безопасность, воевода вышел из башни. Сдавшиеся вместе с ним ратники были зарублены на месте.

Пленного Михаила Шеина немедленно доставили в ставку Сигизмунда Ш. Ему на хороший прием и даже на «безопасность» рассчитывать не приходилось: король был взбешен исходом штурма. Воевода олицетворял ту упрямую силу, которая на 20 месяцев задержала королевскую армию, подорвала личный престиж Сигизмунда Ш, нанесла шляхетству огромные потери. Но дальнейшие события превзошли самые недобрые ожидания. Даже в то время не было прецедентов, чтобы пленных воевод пытали. Для Михаила Шеина благородное рыцарство сделало исключение.

Допрос Михаила Шеина, сопровождавшийся пыткой, был учинен по 27 «статьям». Список вопросов представляется на редкость нелепым. На некоторые можно было бы ответить: «а какая теперь разница?», особенно об отношениях с «тушинским вором» — к тому времени все уже забыли, где и кости того «тушинского вора» лежат, он был убит еще в декабре 1610 г. На вопрос: «Кто советовал и помогал так долго держаться в Смоленске?» в документах был зафиксирован ответ: «Никто особенно, потому что никто не хотел сдаваться», но вряд ли это было понятно интервентам, а ни одной фамилии Шеин не назвал. Не ответил воевода и на вопрос: «Из смоленских детей боярских с кем имел сношения и что они советовали?». Еще один малоосмысленный вопрос: «Сколько было в Смоленске пушек?» — за два года осады поляки могли бы не только сосчитать их, но и по звуку научиться отличать. Не успели — ну, сходите по башням, посчитайте, уже можно. Однако многое становится ясным, если рассматривать эти вопросы как дань приличиям, чтобы не задавать сразу главный, особенно интересовавший короля и его рыцарей: «Где деньги?». Ну, какой иначе был смысл держаться до последнего человека, если в Смоленске нет несметных сокровищ?

На вопрос «Сколько было доходов с волостей смоленских до осады и куда они делись?» Шеин ответил подробно. Видимо, ему не хотелось, чтобы даже враги подозревали его в казнокрадстве. На момент падения города в казне оставалось 900 рублей. То и добыча. Следующий вопрос омерзителен настолько, что приводить не хочется, но все же: «Куда девал имения (то есть имущество), оставшиеся после умерших?». Благородно, ничего не скажешь. Интересно, как они это себе представляли. Ответ был краток: «Я не брал этих имений». И наконец, главный вопрос современности: «Не закопаны ли где-нибудь в Смоленске деньги?».

«Не знаю».

Так и не узнав ничего полезного, воеводу заковали в «железы» и отправили в польский тыл. Его семью разлучили: король взял к себе сына, а жену и дочь отдал гетману Льву Сапеге.

От руин Смоленска Сигизмунд вернулся в Польшу — рапортовать о победе. «Уморился наш герой воевать» (с). Радость в Польше была «неописанная». Празднествам и пышным славословиям не было конца. 29 октября 1611 г. королю устроили торжественный въезд в Варшаву. Поскольку сокровищ в Смоленске так и не нашлось, в качестве трофеев Сигизмунд вез воеводу Михаила Шеина, еще «ограниченно годного» после проведенного следствия, послов Василия Голицына и Филарета с товарищами, и... бывшего царя, злосчастного Василия Шуйского — политический труп. Слов нет, до чего ценное приобретение.

Пока в Варшаве «пировали, веселились», Смоленск осваивали поляки. Знаменитый Авраамиевский монастырь преобразовали в католический собор, уничтожили святые мощи преподобного Авраамия, увезли в Польшу православные иконы и церковную утварь — хоть какая пожива. Не прекращались попытки отыскать вожделенные «смоленские сокровища».

Сигизмунд Ш долго делал хорошую мину при плохой игре: выпустил памятную медаль с изображением штурма Смоленска, устроил нелепейший фарс с поклонением себе «пленного русского царя» (из польских источников: «привез в Польшу царя, прикованного к своей победной колеснице», ни больше ни меньше), как будто Василий Шуйский был пленен в сражении, а не вывезен из монастыря — и вообще хоть что-то значил на российском престоле. Поляки спохватились, что выставлять Шеина закосневшим в упорстве злодеем, мягко говоря, непочетно для его благородных победителей, которые так долго не могли победить, и поменяли тактику — русского воеводу стали прославлять, называя «новым Гектором». Подразумевалось, что победитель «Гектора» уж никак не мельче, чем Ахилл, а топтаться два года под стенами крепости не зазорно, Трою девять лет брали.

И только осенью 1612 г. сейм наконец поставил вопрос ребром: смоленская победа, конечно, дело хорошее, но в кошельке от нее не прибавилось, войско поредело, и вообще за это время многое изменилось. Пока король отдыхал от ратных трудов, русские не теряли зря времени. Минин и Пожарский собрали Второе ополчение, Москва практически свободна от захватчиков, польский гарнизон, блокированный в Кремле, друг друга доедает, и не пора ли королю, собиравшемуся в свое время «овладеть целой Московской монархией», хоть что-нибудь наконец предпринять?

Пришлось Сигизмунду снова в поход собраться, но на большое войско денег у него не хватило. Осада Смоленска была страшно затратным мероприятием. Среди польских магнатов финансировать новый поход желающих не находилось. Кое-как удалось собрать три тысячи немцев — на два пехотных полка. Проходя мимо Смоленска, Сигизмунд надеялся, что рыцарство, находившееся в городе, примкнет к нему, но напрасно. Уговоры не помогли, с королем пошел только один конный отряд. В Вязьме Сигизмунд соединился с отрядом Хоткевича, выгнанного из Москвы, и пошел осаждать маленькую крепость Погорелое Городище. Воевода этой крепости, князь Юрий Шаховской, на требование короля сдаться насмешливо ответил: «Ступай к Москве; будет Москва за тобою, и мы твои». И король... утерся и пошел дальше.

В ноябре 1612 г. он подошел под Волоколамск и отправил к Москве небольшой отряд с парламентерами из пленных московских послов, которым приказал уговорить москвичей снова присягать Владиславу — для такого дела Сигизмунд взял королевича с собой. Но это было уже даже не смешно. Русские воеводы прогнали польский отряд и объявили, что не собираются говорить с поляками о Владиславе. И вообще ни о чем.

В стычке был захвачен в плен поляками Иван Философов — смолянин, надо отметить. Командир польского отряда велел расспрашивать пленника, хотят ли москвичи королевича на царство, людна ли Москва и есть ли в ней запасы. Философов уверенно отвечал, что Москва хлебна и людна (если бы!), все обещались умереть за православную веру, а королевича на порог не пускать, не говоря уж о короле. То же самое Философов повторил и перед самим королем. Действительно, ни один город не сдавался, бить челом Владиславу никто не спешил. Сигизмунд попытался взять Волоколамск, но ему не удалось даже это: гарнизон ожесточенно защищался, не раз сходясь с поляками в рукопашной. На трех приступах король потерял значительную часть войска. Пришлось ни с чем тащиться домой, теряя на пути людей из-за холода и недостатка провианта.

Смоленск пал, как сраженный в неравном бою воин, до конца исполнив свой долг: даже захватив его, армия Сигизмунда III не могла пойти в глубь страны (за время осады потери в королевском войске составили 30 000 человек!). Смоленск действительно спас государство.

Михаил Шеин провел в польском плену восемь лет. Даже в это время прославленный воевода пытался принести пользу России. Ему удалось встретиться с русским послом Желябужским, который был послан выяснить положение пленных — как-никак среди них был отец нового царя Михаила митрополит Филарет, — и начать переговоры об обмене пленными. Михаил Шеин, присматривавшийся, насколько это было для него возможно, к положению в Польше, считал, что именно теперь наступил момент для возвращения Смоленска, и советовал начать военные действия: «У Литвы с Польшею рознь большая, а с турками мира нет; если государевы люди в сборе, то надобно непременно Литовскую землю воевать и тесноту чинить, теперь на них пора пришла».

Но правительство Михаила Романова предпочло продолжать переговоры. Шли они неудачно. Даже немецкие посредники говорили русским: «Литва вам зло мыслит, мириться вам с нею вот чем» (указывая на самопал). Идея овладения Московским царством казалась полякам слишком притягательной, слишком недавно они были на русских землях хозяевами. Владислав постоянно назойливо напоминал, что русские звали его на царство — и наконец решил настоять на своей кандидатуре военными средствами, начав очередной поход.

Осенью 1618 г. войско Владислава дошло до Москвы, устроив лагерь в знаменитом Тушине (преемственность, понимаете ли). 30 сентября 1618 г. ночью начался штурм Москвы. Все тот же кавалер Новодворский взорвал ворота Земляного города. Солдаты гетмана Ходкевича ворвались на улицы, но их встретил «и приветил» отряд Дмитрия Пожарского. Новодворский добрался было до Арбатских ворот, но был ранен при попытке подорвать их. Ночной штурм показал безнадежность попытки взять Москву с хода: нападавшие даже не дошли до стен Белого города. Ходкевич отступил, поляки приступили к переговорам: рекламировали выгоды для Москвы от «принятия» Владислава, угрожали, что «королевич пойдет с войском за столицу, и что еще останется у вас не спаленного и не опустошенного, от того останется только земля да вода». Но угрозы никого в Москве не впечатлили. Польское войско подошло к Троице-Сергиеву монастырю, где Владислав потребовал от монахов присяги. Сильный ход — после героической обороны монастыря в 1608–1610 гг. Монастырь ответил залпом из крепостных пушек. Поляки все поняли и решили не рисковать. Сейм отказался финансировать безнадежную войну. Снова начались переговоры. Было заключено Деулинское перемирие — до 1632 г. По условиям перемирия Россия потеряла Смоленск и несколько других городов, но получила столь необходимую передышку.

Наконец, 1 июня 1619 г., состоялся размен пленными, входивший в условия перемирия. Вместе с Шеиным в Россию возвращалась и его жена и дети. Главные почести, конечно, достались Филарету как отцу царя, но отдельно чествовали и Михаила Шеина. Сохранился текст приветственной речи, которой встречающий от имени царя почтил воеводу:

«Великий государь царь и великий князь Михаиле Федорович всеа Руси велел тебе боярину Михаилу Борисовичу Шеину говорить: был ты на государеве службе в Смоленске, и сидел от короля в осаде долгое время и нужу всякую и утесненье терпел, и как Божьими судьбами сделалось, как король город Смоленск взял, и тебя взяли в полон и свели в Литву и Польшу, и в Литве за православную и крестьянскую веру страдал и нужи всякие терпел; а ныне от таких великих бед ты освободился и идешь к нам, и мы, великий государь и великий князь, жалуем тебя, велели спросить о здравии».

По обычаю того времени царский вопрос о здравии был великой честью.

В Москве Михаил Шеин был принят царем и награжден за службу шубой и кубком. Может показаться не слишком щедро, но, как и текст царского приветствия, это было не столько ценным подарком, сколько данью традициям, своего рода «наградной единицей». При награждении медалью не принято подсчитывать, сколько в ней драгметаллов...

Несколько лет Михаил Шеин был в большом почете, но как бы не у дел, исполнял придворную службу, обедал у царя и патриарха Филарета (участь бывших пленников сблизила патриарха и воеводу), сопровождал царя в загородных поездках, присутствовал при приемах иностранных послов. Наконец в 1628 г. Шеин получил назначение в Пушкарский приказ. Это было чрезвычайно ответственное поручение. Воссоздание боеспособности армии было необходимо для возвращения Смоленска и других городов, а этот вопрос постоянно находился в центре русской внешней политики.

После Смутного времени экономика России была даже не ослаблена. Ее по сути не было вообще. Для подъема хозяйства были нужны деньги, а их не было. Описания мер, которые принимало правительство, чтобы собрать налоги, ужасают — недаром Владислав, уговаривая русское население принять его, указывал, что правительственные меры не отличаются от вражеского разорения (а он, конечно, прекратит злоупотребления и копейки ни с кого не возьмет, даже свое добавит). Армия была малочисленной и устаревшей во всех смыслах. А срок Деулинского перемирия истекал, и беспрерывные недоразумения с Польшей показывали, что война неизбежна.

Польское правительство не признавало Михаила царем. Из письма серпейского державцы7 русскому воеводе: «Описываешь М. Романова, жильца государя царя Владислава Жигимонтовича всея Руси, которого воры, козаки, посадили с Кузьмою Мининым на Московском государстве без совета с вами, боярами и дворянами. Ныне он не своем престоле сидит, а на того, который искони государь и сын государев, а не монашеский». Это было не просто грубо, но и непристойно для того времени: «монашеский сын», при том, что от монаха требовалось безбрачие, звучало как грязное ругательство — и клевета, учитывая, что Филарет, бывший боярин Федор Романов, был пострижен насильно, уже имея двоих детей. Ответ калужского воеводы Вельяминова был «симметрично» неучтив, но суть его вкратце — «Владиславу государства Московского не видать никогда».

Но для этого нужно было еще многое сделать, хотя хозяйство было в состоянии «латать — не за что хватать». Ввели дополнительные налоги. Полковнику Лесли поручили набрать иноземных наемников и закупить мушкеты. Он успешно справился с этой задачей, доставив в Москву пять тысяч добровольцев — в основном из Швеции, Дании и Голландии. Московское правительство охотно брало на военную службу православных (греков, сербов, волохов, молдаван), протестантов и даже мусульман, но решительно отказывалось от услуг католиков, рассматривая их как злейших врагов православной веры.

Пушечным «нарядом» Россия обеспечила себя самостоятельно. Военные приготовления нужно было закончить к 1 июня 1632 г — время окончания Деулинского перемирия.

Но 20 апреля 1632 г. неожиданно скончался Сигизмунд III, и российское правительство решило воспользоваться междуцарствием и решить исход войны быстрым ударом на Смоленск. К Смоленску снарядили тридцатитысячную рать. Руководство войском царь доверил воеводам князьям Дмитрию Черкасскому и Афанасию Лыкову. К сожалению, вскоре между воеводами начался местнический спор. Обоих князей отстранили от службы. Вместо них назначили Михаила Шеина и Дмитрия Пожарского, но перед самым выступлением Пожарский заболел «черным недугом». Эта болезнь упоминается несколько раз, когда заходит речь о знаменитом полководце. Неизвестно точно, о какой болезни говорится, но упоминания о ней начинаются после разгрома Первого ополчения, когда Пожарский был ранен в голову во время боев в Москве в марте 1611 г.. Известно, что он неоднократно отказывался возглавить армию Второго ополчения (только Минину удалось лично его уговорить), а впоследствии часто болел и не раз обнаруживал неестественную пассивность, которую трудно объяснить одной только его знаменитой скромностью. А по поводу подписи Пожарского на грамоте Земского собора есть что сказать невропатологам. Короче говоря, вполне вероятно, что речь идет о последствиях черепно-мозговой травмы. Как бы там ни было, на место Пожарского спешно назначили окольничего Артемия Измайлова.

Начало похода было успешным. В октябре 1632 года были заняты Серпейск и Дорогобуж, а в начале декабря Смоленск взяли в кольцо. Московское войско поставило в предместьях остроги с теплыми избами, насыпало валы, возвело частоколы, вырыло шанцы. По осенней распутице не удалось быстро подвезти «наряд» — тяжелые осадные пушки были доставлены к городу только в марте 1633 г. Михаил Шеин был вынужден 4 месяца простоять около города, прежде чем перешел к приступам.

А в апреле 1633 г. начинаются набеги крымских татар и ногаев на южные области России. В опасности оказались 13 уездов. Дворяне и «дети боярские» из этих уездов при известиях о «татарском разорении» стали самовольно уезжать из войска, чтобы защитить свои поместья. Польский король впоследствии послал крымскому хану «казну» на двадцати телегах в благодарность за «московскую войну».

И тем не менее осада велась активно, насколько позволяла постоянная нехватка пороха и ядер: снабжение московского войска было ниже всякой критики. Иногда из-за нехватки пороха приходилось откладывать уже подготовленные штурмы. Летом 1633 г. в осажденном Смоленске кончались продовольствие и боеприпасы. От перебежчиков Шеин знал, что крепость вот-вот должна сдаться. Но 4 сентября 1633 г. под Смоленск пришла армия короля (уже короля) Владислава IV. Обстановка резко изменилась в пользу поляков.

Первым пал лагерь Матиссона, прикрывавший переправу через Днепр. В польском дневнике читаем: «Остались на месте только Шеин и другой главный вождь, охранитель и начальник над всеми орудиями, Лесли... Их наемные воины — французы, итальянцы, немцы, татары, турки и других народностей пришлецы... эти последние добровольно покорились нашему светлейшему королю и переписали свои имена».

После нескольких тяжелейших боев, опасаясь, что его войско будет разбито по частям, Шеин снял осаду и сосредоточил все силы в базовом лагере в восточном предместье города (по этому поводу царь писал Шеину: «Вы хорошо сделали, что теперь со всеми нашими людьми стали вместе» — и обещал скорую помощь ратными людьми под начальством князя Черкасского). Сюда свезли и орудия.

Не желая смиряться с поражением, в середине сентября Шеин предпринял наступление на главный лагерь Владислава. Оно оказалось неудачным из-за повального дезертирства наемников. Как записано в польском дневнике: «Многие голландцы, французы, немцы, шотландцы и другие переходили к нам в большом количестве; несколько знамен неприятеля были вручены королю».

Справедливость требует сказать, что не все наемники оказались малодушными и корыстными людьми. Так, шотландец Александр Лесли, уличив англичанина Сандерсона в измене, застрелил его на глазах Шеина. Позже полковник Лесли связал свою судьбу с русской землей, вместе с семьей принял православие и стал родоначальником смоленского дворянского рода. В войну с Наполеоном его потомки братья Лесли еще до подписания Александром I известного манифеста, призвавшего создавать отряды самообороны и народного ополчения для борьбы с французами, сформировали первый партизанский отряд. Возглавив его, они сражались с захватчиками на Смоленщине и Витебщине...

Противник запер Шеина с остатками московского войска в базовом лагере, превратив русских воинов из осаждающих в осажденных. Началась тяжелая, голодная, изнурительная оборона: в осенне-зимнюю пору, под открытым небом, при больших нехватках продовольствия и боеприпасов. Шеин выдерживал осаду до февраля 1634 г. Его войско страдало от цинги. Начался мор, а из Москвы не посылали ни войска, ни денег. Но даже в этом отчаянном положении воевода продолжал сопротивление. Поляки упоминают о «частых стычках» и «вылазках» русских.

Царь, узнав о бедственном положении Шеина, собрал Земский собор и жаловался, что сбор налогов ведется неудовлетворительно. Патриарх Филарет, фактически управлявший государством до сих пор, скончался в октябре 1633 г., и в правительстве царила растерянность. Чего стоит невразумительный, если не сказать «малоосмысленный» ответ царя на одно из донесений Шеина: «Мы все это дело полагаем на судьбы Божии и его праведные щедроты, много того в ратном деле живет, приходы недругов живут, потом и милость Божья бывает...».

В декабре 1633 г. и январе 1634 г. поляки перехватили несколько царских гонцов. У одного из них нашли тайный «наказ» начать переговоры с Владиславом. Но «наказ» до Шеина не дошел. 1 февраля 1634 г. в Москву пришло последнее сообщение из-под Смоленска: Шеин сообщал, что бои продолжаются, продовольствие и соль на исходе. Положение было безвыходное. Все возможности для сопротивления королевскому войску, обложившему лагерь Шеина, были исчерпаны, а из Москвы не приходили ни разрешение на перемирие, ни помощь.

После получения последней отчаянной грамоты от воеводы Шеина царь послал гонца в Можайск: спросить стоявших там воевод Черкасского и Пожарского, могут ли они оказать помощь русским полкам под Смоленском. Те ответили, что могут, почему нет — их же не спросили, в какие сроки они могут выдвинуться. 8 и 11 февраля из Москвы были посланы грамоты в Можайск и Калугу о начале похода на Смоленск. Но эти распоряжения опоздали. Исчерпав все возможности для продолжения борьбы и не зная, придет ли помощь, 16 февраля 1634 г. Михаил Шеин подписал перемирие с Владиславом.

Шеин не сразу согласился на капитуляцию. Он заявлял, что лучше встанет на пушку и взорвет себя, чем примет такой позор. Но иностранные командиры через голову Шеина сговорились с поляками, вынудив воеводу послать гонца к королю Владиславу с вестью о готовности к переговорам.

Строго говоря, речь шла не о сдаче, а о перемирии. Условия были относительно благоприятные для русского войска, учитывая его тяжелейшее положение. Все русские ратники могли свободно отступить от Смоленска, сохранив холодное оружие и мушкеты с зарядами. К тому же это перемирие не связывало руки московскому правительству, имело ограниченный характер и позволяло остальным русским войскам продолжать военные действия. Только войску Шеина было запрещено в течение 20 ближайших месяцев участвовать в войне — но немного оставалось этого войска...

И все же это было поражение. Михаил Шеин лишился всей осадной артиллерии, «наряда». Это было тяжелой потерей. Король Владислав постарался обставить вывод русского войска из-под Смоленска унизительными условиями, не упустив случая потешить самолюбие. «Приятное было для нас зрелище» — рассказывал польский очевидец, — «когда эти седые старцы — Шеин, Прозоровский, Измайлов и другие с полковниками и со всей своей свитой, слезши с коней, били челом до самой земли королю, который сидел на прекрасном, богато убранном коне».

19 февраля 1634 г. русские полки вышли из лагеря. Из двух тысяч иноземных наемников, остававшихся в лагере, половина тут же перешла на службу к Владиславу. Из русских воинов таких нашлось всего 8 человек. Под Смоленском пришлось оставить также более 2000 больных и раненых воинов. У Шеина осталось всего 8056 ратников. По условиям перемирия Шеин имел право взять с собой 12 легких пушек... но при отсутствии конной тягловой силы везти их предстояло его ратникам. А изнуренным, больным, голодным людям было тяжело самим-то дойти до Москвы. Многие из них умерли по дороге или же остались в Вязьме и Можайске. Поэтому (а не из дружеских чувств к врагам, как впоследствии обвиняли Шеина) пушки достались полякам.

Еще до возвращения Михаила Шеина в Москву царь назначил бояр для допроса смоленских воевод. На Шеина и Измайлова было заведено «судное дело». Надо было найти виноватого, чтобы смягчить впечатление о деятельности самого царя, не сумевшего подготовиться к войне, крайне медленно развертывавшего военные силы, не обеспечившего войско боеприпасами, продовольствием и денежными средствами — у Шеина не было даже денег для уплаты жалованья наемникам.

Слово «измена» по поводу неудачной Смоленской кампании родилось не в верхах. Его произносили ратные люди еще под Смоленском, пытаясь найти объяснение постоянным неудачам, преследовавшим их в злосчастном походе — но имели в виду отнюдь не своих воевод. Но не царя же обвинять! Тем более что многие бояре ненавидели Шеина, который не скрывал своего презрения к двоедушию, осуждал «тушинских перелетов» (помните, у Толстого: «Уж не в Тушине ли, в лагере, тушинский вор вам вотчины жаловал?»), а также говорил, что в то время, как он служил, иные «за печью сидели и сыскать их нельзя было». Эта жесткость и бескомпромиссность воспринимались боярами как гордость и зазнайство. Филарет заступился бы за своего товарища по польскому плену, но Филарета не было в живых, и бояре этим воспользовались. В стремлении найти крайних следователи обвиняют воевод во всем подряд, не заботясь о правдоподобии и здравом смысле.

Шеина и Измайлова ложно обвинили в том, что они «над литовским королем и над литовскими людьми промыслу своего никоторого не показали и с литовским королем и с литовскими людьми не бились». Обвиняли те самые, кто «за печью сидел» — и возможно, те же, кто саботировал снабжение русского войска. Особенно несправедливым и недостойным кажется обвинение воеводы Шеина в том, что он во время плена якобы присягнул Владиславу «и во всем полякам радел и добра хотел, а государю изменял». Поведение Шеина в плену полностью опровергает это. Кроме того, что тогда в Польше в заложниках была его семья, и в случае присяги Владиславу воеводе было не обязательно возвращаться в Россию, поляки разнесли бы такую новость на весь мир: знаменитый московский воевода перешел на сторону Польши! И награды, и чины не заставили бы себя ждать... В общем, даже доказывать очевидное неприятно.

Шеину было поставлено в вину даже точное выполнение царского приказа, чтобы ратные люди ничего не брали даром и не обижали жителей Дорогобужского и Смоленского уездов. Дело повернули так, будто Шеин это совершил на пользу польскому королю: «служилые люди» голодали, «а ты Смоленский и Дорогобужский уезды уберег литовскому королю со всеми запасами». Обвинили его и в том, что он стянул все войско в базовый лагерь, а между тем царь сам хвалил за это Шеина.

Суд был скорым: в марте 1634 г. воевода вернулся в Москву, а 18 апреля царь с боярами «слушал» дело о Шеине с товарищами. Воеводы Михаил Шеин, Артемий Измайлов и его сын Василий были приговорены к смертной казни, а 28 апреля — обезглавлены на Красной площади. Царский дьяк Дмитрий Прокофьев прочитал москвичам обвинительное заключение, все «вины» и «измены» осужденных. Но воевода Шеин пользовался в народе доброй славой как «крепкодушный» воитель за землю Русскую. После казни среди ратных людей начались волнения. «Когда на Москве Шеина и Измайлова казнили, и за то учинилась в людях рознь великая, да на Москве же были пожары большие, выгорела Москва мало не вся; в Можайске ратные люди так же погорели и разъехались». Царю не удалось обмануть никого.

Отпустив Шеина из-под Смоленска, король Владислав IV двинулся к Белой, надеясь легко взять эту маленькую крепость, но вышло иначе. К Белой польское войско подошло не в лучшем состоянии — за полгода сражений под Смоленском от запасов продовольствия почти ничего не осталось, да и потери в польском войске были значительными, что бы ни говорили бояре, завистники Шеина. Даже потерпев поражение, воевода — снова!!! — сорвал продвижение поляков в глубь России.

Король разместился в монастыре недалеко от города и послал к воеводе Белой с требованием сдачи, указывая на пример Шеина. Воевода ответил, что пример Шеина внушает ему отвагу, а не страх. Король велел опоясать город шанцами и вести мины, но от этих мин вред был только полякам: передовых ротмистров завалило землей так, что едва их откопали. Видимо, специалистов по «минной войне» в королевском войске не нашлось. Русские сражались доблестно, «пример Шеина» для них значил многое. Как тяжела была осада Белой для поляков, видно из того, что канцлер Радзивилл советует называть этот город не Белой, а Красной, по причине большого кровопролития. А с другой стороны приходили вести, что турецкое войско подходит к границам Польши. Полякам мир был нужнее, чем русским, и они первыми начали переговоры.

3 июня 1634 г. был подписан Поляновский мир. Смоленск остался за Польшей, но король Владислав был вынужден отказаться наконец от своих притязаний на русский престол и обязался вернуть «избирательную грамоту» об избрании Владислава на российский престол, подписанную Жолкевским 27 августа 1610 г. под Москвой (забавно читать, как польская сторона лгала, что этот документ якобы «потерян»). Можно утверждать, что свой вклад в подписание Поляновского мира внес и трагически погибший Михаил Шеин — само имя славного воеводы было вдохновляющим примером для русских ратников, а полякам героическое сопротивление войска Шеина в безнадежных условиях напомнило, что бесплатных пирожков в России им больше никто не даст — никогда.

Смоленск «и иных тридцать два города» удалось вернуть в 1654 г., в царствование Алексея Михайловича. Царь лично возглавил русскую армию. Все просчеты кампании 1633–1634 гг. были учтены, «наряд» был отправлен к городу заранее, северная группировка надежно прикрыла русское осадное войско «с литовской стороны». В Смоленске не было единодушного стремления отстоять город. Шляхта отказывалась выходить на стены, посадские люди прятались по погребам, не участвовали в восстановлении укреплений. Казаки чуть не убили королевского инженера, когда он хотел выслать их на работу; целые толпы стали перебегать в стан русских. 15 августа 1654 г. начались приступы к Смоленску, а уже 15 сентября был подписан акт о сдаче города. Больше Смоленск из состава России не выходил никогда.

«Не литовское строеньице — московско»...

Список использованной литературы

1. Публикации источников Авраамий Палицын. Сказание о пришествии под Троицкий Сергиев монастырь польских и литовских людей и русских изменников, гетмана Петра Сапеги, да пана Александра Лисовского и иных многих панов. История отечества — век XVII. М., 1983

Конрад Буссов. Московская хроника. История отечества — век XVII. М., 1983

Новая повесть о преславном российском царстве. История отечества — век XVII. М., 1983

2. Исторические исследования

Каргалов В.В. Русские воеводы XVI-XVII вв. М., 2005.

Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. М., 2006.

Маковский Д. Героическая оборона Смоленска 1609–1611 гг.

Медведев П. Хлеб «для корысти» не продавали. «Край Смоленский», № 2, 1991 г.

Орловский И.И. Смоленская стена 1602–1902. Смоленск, 1902

Скрынников Р. Василий Шуйский. М., 2002.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен, кн. 4. М., 2000.

Соловьев С.М. История России с древнейших времен, кн. 5. М., 2000.

Суханова В. Щит отечества. Альманах «Памятники Отечества», 2002 г.

Фролов Б.П. Героическая оборона Смоленска в 1609–1611 гг. Военно-исторический журнал, № 6, 1987 г.